Я же подхватил Ваську — парень сумел извернуться, но сабля пропорола ему бедро почти до кости.

— Потерпи, Васька, сейчас перевяжем и в Андроник свезем, там вылечат!

Пока ему перехватывали ногу жгутом, заливали водкой и заматывали чистыми тряпицами, парень чуть не плакал, но вовсе не от боли:

— Все, княже, не быть мне рындой…

— Вылечат, будешь как новый! — подбодрил я его.

— Да куда ж я без ноги на службу…

— Не ной! А службы разные бывают, вон, Никифор Вяземский слаб и увечен, а службу тащит!

Перевязанного Ваську тихонечко повезли обратно в монастырь, в лекарскую школу, а я подъехал к двоим, так и застывшим лбом в землю. А стоявшая в отдалении полусотня литвинов тоже как-то порастеряла боевой дух и аккуратно складывала оружие. Прямо даже не верилось, что один убитый такое просветление в уму произвел. Оглянулся — а там не только пикинеры и подоспевшие конные, но еще Басенок развернул три пушки и даже фитили запалил! Вот и хорошо, дальше без меня разберутся.

— За мной! — крикнул своим и помчался к воротам.

Бросил поводья у крыльца, взбежал в терем, сразу на княгинину половину, проверить дочку. Пока искал, где она, чуть не пришиб нерасторопную клушу из мамок, застывшую посреди гульбища после вопроса «Где Аня?».

Ничего, нашел — у нее обед. Мамки-няньки раздались в стороны, и мне предстала Анюта — дочка со страшно серьезным видом доедала пирожок. С малиной, судя по разводам на физиономии. И кроме этого пирожка ей все сейчас без разницы, пусть хоть вся орда в ворота колотится.

Выдохнул, погладил по головке, чмокнул в макушку (она так и не отвлекалась от своего занятия), зыркнул на приставленный к Ане персонал и отправился искать княгиню.

Непорядок ведь — почему у нас до сих пор одна дочка?

Когда после рыка «Все вон!» свора сенных боярынь и девок кинулась, толкаясь в двери, на секундочку подумал, что мой авторитет, как великого князя и хозяина в доме, стоит на заоблачной высоте — даже сапогом для верности топать не пришлось. Или это недожженный адреналин так действует?

Вымелись мгновенно, Маша только и успела вздернуть бровь, отложить рукоделие и привстать мне навстречу.

За спиной захлопнулась дверь, я шагнул Маше навстречу и сгреб ее в охапку.

— Пусти, бешен…

Договорить я не дал — поцеловал и прижал еще теснее, понемногу спуская руку все ниже и ниже. А потом потащил за собой в спальню.

Что хорошо в нынешних женских одеждах, так это отсутствие лишнего, никаких тебе корсетов-панталон с турнюрами — расстегнул душегрею и все остальное легко снимается через голову. Ей-богу, мне разоблачаться дольше, чем Маше…

— Ай, бешеный!

— Дочку хочу!

— Если Бог даст…

Минут через двадцать, когда Волк за вторыми дверями уже замучился отгонять посторонних, я лежал на спине, поглаживая устроившуюся у меня на груди Машину голову. Как там? Княгиня красотою лепа, бела вельми, червлена губами, бровьми союзна? Все так, разве что насчет «телом изобильна» подкачала — настоящая спортивная фигура. Маша ведь на месте не сидит, принимая доклады, она по всему терему и двору носится электровеником, как и пятнадцать лет назад. Не знаю, вроде бы тут должны стареть раньше, но пока жена моя только расцветает. А с чего, собственно, стареть? Отличное питание, подходящие нагрузки, любящий муж… Нам-то все время внушали, что любовь — это кипение страсти, и глазами так — у-у-у, амор! Конечно, здорово, что до сих пор меня пронимает, как вот сегодня — до искр, до судорог, но этого мало, это только одна составляющая. Индусы, кажется, сформулировали, что влечение тела порождает страсть, влечение ума — уважение, влечение души — дружбу, и вот все вместе они и есть любовь.

Как в нашем случае.

Маша упруго потянулась, мазнув мой бок соском и я чуть не повелся… но нет, всему свое время. Поцеловал еще раз, натянул портки-рубахи, и тут забурчал живот — а ведь точно, с утра не ел!

— Сейчас велю подать в трапезную, — подхватилась Маша, натягивая рубашки-платья.

— Да я на поварню схожу.

— А я с тобой хочу.

Пока там собирали малым чином обед в трапезной, примчался городовой боярин, да не один, а тоже с полусотней. И учинил быстрое разбирательство, на которое я сходил поглядеть, что-то меня в произошедшем зацепило. Литвины все валили на покойника — дескать, бешеный, в бою удержу нет, а в прочее время сплошной кошмар. Драки, ссоры, поединки. И во всем виноват — сорвал с места, потащил, бегом-бегом…

— А вы что же, своего ума нет?

Литвины уныло промолчали.

— Оружие все забрать, отдать за приставы, гонять на работы.

— Надолго? — спросил неуверенный голос из толпы.

— А пока не проверю, что вы по дороге сюда натворить успели.

Пикинеры построили бывших ссыльных, перешедших в статус арестантов, и погнали в город, а боярин все заглядывал мне в глаза — не гневаюсь ли? Да только это не его забота. Вот если бы он этих литвинов за здорово живешь в город впустил, тогда да, три шкуры с него драть и на барабаны натягивать.

Потому вызверился на подвернувшегося Басенка:

— Ты что творишь, Федя? С чего ты вдруг решил, что под стенами города и моего двора можно из пушек палить?

— Так я и не собирался, только попугать.

— Зачем ты вообще их приволок?

— Да запряжку испытать хотел.

Я только вздохнул — энтузиаст хренов!

— И как, испытал?

Зря я это спросил, Басенок как пошел выплескивать кучу восторгов, как принялся объяснять, какую повозку надо делать под многоствольную установку… Еле-еле улучил в потоке паузу и приказал сгинуть с глаз моих долой.

Черт, столько времени псу под хвост! А хуже, что не могу ухватить нечто важное из разговора с литвинами. Вот вроде бы поймал, так есть позвали, и все из головы вылетело.

Пришлось чинно сидеть за столом, ожидая, когда стольники, чашники, стряпчие и ситники под руководством кравчего раскрутят свою карусель с выносом и подачей. И делать вид, что не замечаю скачущие смешинки в глазах Волка. Ох, дождется у меня братец когда-нибудь!

Едва притащили заедки и квасы, как я придвинул к себе блюдо с переславской селедкой, но Маша меня остановила:

— Не торопись.

Да что же это такое, в собственном доме поесть не дают!

Но тут стольник подал здоровенную корчагу, снял крышку и положил мне в миску пельмени.

Вот чего я не знал, так это технологии теста и начинки. То есть понятно, что вода, мука, яйцо и соль, но пропорции — темный лес. И с фаршем то же самое, мясо да лук, а чего да сколько, неведомо. Эксперименты с пельменями шли с моей подачи на поварне давно, но все как-то безрезультатно, в основном из-за теста, которое то расползалось, то слипалось, то не проваривалось как следует.

Зачерпнул первый пельмень резной ложкой, критически осмотрел — вроде не разорвался, тесто не толстое, и закинул в рот…

Боже мой, наконец-то! Они!!! Получилось!!!

— Сметаны и перца, живо!

На сороковом пельмене я поумерил пыл:

— Кто?

— Поварня новая, вельми доброе тесто творит, — с полуслова понял кравчий.

— Пожалуй ее, — попросил Машу, — и пусть еще таких наделает несколько тысяч.

— В ледник? — уточнила жена.

— Ага, — доел я последний пельмень.

Господи, это же надо, чтобы зафитилило почти на шестьсот лет назад, чтобы так радоваться самым простым вещам! Никогда, ни в каких «Максимах» или увешанных мишленовскими звездами ресторанах, не было у меня такого острого ощущения радости от еды. Я даже не представляю, что со мной случится, если вдруг здесь образуется сковорода жареной картошки… Прямо хоть экспедицию через океан посылай.

Да только некого и не на чем.

Вон, привозили мне вместе с англичанами рисунки их корабликов — очень похожи на колумбовы каравеллы, только Джон и Томас именовали их карраками. Так у наших от такой огромной посудины прямо шок был, а с чего, собственно? Реплику «Санта-Марии» я в Португалии видел, ничего особенного, средняя яхта от «Блом унд Фосс» раза в четыре длиннее.