Обоз с хлебом, монахи с послушниками, мастеров десяток, припас зелейный, припас корабельный, канаты смоленые, полотна зубчатые лес тереть, пушки, полсотни воев, да крестьян человек сто, на поселение. Большое хозяйство, за всем усмотри, всех обиходь, все сбереги…

Хлопот множество, зато и опыт будет. А там, коли наказ в точности сполнить, размечтался Илюха, и поставит великий князь на новый разряд воеводой. И наверняка не на Берег, а опять на полночь — в Вологду или Белозерск.

И не дай Бог раньше времени сцепиться в драку с новгородцами. Гни свое, не допускай порухи выгоде великого князя, но — мирно. А коли новгородцы начнут жалится, что меховая рухлядь вздорожала и не хватает им денег товар скупать, втихую советуй в Крестовоздвиженском братстве займовать. Или пусть к Шемяке идут, он всегда за Новгород ратует.

По летнему времени шли реками, да с большим грузом оно и легче. Поначалу Волгой вниз, по синей быстрой воде, а потом Шексной вверх, до кровавых мозолей стирая руки на веслах. Мимо лесов, росчистей и деревенек по берегам, под необъятной синью неба и золотым солнцем, пугая зверье на водопое и перекидываясь словом-другим с крестьянами в прибрежных полях и лугах. Аким-татарчонок, коего, как и Затоку, Илюха держал при себе, дважды навскидку бил оленей и оба раза попал, поели на стоянке свежатинки.

Но как ни гляди, как ни старайся, все равно какое неподобие да выйдет — у самого Никольского лодейщики недоглядели, напоролись на встречную корягу да утопили насад. Кто плавать умел, выбирался сам, а пяток иноков так баграми цепляли за за подрясники и выдергивали из воды. Сряды изорвали немало, полста мешков с хлебом утопили, но хоть все живы. С матерком поделились сухой одежкой да сразу на весла — греться, а там и к Никольскому пристали, где и обсушились у давнего знакомца Есипа Пикина.

Славинский волок прошли споро, Кириллова монастыря тиуны зело пособили монашескоей братии, идущей на Студеное море ставить новую обитель.

И снова берега, укрытые матерыми лесами, редкие просветы пашни и голубой туман над старицами поутру. Новое, непривычное чувство накрыло Илюху, тоска даже не по дому, а по той малости, каким представало родное Ополье по сравнению с необъятной полуночной землей; неясное томление, на третий день перешедшее в восторг перед этими пространствами. Это ж сколь велико княжество! А ежели Василий Васильевич приберет и новгородские земли, и всю Пермь, и Каму с Волгой — уму неохватно, какой громадой станет! И сколь разных народов в державе совокупится, от русичей до мери, сыроядцев, татар и Бог весть кого еще!

Сущий восторг! Простор неизъяснимый — земли вокруг столько, что людей может прокормить вдесятеро больше, а то и в сто раз! И воля, ничем не стесненая воля!

Грудь распирало радостью и чувством, что нет для человека преграды.

И нет невозможного.

Тотьму проходили днем и Головня приказал не останавливать, чтобы не терять времени. И без того дальнюю дорогу умножали бесконечные извивы реки, мели, перекаты да опасные пороги меж высоченных берегов-опок, но до Устюга Сухоной спустились быстро. Государев город встретил степенно, по княжеской путевой грамоте весь Илюхин караван разместили, накормили, напоили, в баньке выпарили. Еще пару дней домывались, чинили и стирали сряду и вообще приводили себя в пристойный вид.

Здесь впервые проявили себя княжеские сквернавцы, Иван и Митродор — пристали к девке на торгу и совсем было уволокли ее за амбары и овины, как явилась городская стража. Илюха, следуя наказу, двоих не наказал, а только пригрозил — пусть уверятся, что все сойдет с рук.

А девка, как и все здесь, белобрысая, с прозрачными голубыми глазами да застенчивая, даже не сообразила закричать. Не в пример тутошним бойким бабам и вдовицам, ловко расхватавшим Илюхино воинство на короткий постой. К Головне хозяйка ластилась с самого начала, да только он был занят сверх меры. А ночью сама пришла, отчего стольник с недосыпу был зол и грозен.

И чего эти двое в девку вцепились, когда полюбовно можно уговориться? Одно слово — сквернавцы.

В новгородских владениях разминулись с чередой лодей, везущих соль с Вычегды, прошли Черевково село, торговую Тойму, добежали до Емецка. Там впервые полаялись с новгородцами, коим не досталось пушнины — всю увел из-под носа московский прикащик, вот раззявы и спустили собак на подвернувшихся людей великого князя.

— Заели! Жизни нет! Торговли нет! По миру пустите! — басил Гаврило Олисеевич, красный как его рубаха.

— Чегой-то?

— Всю рухлядь скупили!

— Так в торгу всегда так, — спокойно возразил Илюха, — кто цену больше даст, тому и достанется. Али обнищал Новгород?

Олисеич чуть не лопнул:

— А где на все серебра сыскать???

— Ты будто не знаешь, как делается. Займи, продашь немцам — вернешь.

— Займи, займи! — уже тише бухтел новгородец, а потом вовсе плюнул и ушел.

И таких разговоров было еще много, почитай, в каждом селе или посаде, где вставали на отдых. Везде московские люди, не слишком опытные в торговле, давали местным ту цену, какую просили, не пытаясь сбить ее или выговорить какую еще уступку. Митродор же с Иваном уже в Колмогорах напились и похвалялись, что великий князь велел пушнину у новгородцев отбирать, а когда местные над тем посмеялись, да еще подначили, то и в самом деле отправились за прибытком.

Чтобы далеко не ходить, вломились в первый же дом — а дома тут, по зимней лютости, строили большие, с хлевом под одной крышей. Хозяина, заступившего путь, сразу же огрели по голове ножнами — слава богу, хоть без смертоубийства обошлось! Следом двух сыновей оглушили и полезли по сундукам да скрыням.

На свое несчастье жена хозяина с дочерьми вылезли посмотреть, что там за крики и возня, и быть бы худу, да успел добежать Илюха с Затокой и парой воев. Митродор уже рвал серьги из ушей хозяйки, а Иван волок отчаянно визжащую девицу в сени.

Вечером по всему посаду прошли посланные Головней люди и объявили, что наутро, за околицей, волей великого князя два взятых на горячем воя будут повешены. По сказанному поутру и сделали, вздернули высоко и коротко.

Собрались все преизлиха мрачные: Илюха с того, что случилась хоть и ожиданная, но пакость, колмогорские просто от пакости, вои от того, что пришлось вешать воев, а сквернавцы с похмелья — они, похоже, до конца не поверили в свою судьбу. Только скрипнул толстый сук дерева, дернулись два тела да потекла по разутым ногам моча.

Так же мрачны были и новгородцы, пришедшие в Колмогоры за рыбьим зубом и мехами, но и тут, как в других местах, им ничего не досталось — по всему Заволочью, Перми и даже Югре добытчики знали, что москвичи заплатят дороже.

Не помогли даже заемные деньги, Москва цену перебивала. А Илюха смекнул, что таких заемщиков по новгородским владениям куда как много и должны они Крестовоздвиженскому братству в Белозерске серебра невесть сколько. Не потому ли Василий Васильевич там и разряд воинский учредил?

До Свято-Андреевского монастыря от Колмогор дошли быстро, тамо изрядно раздобревший за прошедший год Ставрос уже накопил строевого лесу для острога. И все Илюхины люди, с ним самим во главе, едва приведя себя в порядок после долгого похода, принялись ставить город вокруг срубленных чернецами келий и церкви.

— То добре князь решил, — между взмахами топора поведал Головне местный рыбак Елисей Груздь, время от времени помогавший обители.

— Почему?

— Здесь погост, сюда оброки свозят, а мурманы да свеи прознали и повадились кажный год наведываться.

— А этот год были?

— Нет еще, но вскоре можно ждать.

Головня с таких вестей только за голову схватился и сколь мог, подгонял строителей и плотников. Быстроты ради ставили несколько башен-костров да между ними частокол, положив городни и прясла вкапывать по весне. И работы было столько, что не хватало и поры перевести дух да обозреть неведомую прежде ширь Студеного моря, величие сурового края. Ништо, сколь земли освоили, так и море освоим!