Он молча лежал с открытыми глазами и вглядывался в ночную темень комнаты, вслушивался в каждый шорох. Вот, мышь где-то завозилась в углу за большим резным дубовым шкафом, вот ветер своим резким порывом распахнул ставень и что есть силы ударил им по каменной кладке оконного проема, вот едва слышные шаги караульных, шаркающих кольчужными сапогами по галерее крепостной куртины…

– Господи… – он сел на край постели, свесил ноги, обутые в высокие вязаные шерстяные гетры, пошарил ногами в темноте, нашел тапочки, кое-как засунул в них ноги, снова зевнул, потянулся, хрустя суставами, встал и направился к столику.

Гуго взял тонкую лучину, подошел к камину, сел на корточки и стал раздувать угли, покрытые толстым слоем серой золы. Мелкая горьковато-соленая серая пыль запорошила его с ног до головы, попала в рот и ноздри. Он несколько раз чихнул, вытер слезинки по лицу, разжег лучину, поднялся, подошел к столу и зажег три свечи. Неровный и мерцающий свет выхватил часть стола, заваленного кучами пергаментов, кусок наполовину обглоданной холодной курицы, кувшин с вином и большой серебряный кубок.

Он обхватил голову руками, запустил пальцы в свои волосы и, опустив голову, стал мучительно дожидаться рассвета. Что-то в глубине его души шевелилось, наполняя голову тревогой и заставляя сердце учащенно биться. Гуго понимал, что, скорее всего, именно сейчас, в далеком приграничье Англии, в маленьком городке-крепости Кардиффе решается, возможно, новая судьба короны. Он резко поднялся, почти подбежал к окну, распахнул его витражные окна и, высунув голову, стал всматриваться в сторону северо-запада, надеясь, хотя это было просто невозможно, пронести свой взгляд именно туда, чтобы самому увидеть и понять то, что сейчас там происходит.

Черная темень небосвода, задернутого, словно толстым гобеленом, грязно-серыми ночными тучами, намертво скрывала от него линию горизонта на западе, оставляя лишь тревогу, сомнения и неуверенность…

– Господи, помоги мне, грешному… – Гуго упал на колени перед окном и несколько раз истово перекрестился. – Сделай так, чтобы мессир де Ипр, все-таки, успел вовремя прибыть к Кардиффу…

Всё! Тянуть и молчать больше нельзя!..

Сугерий семенящей походкой подошел к небольшой иконке Божьей Матери, упал на колени, долго крестился, молился и бил земные поклоны, прося… он даже не понимал того, что просил от Святой Марии, он только молился и молился, с каждым разом все сильнее и сильнее ударяясь лбом о пыльные каменные плиты пола своей комнатки в королевском дворце.

Аббат Сен-Дени встал с колен, отряхнул полог сутаны, надел простую серебряную цепь с большим оловянным образком Девы Марии, тяжело выдохнул и, раскрыв настежь низенькую стрельчатую дверь комнатки, шагнул в темноту коридора королевского дворца…

Сонные рыцари, мирно дремавшие в коридоре возле ниш, в которых нещадно коптили смолистые факелы, с грохотом вскакивали со стульев и, хлопая глазами, подернутыми чутким сном часового, замирали, вытягиваясь в струнку перед низеньким и худосочным сановником, чья сила и власть почти приближалась к королевской, а зачастую и превосходила ее.

Аббат резко постучал несколько раз в дверь королевской опочивальни и, не дождавшись ответа, вошел к Людовику.

Мадам де Морьенн – супруга Людовика тихо завозилась во сне, но не проснулась. Король свесил свои толстые и отекшие от хронической болезни ноги, зевал и, медленно хлопая сонными глазами, с недовольным видом смотрел на Сугерия.

Тот быстро подошел к нему и тихим голосом, опасаясь разбудить королеву, произнес:

– Сир, можете посадить меня на кол, но я больше не могу молчать…

Услышав такую невероятную и неожиданную для его ушей ахинею, Людовик в миг пробудился. Он вытаращил глаза, поднялся с постели, машинально всунул свои слоновьи ступни в теплые овечьи тапочки, подхватил Сугерия под локоть и утащил в небольшую нишу своей опочивальни. Там король силой усадил его в кресло, задернул тяжелую гобеленовую портьеру, вышитую сценами из Святого Писания, лично раскурил лампадку и зажег свечи, после чего грузно плюхнулся в соседнее кресло и произнес:

– А теперь, мой верный друг, – он свежим и бодрым взглядом посмотрел на Сугерия, – выдохни и расскажи все обстоятельно и по-человечески…

– Ради Христа, сир, простите меня, грешника старого… – дрожащим голосом начал аббат свой неожиданный для Людовика невероятный рассказ…

Король молча дослушал его до конца, так ни разу и не перебив аббата, его лицо несколько раз багровело от ярости, но Людовик сдерживал себя и заставлял слушать то, что еще накануне могло показаться бредом сумасшедшего и откровенной ерундой.

Сугерий рассказал все, вернее, почти все. Он нарочно опустил неприятные подробности, связанные с гибелью его любимого сына и наследника Филиппа, умолчал о том, что специально отпустил мерзкого наймита Арнульфа живым и невредимым В Англию, но про то, что Филипп де Леви жив, он не смог не рассказать, как и о том рисковом и опасном мероприятии, которое он сейчас собирался воплотить в жизнь.

Когда он умолк и с вздохом раскаяния и готовности к принятию любого наказания от короля опустил голову, Людовик немного посопел, стукнул своим здоровенным кулаком по дубовому подлокотнику кресла так сильно, что крепкое и мореное дерево не выдержало силу удара и треснуло. Король пристально посмотрел на аббата, гневно насупил брови и тихо, чтобы не разбудить свою жену, сказал:

– Спешно отправляй гонца в Монтрей-сюр-Мер. Завтра же две галеры должны выйти в море и спешно двинуться к Кардиффу…

Сугерий упал перед ним на колени, припал губами к его холодной ладони и, осыпая ее поцелуями, зашептал:

– Спасибо, сир… – в его глазах снова блеснул задорный огонь. – Вы, сир, воистину великий король…

– Спеши, лизоблюд хренов… – немного потеплев, ответил ему Людовик. – На кол тебя, еретика, я всегда успею насадить. А пока делай все возможное и невозможное, да молишь беспрестанно, чтобы твой де Леви умудрился выкрасть герцога Робера Куртгёза!..

Он поднялся, ойкнул, помял немного свой огромный живот, терзаемый хронической дизентерией, чуть скривился, но взял себя в руки, похлопал аббата по спине, тихо хохотнул и произнес:

– Эх, если это дельце выгорит – ну и шума мы наделаем в Европе… – он чуть склонил голову. Его смеющиеся и полные иск жизни глаза, как и в былые годы, с задором смотрели на Сугерия. – Я даже не представляю, до каких пределов вытянутся лица у наших «любимых» кузенов де Блуа!.. – Он резко развернул Сугерия к выходу из ниши, игриво поддал коленом ему под зад и прибавил. – Живо отправляй гонцов, бездельник! Ух, я тебя…

Ровно через полтора суток две галеры и легкий неф, гонимые почти попутным северо-восточным ветром, вышли из порта Монтрей-сюр-Мер и взяли курс на запад, пытаясь обогнуть берега Англии и добраться до Кардиффа…

На удивление, начало операции прошло, почти как по маслу. Арнульф и оба скандинава, непонятно каким образом, да это и неважно сейчас, но смогли угостить караульных вином с сонным порошком, после чего Свен и Олаф, прихватив восемь человек из числа нанятых Арнульфом, практически без лишнего шума и сопротивления захватили главные ворота и башни цитадели. Отрядив половину из дюжины этого нелепого сброда, собранного англичанином в городке и замке, для организации поджогов в городе, викинги вооружили остальных луками и, выставив на стенах малочисленный заслон, стали заваливать ворота замка, превращая их в труднопреодолимое препятствие.

Арнульф же направился к де Леви, который вместе с Гуннаром и Абдаллой уже дожидался его в полном вооружении и с трудно скрываемым нетерпением.

Когда город запылал в нескольких местах, три из которых были в его западной стороне, а остальные в полном хаосе в центре и на востоке, они проникли на этаж донжона, где содержался плененный герцог. Несколькими ударами Гуннар и Абдалла прикончили двух копейщиков, вздумавших вздремнуть возле входа на этаж, и подошли к крепкой дубовой двери, окованной толстыми железными пластинами.