– Будет исполнено… – ответил Филипп, он встал и, до сих пор не придя в себя, поклонился министру.

– Ступайте, мессир де Леви и де Сент-Ном, храни вас Господь… – Сугерий встал, перекрестил его и протянул руку.

– Вовеки веков… – ответил Филипп и прикоснулся губами к ледяной руке советника.

Он быстро сбежал по лестнице и вышел в тесноватый двор цитадели, где его с нетерпением ожидал Оливье, который ходил кругами вокруг лошади, чтобы хоть как-то скрыть нетерпение. Передав в двух словах разговор с могущественным министром, Филипп поверг оруженосца в ступор, хотя и промолчал о задании подружиться с Гильомом. Слуге, пусть и благородного происхождения, незачем знать всё, что знает его сюзерен.

Оливье быстро вскочил на коня и покинул замок, бросившись исполнять приказ Филиппа. Он вернулся только через час, доложив о четком исполнении его воли: отряд молча развернулся и, оставив по три запасных лошади со всем необходимым запасом и вооружением, убыл домой.

Наступило новое, совершенно незнакомое. Рыцарь, оруженосец и конюший были переданы одному пожилому и немногословному рыцарю, который так резво взялся за их переобучение, что к концу первого дня тренировок у них заболело все, что только могло болеть. Каждая мышца ныла приятной болью, вызывая мурашки на всем теле, от каждого движения.

Филипп понял, что, в сущности, он мало, что знал о настоящем военном деле, а воинское искусство, особенно, во всем, что касалось владения оружием, просто поразило его, пристыдив за самоуверенное заявление, которое он бросил советнику при их встрече.

Он, словно маленький юнец, заново постигал трудную, но увлекательную науку владения своим телом и оружием, карабкался по штурмовым лестницам в полном вооружении, поднимался по ним с обратной стороны, прибегая только к помощи рук, в полном вооружении учился преодолевать рвы, но, искусство наездничества и вольтижировки, которому его обучал один пленный испанский мавр, захватило его полностью, забрало всего целиком, не оставив ни секунды на безделье.

Мавр, его звали Билал, был назван так в честь первого негра, обращенного пророком Мухаммедом в ислам. Его выкупили у испанских торговцев и отвезли во Францию, где Билала никто не мучил, не пытался навязывать переход в другую веру, но, наоборот, открыли в нем талант преподавателя верховой езды, к чему арабы были более склонны.

Билал уже сносно говорил по-французски, Филипп с интересом слушал его наставления, тренировался и, в конце концов, уговорил араба научить его трудному языку, на котором Билал говорил во время своих молитв. Мавр, поначалу, скептически отнесся к просьбе франка, посчитав ее очередной причудой иноземцев и иноверцев. Но, столкнувшись с искренним желанием, уступил, став еще и учителем арабской словесности.

Сугерий, узнав об этом, обрадовался и похвалил Филиппа, но, попросил, по возможности, быть сдержаннее и учиться скрытности чувств. Рыцарь понял намеки министра и старался, не тратя времени даром, заняться многим, пытаясь обогатить свои знания и принести пользу своему воспитанию.

Обещанный Сугерием визит отца, почему-то откладывался. Видимо, у его отца были еще какие-то нерешенные вопросы, не позволявшие прибыть в Париж и Монкруа. Лишь позднее Филипп узнал, что его отец, епископ Шартра, сразу же после представления государю убыл обратно, чтобы содействовать началу переговоров о мире.

Прошли две недели…

Прошел месяц. Филипп и его спутники выдержали трудный выпускной экзамен, вызвав одобрительные возгласы у рыцарей-наставников и, что самое интересное, даже молчаливый и хмурый Сугерий смог выдавить из себя улыбку и произнести несколько слов похвалы. А, и это боле всех обрадовало Филиппа, мусульманин Билал, от которого за все годы пребывания в замке не слышали и десятка слов, снял со своей груди ладанку и, поцеловав ее, протянул рыцарю, произнеся:

– Храни тебя Аллах. Ты, хотя и неверный, но чистый сердцем… – он опустил голову и глубоко вздохнул, сдерживая переживания. – Я мало видел доброты, но ценю чистоту помыслов. У тебя сердце из золота. Не марай его грязью…

Филипп хотел, было, обнять Билала, но тот резко развернулся и ушел в конюшню, оставив рыцаря наедине с самим собой.

– Поздравляю, Филипп. – Он вздрогнул, услышав за своей спиной голос всесильного министра. – Билал еще ни с кем не был так открыт, как с тобой…

– Он добрый человек, монсеньор… – ответил рыцарь.

– Этого, как ты выражаешься, доброго человека, по рассказам, во время битвы окружили тридцать испанских воинов и взяли в плен, оставив на поле больше двадцати товарищей…

– Это было война…

– Все равно, спасибо, что растеплил душу Билала. Теперь, я думаю, ему не будет так одиноко…

– Не понял вас, монсеньор?

– А тут и понимать нечего. – Грустно усмехнулся Сугерий. – Эту ладанку он должен был вручить своему сыну и наследнику… – он перехватил испуганный и ошеломленный взгляд Филиппа, брошенный в сторону ушедшего мусульманина. – Ты ведь не знал об этом. Билал у себя на родине считается очень знатным и ведет свой род… – министр замялся. – В общем, он очень знатен и на наш манер приравнивается к герцогам…

– Я верну ладанку Билалу. – решительно заявил Филипп, намереваясь пойти за мусульманином в конюшню.

Сугерий решительно взял его за руку, остановил и произнес:

– Он не примет ее обратно. Своим необдуманным поступком ты лишь огорчишь и разочаруешь старика. Зато теперь у него снова забрезжил луч счастья. Теперь у него есть сын, пусть и приемный, но сын…

– Простите за несдержанность, монсеньор. – Рыцарь склонил голову, чувствуя свою ошибку.

– Бог простит, мессир Филипп. Кстати, вам уже пора уезжать. Скоро в Париже состоится большой турнир, посвященный началу Великого Поста. Соберутся многие знатные рыцари, в том числе и мессир Гильом. Поезжайте-ка туда, время поджимает…

Рыцарь молча поклонился, развернулся и, подав знак своим слугам, направился в казармы. Оливье весело щебетал, находясь под впечатлением от только что сданного экзамена, на котором он был удостоен нескольких похвал, правда скупых, за бой на копьях и стрельбу из арбалета и саксонского лука.

Жан, конюший Филиппа де Леви, наоборот, был мрачен и немногословен. Он, как ему показалось, провалил экзамен, недостаточно четко выполнив ряд упражнений, прежде всего, тех, что касались вольтижировки и работе с короткими боевыми ножами. Филипп, прекрасно понимая, что его конюший просто «загоняет» себя сам, переживая кажущуюся неудачу, как мог утешил спутника, но Жан, все равно оставался при своем мнении и, в конце концов, решился сделать заявление:

– Хозяин! – Виноватым голосом и с побитым, как у собаки, видом произнес, наконец, он. – Я не заслуживаю ваших похвал, и мне кажется, что меня надо отослать обратно в замок, а оттуда взять Пьера или Андре. Они, все-таки, имеют кое-какой боевой опыт, а я… – он в сердцах взмахнул рукой.

– Брось эти глупости. Ты, Жан, прекрасно справился со всеми заданиями и, как мне по секрету сказал один из наставников, – Филипп решил соврать, чтобы «подсластить пилюлю». – Так вот, мне было сказано, что тебя вполне можно, при случае, произвести в рыцари!..

– Да вы что?! – Жан вытаращил глаза от удивления. – Меня?! В рыцари?! Бог мой!..

Филипп похлопал его по плечу и добавил:

– Бог даст и выпадет случай… – он посмотрел на удивленного конюшего и добавил. – А случай, поверь, выпадет! Моему же отцу он выпал…

– Так, мессир, тот случай был особый! Мессир,… – он поправил себя, – монсеньор Годфруа, ваш батюшка, долгие ему лета, спас жизнь короля, грудью встав на пути убийц!..

– Не переживай, Жан. – В сердце у Филиппа промелькнула холодная тень какого-то неотвратимого и мрачного предчувствия. – Боюсь, что и у нас скоро еще и не такое будет…