– Бароны, рыцарство, церковь и народ не допустят германского императора на престол Эдуарда Исповедника. Слишком уж свежи воспоминания о бесчинствах датчан и саксонцев по всей Англии, сир.

– Тогда делай все возможное и невозможное, чтобы корона перешла в руки моего бастарда Робера! Засыпь папу по самые уши золотом, обещай что угодно, хоть крестовый поход в Китай или на Луну, только выбей у него буллу, где признаются права моего мальчика…

Гуго де Биго понял, что снова попал, можно сказать, в самую точку. Генрих расчувствовался, в такие моменты из него можно было тянуть все, что заблагорассудится, поэтому де Биго решил, не упуская инициативы, снова завести разговор о Фландрии и, естественно, о мщении семейству де Леви, на которое он и сам имел зуб. Король энергично махнул рукой, приглашая его к столу. Коннетабль сел, Генрих укрылся теплым леопардовым покрывалом и снова взял бокал с уже порядком остывшим вином, кивком пригласил Гуго присоединяться, тот молча налил из Большого серебряного кувшинчика, стоящего на треножнике, под которым тлели угли, вино, освежил бокал короля и заговорил:

– Сир, вы даже не представляете, что сулит нам перспектива анархии во Фландрии… – Генрих отпил вино, молча посмотрел на него, зевнул и кивком приказал продолжать. Коннетабль обрадовано вздохнул и затараторил, едва поспевая за ходом своих мыслей. – Сир, если граф Шарль, рано или поздно, купился на нашу ловко задуманную западню… – он поднял глаза к потолку, – скоро такое начнется, что папе будет далеко не до нас и он, в пылу забот, может и подмахнуть, можно сказать, не глядя, нашу буллу относительно вашего сына-бастарда. – Генрих согласно кивнул. Он был готов на все, лишь бы его сын был признан законным, стал принцем крови и получал право на корону своего великого деда – Гильома Завоевателя.

В это время комендант Тауэра осторожно постучался и заглянул в опочивальню короля. Гуго понизил голос почти до шепота, Генрих, увидев коменданта, раздраженно замахал руками, мол, он свободен и чтобы его не беспокоили. Коннетабль, не слишком-то доверяя стенам, ведь и них, как говорится, могут быть уши, вплотную приблизился к королевскому уху и стал что-то с жаром шептать.

Трудно было понял смысл его плана, но периодически брови Генриха резко вскидывались вверх, и он вскрикивал, «какие, к чертям, шателены?», то «Тьерри де Эльзас», то «Гильом де Ипр? Так он же бастард!», на что Гуго шипел, косился по сторонам и прикладывал свой палец к губам, давая понять королю, насколько секретен его проект.

Только под утро, часам к пяти, Гуго, наконец, оставил короля в покое. Генрих даже и не заметил, как увлекся его планом и прослушал его всю ночь, зевнул и, перекрестив коннетабля, произнес:

– С Богом, Гуго. Давай…

Тот улыбнулся, на его осунувшемся лице ярко светились глаза, окруженные темными синяками бессонных ночей, переживаний и долгих раздумий, вздохнул и спросил:

– Еще одна малость, сир.

Генрих, который уже лег на кровать и в эти мгновения закутывался в меховые одеяла, удивленно посмотрел на него:

– Что еще?

– Разрешение на семейство де Леви…

Король, порядком уставший и не выспавшийся, громко зевнул и отмахнулся:

– Делай, что хочешь….

– Спасибо, сир… – Гуго низко поклонился и стал пятиться к дверям.

– На здоровье… – Генрих увидел маневр своего коннетабля, рассмеялся и громко сказал. – Все-таки, Гуго, я прав! Тебе, правда надо было родиться и жить в Византии! Иди-ка ты спать, да и мне дай, ради Создателя, вздремнуть часик-другой…

Да простят меня читатели за столь вольную скачку по временам и странам, но и мы возвратимся к парадному входу в королевский дворец, где мы оставили Людовика вместе с Филиппом де Леви.

– Вы, прямо, как ваш батюшка, такой же романтичный и искренний… – с грустью в глазах произнес Людовик. – Таких, право, уже и не найдешь. Время портит людей, превращая их в грубые и алчные создания… – король похлопал по плечу юношу, улыбнулся и добавил. – Слава Создателю, что это не скажешь о вашем отце, благородном и святом Годфруа. Ну, да ладно, сопроводите-ка меня, молодой шевалье в комнату. – Король крепко взял юношу под левый локоть. Филипп выпрямился и стал медленно подниматься вместе с королем по ступенькам лестницы. Слуги и сановники, попадавшиеся им на пути, низко кланялись и буквально глазами поедали молодого и никому неизвестного рыцаря, сопровождавшего их короля к его личным покоям. Только старые и опытные служащие смогли опознать в цветах фамильного герба юноши до боли знакомые узоры в виде трех стропил, начертанных когда-то после страшного боя рукой самого короля Филиппа Грешника на желтом щите конюшего своего сына. Правда сказать, вид у молодого рыцаря был несколько грязноват в сравнении с чистыми и богатыми одеждами короля. И это не мудрено, ведь сегодня на долю юноши выпали такие испытания, которые не каждый из более крепких рыцарей испытывал в своей жизни. Сюркот его был местами заляпан грязью и разорван, кольчуга на чулках, прикрывавших ноги, тоже была разорвана, а одна из красивых турнирных шпор держалась только на честном слове, волочась за рыцарем и издавая тонкий звон золота о камни пола.

Но это, поверьте, было сущая ерунда. С королем шел никто иной, а победитель турнира, наследник Годфруа де Леви, его старший сын Филипп, ростом и осанкой пошедший, тут уж ничего не поделаешь, не в своего низенького родителя, а скорее в мать, урожденную де Лузиньян, высокую и грациозную, чью красоту он и впитал, превратив дар матери в изумительный мужской шарм мощи, стати, грации и силы. Правда и от отца он взял многое: прежде всего глаза и цвет волос, которые сразу же бросались, стоило только взглянуть на этого высокого и крепкого юношу.

Они медленно шли по длинному коридору дворца, освещенному мерцающим светом смолистых факелов и мирно беседовали на различные темы. Точнее сказать, король заваливал рыцаря целой уймой вопросов, касаясь, буквально, всех тем: скотоводства, земледелия, как правильно делать запасы на зиму, как обстраивать скотные дворы, на все эти вопросы Филипп едва успевал отвечать. Он толком и не отвечал, так как Людовик, не выслушав один ответ, тут же заваливал юношу парочкой других, причем, из совершенно иной сферы жизни.

– Мы рады, что наши вассалы так заботливо относятся к сервам и ленам, врученным их предками нашими предками. – Людовик похлопал рыцаря по плечу. – Кстати, мой друг, вот мы и пришли. – Король распахнул двери комнаты. – Окажите мне милость, шевалье… – Филипп склонил голову и приложил руку к сердцу. Король кивнул в ответ. – Встаньте на часах возле дверей и, ради всего святого, не впускайте ко мне никого, даже мою дражайшую женушку. – Он подумал и добавил. – Сугерия, пожалуй, можете пропустить, только сначала постучитесь и предупредите меня заранее о его приходе. Что-то я расхворался сегодня…

– А как я, простите, сир, узнаю заранее о прибытии монсеньора Сугерия? – Изумился Филипп де Леви.

– О! Это, мой юный паладин, очень даже просто! – Засмеялся Людовик. – Слуги начинают носиться по этажам, словно угорелые и шепчутся так громко, что даже глухой разберет.

– Благодарю вас, сир. Я извещу вас. – Филипп поклонился королю.

Людовик раскрыл двери в комнату, подумал и сказал:

– Знаете ли, – он кинул взгляд на кресло, стоявшее прямо возле дверей, – возьмите-ка, пожалуй, его, сядьте и отдохните…

Филипп покраснел, насупился и пробурчал:

– Сир! Я полон сил и способен простоять на часах трое суток к ряду!..

Людовик тепло улыбнулся и похлопал его по плечу:

– Нисколько и не сомневался в ваших силах, мой молодой шевалье! Но, – он с хитрецой посмотрел на юношу, – если я не запамятовал – приказы сюзерена вассалы обязаны соблюдать и исполнять?..

Филипп опустил глаза, тяжело вздохнул, помялся с ноги на ногу и пробурчал:

– Да, сир. Только те, что не затронут честь и христианскую мораль…