Гартан задумался.

— И думать тут нечего, — сказал Коготь. — Все по закону.

Картас кивнул.

— Хорошо, — кивнул наместник. — Сколько нужно человек в мытарню?

Коготь и Картас переглянулись.

— Арбалетчиков два десятка, — сказал Коготь. — Они там поставят домик какой-никакой… А меньше — никак нельзя, чтобы соблазна у проезжих не было… И чтобы разбойнички не полезли. И это еще одно, ваша милость.

— Что?

— Разбойнички. Это раньше они могли в Долину проездом наведаться, по-быстрому, пока дружина их не настигла. Я видел, как тут Барс покойный изловленных разбойников возле тракта по деревьям развешивал… Или продавал кочевым в рабы. А теперь Долина беззащитна…

— Тут я, — холодно заметил Гартан. — И я…

— Вы, конечно, ваша милость… — Коготь встал из-за стола и подошел к стрельчатому окну. — Вот, в окно гляньте или в карту посмотрите. Порог, значит, нужно держать. Так?

— Так, — сказал Гартан.

— А это значит, что десятка два бойцов, не меньше. Иначе их просто вырежут. Верно?

Гартан промолчал.

— Теперь дальше — проход в дикие земли. Хорошо, что неширокий. Половина полета стрелы от скалы до скалы. И местные из камней сложили крепостцу. Так себе твердыня — стены чуть выше человеческого роста. И навесы от дождя и стрел. Там, если с лошадьми, десятка три дружинников помещалось… В случае нападения с диких земель они должны были сигнальный огонь зажечь да продержаться, пока дружина не подойдет… А если большой набег, то вместе с дружиной до сбора ополчения выстоять. И какое тут главное слово, ваша милость? Правильно, ополчение. Мы можем туда людишек послать. И даже с остальными можем поспеть, в случае набега. Только как мы, ваша милость, кочевых остановим? Ляжем поперек? А они к осени, к Четырем Сестрам, в оравы сбиваются по тысяче или даже больше… — Коготь обернулся к столу. — Что с ними делать будем?

Гартан скрипнул зубами.

— Что у нас получается, ваша милость? Два десятка на мытарне. Еще два — на Пороге. Три — в крепостце. Всего, значит, семьдесят человек. Семьдесят. В замке с полсотни — хоть тресни, — а держать нужно. Выходит, сто двадцать. Остается — еще сотня. Если ватага разбойничья подвалит от тракта большая или если кентаврам в голову чего-то ударит, то эта сотня, значит, будет метаться от тракта к диким землям и обратно… — Коготь вернулся к столу. — Что из всего этого следует?

— Что? — спросил Картас, поняв, что наместник будет молчать.

— Нам нужно войско нанимать, раз уж тут собрать ополчение не получится. Войско, — Коготь развел руками, словно извиняясь за то, что сказал нечто неприличное. — Летом, в жару, еще как-то можно будет выкрутиться, а вот к осени у нас должно быть не меньше тысячи бойцов. Я так понимаю.

Картас кивнул. Все правильно сказал сотник егерей. Капитан арбалетчиков рассуждал просто: побеждают большие армии. Откуда эта армия возьмется — его не интересовало. Его дело — воевать. А дело наместника…

— Деньги… — тихо сказал Гартан. — На войско нужны деньги. Куда больше, чем на продукты. Не хватит ни налогов, ни пошлин, чтобы оплатить тысячу наемных воинов. Хотя бы на месяц. А если даже произойдет чудо и найдутся деньги, то мы не сможем их прокормить. Придется отбирать у жителей Долины…

— Или позволить наемным харчиться самостоятельно, — закончил за него Коготь. — Грабеж и погромы. А к зиме наемным захочется тут осесть да перезимовать… Куда на морозы глядючи можно уходить? И не получается, куда ни кинь, ничего хорошего…

До самой ночи сидели они, пытаясь хоть что-то придумать, только ничего не получалось.

И что тут можно придумать?

Были бы деньги, можно было бы договориться с наемниками, заплатить до зимы, оговорить специально, что с холодами уйдут они в сытые места до весны. Но денег не было. И ничего толком не было.

Кони стали слабеть: трава впрок не шла. Нужно было зерно. И для охоты приходилось выбираться от замка подальше, к лесу. А ведь все необходимое было здесь, под боком. В деревнях. Хитрован честно сказал сотнику, что еще день-два — и они пойдут за кормом для лошадей. А иначе и уехать из этой проклятой Долины будет не на чем.

Это утро Коготь проспал. Ночью проверял дозоры, потом засиделся с егерями за разговорами, пытался уговорить их не делать глупостей. Приказывать тут было без толку, можно было только объяснить, что лучше от этого не станет и что грабеж, единожды начатый, остановить будет невозможно. Да и наместник не позволит, а провинившихся — накажет. И что тогда? Либо прямое неповиновение, либо дезертирство… И за то, и за другое — смерть.

Так что уснул сотник только перед рассветом, и, когда прибежавший к нему в комнату егерь стал будить, проснулся Коготь не сразу.

— Что еще нужно? — не открывая глаз, спросил Коготь. — Какого беса?

— Так не знаю, что и делать, — виновато сказал егерь. — Парни говорили, чтобы прямо к его милости, только я думаю, что…

— Что случилось? — Коготь открыл глаза и посмотрел в потолок.

— Да ничего вроде как, только госпожа, ее милость, ушли из замка. Одна.

Коготь сел на постели.

— Что значит — ушли?

— То и значит. Подошла к воротам, велела открыть и ее выпустить. И как тут не исполнить?

— Одурели совсем? — Коготь схватил сапоги и стал натягивать прямо на босые ноги, без онуч. — Когда ушла?

— Ну… Мы ее выпустили, потом переговорили, что дальше делать… Поспорили, ясное дело… Потом я к тебе, сотник.

— Значит, недалеко ушла. — Коготь встал, подпоясался, сунул за пояс кинжал.

— Ускакала… — шмыгнул носом егерь. — Она не сама вышла, свою Летягу вывела под уздцы. А уж за воротами — в седло и поскакала.

— Придурки! — Коготь побежал к лестнице. — Поднимай наместника, и десяток Лиса — за мной. Куда она могла поехать?

Егерь пожал плечами.

Куда она могла поехать? Коготь, не чуя ног, сбежал во двор, седлать своего коня не было времени, вскочил на того, что стоял наготове. Осторожно, чтобы конь не поскользнулся на камне двора, выехал из замка и там ударил шпорами.

Не за цветами же она пошла? Не в лес поехала. Что-то ее заставило тихонько выбраться, никому не сказавшись. Что-то важное и что-то такое, что ей никто не разрешил бы.

Почему сегодня?

Придержав коня, Коготь осмотрелся, выискивая следы, увидел свежую землю, выброшенную копытами Летяги. Неужели к деревне?

Они вчера совещались, убедились в безысходности своего положения, сказали еще, что только нормальные отношения с селянами могут дать хоть какую-то надежду. Сказали? Сказали. Вот сам Коготь и сказал. Тогда уже солнце село, было темно, зажгли лучину, но разговор не прекращали. Дверей в комнатах нет, проемы завесили, чем могли. У наместника — коврами, в остальных — и полотном, и даже попонами. На окнах, пока еще ставни не сделали, висят мешки и плащи.

Значит, могла жена наместника слышать, о чем они говорили. Могла. Пошла мужа звать к ужину, перед входом остановилась да разговор услышала. И все поняла. Гартан-то ей, наверное, всего не говорил, не хотел пугать.

А тут — услышала. Да с ее характером немедленно решила что-то делать. Эх, пороть ее нельзя, госпожу наместницу, в ее положении… А жаль…

Получается, что понесло ее в деревню договариваться с мужиками и бабами. И точно никто в здравом уме не пустил бы ее туда. Вот сам бы Коготь ее связал бы да в мешок засунул. Не бабье это дело вот так в переговоры лезть.

Задумавшись, Коготь только в последний момент заметил ветку, пригнулся, но шапка слетела. Останавливаться и поднимать ее сотник не стал — потом. Нет времени. Кобыла у Канты легкая и быстрая, и так уже сильно оторвалась.

След Летяги был четкий — где комья земли, вырванные подковами, где темный след на росе, — увидеть было легко, догнать вот только не получалось.

Еще и вскочил Коготь не глядя на уставшего коня, только утром из дозора. Вернусь, пообещал себе Коготь, выпорю того урода, что заморенного коня под седлом оставил. Совсем мозгами расслабились людишки. То ли с голода, то ли от безысходности.