– М‑дя, что за сброд! И где вас, растяп, только набрали⁈ Поди, из канав отхожих вылавливали!.. Ну так очень скоро вы сильно пожалеете, что не остались в них жить!.. – презрительно изрёк облачённый в отличную льняную тунику, короткие, по колено, штаны да лёгкие сандалии высокий, крепкий, совершенно лысый аскер лет сорока пяти – пятидесяти на вид. Из растительности на голове у него имелась лишь поглаживаемая левой рукой каштановая опрятная бородка, бывшая ему по грудь. Заученная наизусть, уж который год произносимая шалмахом тирада, предназначавшаяся для новичков, не произвела особого впечатления на неровный строй из трёх десятков крепких рабов, что угрюмо переминались с ноги на ногу на входе в так называемое подземелье; располагавшиеся под Кузгаром несколько ярусов своеобразных катакомб, служивших временным кровом для всех ратоборцев, коих сочли пригодными для участия в баталиях на потеху всегда жаждущей крови, ненасытной публике.
– Меня зовут Ельвах, я – главный смотритель по ристальщикам на этом, самим Ахриманом благословлённом поле битвы! А также глава стражей Кузгара, что, в общем‑то, практически одно и то же в нашем случае. Моя задача – сделать так, чтобы вы все, собаки блохастые, подохли там, на песке, как можно более красиво! – кивнув в сторону возвышающегося рядом монументального сооружения округлой формы, лысый ослям, машинально потеребив рукоять болтающегося на поясе добротного одноручного клинка, вальяжно прошлёпал мимо шеренги из тридцати невольников, при этом быстро, но цепко осматривая каждого из новоприбывших.
На безмолвно стоящих широким полумесяцем позади «пушечного мяса» семь десятков воинов Зелима, отконвоировавших более чем вдвое им уступающую по численности ватагу рабов к Кузгару, Ельвах взглянул лишь мельком. Про себя подивившись столь внушительному количеству бойцов, сопровождавших невольников, главный смотритель раскатисто продолжил толкать свою пламенную речь:
– Чтобы любой купец, домохозяйка, башмачник, полупьяный гуляка аль ещё неоперившийся сынишка или дочка, испуганно‑восторженно таращащиеся из‑под полы матушкиной юбчонки на творящееся на арене душераздирающее зрелище, рыдали от умиления, взирая на то, как вас на лапшу рубают! Естественно, не забывая при этом, в зависимости от возрастного оперения, с аппетитом уминать за обе щёки каждый своё лакомство: кто очередную ароматную ватрушку, корзинку абрикосов аль инжира связку, а кто – персиковое винишко с финиковым пивом, что с милой бесстыдной улыбкой за тройную цену впаривают нурязимцам и гостям столицы наши ушлые бессовестные лотошники, ловко меж рядов снующие, аки орава вшей средь ваших сальных волосёнок…
– Соображаешь по насекомым, лысый хрен? То‑то я гляжу, на твоей плешивой макушке пустынно, аки на розовой заднице недавно вылупившегося младенца. Как раз, поди, вошки и постарались, аль, может, тля какая окаянная поела твою волосню?.. – раздался басовитый голос из скопища невольников, прерывая занимательный монолог главного надсмотрщика. Это не изменявший себе, опять не к месту показавший крутой норов Ратибор, наконец, очухался после созерцания Кузгара, изрядно потрясшего молодого богатыря своим размахом, кричащей роскошью да величественным видом. Выполненная, как и подавляющее большинство строений в городе, из тёмно‑жёлтого обожжённого кирпича, легендарная в Ивропии арена смерти представляла собой грандиозное сооружение, состоящее из двух основных секций: видимой за версту‑другую надземной и скрытой от любопытных людских глаз подземной.
Надземная секция, конечно, выделялась в первую очередь высоченными стенами, скрывающими за собой здоровенный овальный амфитеатр и опоясывающие его четыре яруса трибун, в совокупности имевшие высоту под пятьдесят, ширину – семьдесят пять и длину не менее ста шестидесяти метров. Данное грандиозное сооружение попервой поражало воображение любого, кто имел счастье лицезреть сей гений человеческого зодчества вблизи. Или несчастье, это уж зависело от того, в каком статусе пожаловал в Кузгар визитёр: в качестве непосредственного участника предстоящих кровопусканий или праздного зрителя.
Перед входом же в подземную секцию, структура которой являлась тайной за семью печатями для большинства простых граждан, как раз и замер сейчас Ратибор в компании из трёх десятков невольников, вынужденных выслушивать очередные оскорбления, ушаты которых лились на их многострадальные маковки. И это рыжебородому витязю порядком надоело. За свою жизнь вязкой, цепкой паутинкой дюжий ратник никогда не держался и смерти не боялся, посему мог позволить себе говорить так, как захочет, практически с любым человеком. Начать перед кем‑то лебезить либо проглотить оскорбление противилось всему его естеству и значило для огнекудрого великана наступить на горло собственной песне да сильно упасть прежде всего в своих же собственных глазах, чего Ратибор старался не допускать по мере сил и возможностей. А сил, как известно, у могучего исполина имелось с избытком. Чего в данный момент нельзя было также сказать о его возможностях.
Совместному путешествию Ратибора и Лазара пришёл конец. Вифирийца, как и обещал Зелим капитану «Бешеной пантеры», отправили на одну из самых грязных, неблагодарных работ, то есть на чистку общественных городских нужников. «Рыжего медведя» же приобщили к очередной группе невольников, так называемому «мясу», на регулярной основе поставляемому прожорливому ристалищу, которое чем‑то напоминает мифическое ненасытное морское чудовище из полузабытых преданий, что жадно, скопом заглатывает людские жизни аки стайки глупых рыбёшек. Правда аль вымысел те древние легенды, неизвестно, но опытные мореходы в припортовых тавернах под хмельными парами запросто могли бы поведать шёпотом передающиеся из уст в уста сумрачные сказания о случавшихся с ними в рейсе необъяснимых, таинственных видениях, наводивших дикий ужас даже на старых корабельщиков, лицезревших всякие разные чудеса на своём веку. Бывалые моряки за кружкой‑другой рома, эля аль пива любили негромко потрепаться о якобы не раз ими наблюдаемыми в глубоководных пучинах что Тёмного, что Внутреннего морей громадными тенями здоровенных неведомых созданий, кои неторопливо и грациозно проплывали под днищами их утлых судёнышек. Причём с каждым новым рассказом тени те загадочные неизменно увеличивались в размерах, ведь витающие в хмельных грёзах бравые морские волки просто обожали приукрашивать свои страшилки; что было, то было.
Тем временем все присутствующие: и рабы, и аскеры, удивлённо уставились на нахального чужеземца, посмевшего так непочтительно лопотать с самим Ельвахом. Облыселый ос был царь и бог в подземельях Кузгара; именно от него во многом зависела дальнейшая судьба ристальщика. Главный страж мог как способствовать продвижению бойца по карьерной лестнице, выставляя его против явно более слабого противника, так и, наоборот, утопить неугодного воителя одним махом, подложив свинью, то есть отправив на верную смерть, в заведомо неравный бой. Потому с должным почтением относились к Ельваху все кузгарианцы без исключения. До сегодняшнего дня.
– Да тебе, дерзкий краснобай, никак, неприятностей маловато, что ты новые ищешь? Экий ты отчаянный! Что, терять в жизни нечего? И очевидно, некого… М‑дя, угадал, похоже, ибо не раз уже я наблюдал подобный отрешённый, безразличный к своей дальнейшей судьбе взгляд, – Ельвах, поначалу онемев от наглых словесов какого‑то новоявленного чужестранца, подошёл к полуголому, бывшему в одних шароварах Ратибору и опытным взором шустро его обозрел. В серых очах бывшего воина, оставившего службу в звании сотника, а ныне главного смотрителя, повидавшего на своём веку бесчисленное множество бойцов, мелькнуло нечто, очень смахивающее на неподдельное уважение и даже восхищение. Могучий великан впечатлял своим мощным, изрезанным боевыми шрамами торсом каждого, кто его видел, чего уж там говорить. – Кстати…Ты, здоровяк, гляжу, единственный тутова, кто ещё в оковах. Если ты так же хорош в бою, как на язык несдержан, то тогдась это неудивительно! Впрочем, очень скоро мы узнаем, как всё обстоит на самом деле. Арена любого поставит на полагающееся ему в жизни место… Снять с него ошейник да цепи!..
