Избитого, окровавленного Ратибора, раздетого по пояс, закованного в кандалы и опутанного в довесок цепями, по приказу Эдиза демонстративно вели через весь город. Цель была понятна: показать русичам как можно в более неприглядном свете лучшего воина Мирграда, местную легенду, коей рыжебородый витязь являлся для подавляющего большинства коренного населения. «И не зря являлся», – отмечали про себя ослямы, ведь очень многим из них довелось наблюдать воочию, на что способен могучий исполин. А те, кто не видел, так наверняка слышали. Бойцовская доблесть и невероятная мощь дюжего ратника вызывали в собратьях по воинскому ремеслу вполне объяснимое, не без труда скрываемое восхищение. Посему шалмахи охраняли Ратибора с должным уважением, не пиная, не оскорбляя да не кидаясь в него по пути следования лошадиными лепёхами. Конвоировавшая русоволосого гиганта сотня осов явно прониклась здравым почтением к огромному варвару, положившему в одиночку столько их собратьев. Многочисленные же горожане, высыпавшие на улицы проводить пленённого сородича, так и вовсе молча созерцали печальное зрелище, лишь периодически негромко вздыхая да охая. Все знали, что «рыжий медведь» потерял семью и друзей в этой осаде, потому прощались люди со знаменитым соплеменником, отбывающим в далёкие края по прихоти завоевателей, в основном сочувствующими, жалостливыми взорами.

Сам Ратибор, твёрдо ступая по брусчатке, лишь периодически исподлобья хмуро зыркал по сторонам. В основном же взгляд у него был отсутствующий; молодой богатырь потерянно смотрел прямо перед собой. С утреца на рыжебородого витязя опять накатила лютая тоска; осознание того, что он потерял всех, давило ему на грудь громадной каменной глыбой, заставляя горячее сердце беспощадно колотиться. А тут ещё Ратибора, не иначе как нарочно, провели мимо его избушки. Точнее, мимо того, что от неё осталось; лишь выгоревшее, дымящееся пепелище находилось теперь на месте уютного домишки, столько лет под своей крышей защищавшего от ненастных ветров да укрывавшего от лютой вьюги пригорюнившегося бойца и его семью. Головешки всё ещё бойко тлели; похоже, подожгли лачугу относительно недавно, скорее всего, ночью. И явно не случайно спалили именно избу Ратибора; ведь соседние халупы стояли нетронутыми. Кто мог совершить такое злодеяние? Не особо боясь ошибиться, предположить было нетрудно.

– И почему меня не покидает стойкое ощущение, что все повинные хоть вскользь в ужасном горюшке нашего могучего топтыгина кровавыми слезами умоются?.. – тихо прокурлыкала в толпе зевак пухленькая торговка Мияза, обращаясь к рядом притулившемуся долговязому мужчине средних лет.

– Угу, – еле слышно утвердительно промычал в ответ лотошник Торчин, провожая участливо‑задумчивым взором Ратибора. – Да и весь Запад вздрогнет следом! Догадались, тоже мне, на кого кандалы навесить да силком к себе тащить… Наверняка сильно опосля пожалеют об ентом все причастные и не очень! Запарятся мзду собирать, за которую рыжий потапыч согласится оставить их в покое…

Тем временем огнекудрого богатыря, наконец, вывели за стены Мирграда; прямо на выходе, слева, вдоль дороги стоял ряд воткнутых в землю кольев с насаженными на них головами русых воинов, павших в бою. Над ними уже вовсю вилась мошкара. Среди жутких трофеев, по центру, виднелись расположенные по соседству две так хорошо знакомые Ратибору маковки, принадлежавшие Святославу и Яромиру.

– Узнаёшь своих друзей? – язвительно просипел неприятный голос справа, принадлежавший Брадигосту. Могучий исполин медленно обернулся: по ту сторону Гранитного тракта, за стройными колоннами марширующих воителей, процессию с Ратибором и его сопровождением ожидали Тихомир, Лютега и её верный охранник. Враги не могли упустить возможности попрощаться с дюжим ратником. Главный советник стоял, небрежно подбоченясь; тут же замерла заплаканная государыня в чёрной шёлковой косынке на темечке; княгиня явно по кому‑то скорбела. И представлялось совершенно очевидным, что отнюдь не по мужу. Очень похоже, кто‑то из её деток также оказался под развалинами замка. Впрочем, молодому богатырю было плевать на печаль Лютика; у него имелось своё горе, не менее остро пронзающее насквозь самое нутро.

– Специально их кочаны разместили по пути твоего следования, дабы не пропустил! Жаль, не доведётся тебе лицезреть, как рядышком вскорости разместим головёнки твоей жинки да детишек… Как откопаем, так сразу насадим на колышки, не изволь волноваться!.. – продолжил между тем гнусавить выступивший чуть вперёд Брадигост. Расплескавшаяся под его очами синева от сломанного давеча Ратибором носа занимала, казалось, половину лица и, по мнению «рыжего медведя», очень шла обережнику из Змейграда. Хотя сам Брадигост, конечно, так не считал.

– Да уж, какое печалище, что он этого уже не увидит… – проскрипел досадливо Тихомир. – Но хоть представит в красках, тоже неплохо! Кстати, Ратиборушка… я ведь могу тебя так называть? Мы же практически братья⁈ Хе‑хе!.. – главный советник пакостливо захихикал. – Так вот, Ратиборушка, как тебе избушка‑то твоя? Понравилась? Кажись, в неё молния ударила! Причём не единожды! Ща тебя проводим и пойдём на угольках тамошних рыбку покоптим… Надеюсь, ты не против? – говорливый негодяй заржал в голосину, на пару с Брадигостом, аки взбеленившийся конь. – Но вообще, мы здесь с утречка затем собрались, чтобы «счастливого» пути тебе пожелать! Слышали, ты мечтал на Западе побывать? По всей видимости, боги вняли твоим молитвам, ха‑ха!..

Лютега ничего не сказала, лишь холодно сверкнув на громадного пленника яростным взором. Похоже, во всех своих бедах она винила рыжебородого витязя.

– Я же вернусь, твари!.. – звякнув цепями, мрачно рыкнул притормозивший Ратибор, казалось, готовый испепелить голубым пламенем стоящих метрах в десяти от него безжалостных врагов. И каждый из них еле заметно поёжился. Настала звенящая тишина. Этого маловероятного, но теоретически возможного события, то бишь возвращения рыжеволосого великана гнилая троица, очевидно, боялась больше всего на свете.

Тем временем позади Лютеги из воздуха материализовалась распахнувшая накидку хамелеона Урсула.

– Мы будем ждать тебя, косолапый! Мы будем ждать!..

И лишь гортанный, полудикий хохот, впрочем, довольно быстро сменившийся сначала злобным воем, а после и детским плачем, раздался вослед широкой спине бренькнувшего кандалами могучего русича, снова неспешно двинувшегося в сторону побережья Тёмного моря. В глазах Ратибора неистово плескались синие всполохи всепожирающего огня, стремительно уничтожавшего впитанные им сызмальства представления о добре, чести, совести и справедливости. Одна лишь яростная жажда мести будоражила теперь его беспокойную заблудшую душу.

Продолжение следует…

– Нет, ну посмотри, варвар, на этот прекрасный палаш! Не узнаёшь? – с опутанным цепями Ратибором, привязанным толстенной пеньковой верёвкой за массивное кольцо в железном рабском ошейнике к задку одной из телег в обозе, гружённом награбленными в Мирграде ценными мехами, снова поравнялся Зелим, тысяцкий аскеров. Статному черноволосому командиру осов на вид можно было дать не более двадцати семи – двадцати восьми лет. Картинно гарцуя рядом на гнедом красавце жеребце, нахальный шалмах, издевательски хохотнув, в который раз показал «рыжему медведю» свой трофей – великолепный булатный меч Яромира, подобранный да присвоенный им в Соловьином переулке после приснопамятной рубки двух богатырей с полчищем ослямов. В очередной раз подъехав к гремящему оковами мрачному великану, всю дорогу непоколебимо хранящему молчание, Зелим опять принялся хвастаться перед дюжим пленником своим новым, явно ему очень нравящимся двуручным клинком. Похоже, чванливый тысячник испытывал определённое непотребное удовольствие, бахвалясь перед рыжим исполином столь тому знакомой обоюдоострой узорчатой сталью.