Его удивлению не было предела. Все дни пребывания в Таррагоне были одной сплошной вереницей удивлений. Поздно ночью он поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, повалился на смятую кровать. Он еще не знал о том, как очередное удивление приготовило ему утро начинающегося дня.

– Господи! – Арнульф вскочил с постели и испуганно вытаращил сонные глаза. – Я чуть не проспал! – Он подбежал к оловянному тазику, возле которого был устроен глиняный рукомойник, стал плескать на лицо прохладную воду. Немного придя в себя и отогнав остатки сна, все еще цепляющегося к его телу, англичанин смочил волосы водой и стал расчесывать их гребешком, пытаясь утихомирить взъерошенные и всклокоченные рыжие вихры. Повозившись пару минут и поняв всю беспочвенность этой затеи, он развернулся и, отбросив гребешок на кровать, стал спешно переодеваться, вытаскивая из походного мешка парадные одежды, но их сильно помятый вид вселил в него только уныние и раздражение. – Надо было вывесить еще с вечера… – проворчал он себе под нос.

Наскоро натянув чистые сапоги и, подскакивая на одной ноге – что-то сбилось внутри и сильно жало пальцы, Арнульф стал спускаться вниз по лестнице, когда внезапно остановился и, хлопнув себя по лбу, выкрикнул:

– Какой же я идиот! Попуск чуть не забыл…

Он снова вернулся в комнату и, порывшись в своих вчерашних вещах, вытащил на свет божий маленький прямоугольный серебряный слиточек с грубо выдавленной печатью нового графа Таррагона, положил его к себе в поясной кошель и, затянув его ремешки, кинулся на улицу.

Несмотря на ранний час улицы городка были полны народа: кто-то спешил с озадаченным видом к порту, кто-то наоборот, таща на спине корзину с рыбой, плелся вверх к центру города. Всадники, громко покрикивая на мельтешащих под копытами их коней жителей и торговцев, напустив на себя важный и серьезный вид, медленно ехали по этим узким, грязным и извилистым улочкам.

Арнульф втиснулся в сплошной людской поток, спешивший по правой стороне улочки к центру города и, юля между людьми, буквально побежал к цитадели, туда, где располагался дворец графа.

Мост, соединявший главные ворота цитадели с нижним городом, был опущен и так забит людьми, толпившимися возле ворот в ожидании бесплатной еды и напитков, что Арнульф даже вспотел, продираясь сквозь этот живой частокол.

Наконец, оказавшись внутри цитадели, он с облегчением выдохнул и поспешил к ступеням дворца, стоявшего в сотне туазов от крепостных ворот. Поднявшись по ступеням, Арнульф был остановлен рыцарем охраны, которому он молча сунул под нос серебряный слиток. Но одного этого жеста оказалось мало для начальника внешней охраны. Он смерил взглядом высокую фигуру англичанина, после чего, поразмыслив, на певучем франкском языке (он был уроженец Лимузена – прежде всего бросались в глаза его светлые, словно солома, волнистые волосы и распевная манера тянуть гласные буквы в словах) произнес:

– Будьте любезны прояснить мне, откуда у вас этот слиток…

Арнульф торопился, он боялся опоздать, но внушительный вид рыцаря, его спокойная и неторопливая манера выговаривать слова укрепило англичанина в мысли, что лучше все подробно пояснить, чем быть арестованным и засаженным в каталажку до выяснения причин своей же глупости.

Рыцарь, услышав торопливые и сбивчивые пояснения Арнульфа, удивленно поднял вверх густые брови, хитро посмотрел на него и спросил:

– Робер, говорите?..

– Да, он так и сказал: Робер-нормандец… – Арнульф растерянно посмотрел по сторонам и, почему-то, на свои ладони.

Рыцарь усмехнулся и сказал:

– Нормандец, говорите?..

– Да-да… – Арнульф часто закивал головой. – Нормандец. Мой, можно сказать, земляк…

– Есть тут у нас один нормандец. – Загадочным тоном произнес рыцарь. – А, простите, как он выглядел?..

– Как-как? Обыкновенно выглядел. Рыжий, высокий, крепкий, спокойный, с бородой… – стал оправдываться Арнульф. – Меч был, помнится, шпоры…

– И только?.. – Рыцарь едва заметно улыбался, наслаждаясь паникой гостя.

– Ой! Чуть не забыл! – спохватился англичанин. – У него шрам на лице был! Здоровенный такой шрамище! В пол-лица… – он своем лице изобразил увечье своего знакомого. – Ото лба к подбородку, через веко, нос и губы…

– Теперь мне все понятно… – рыцарь вдруг вежливо поклонился перед Арнульфом, возвратил ему серебряный слиток с печатью. – Вы меня успокоили. Можете подниматься в главную залу дворца. Это на втором этаже, сразу напротив лестницы. Не потеряетесь. И убедительно прошу вас, когда подниметесь, покажите слиток стражнику – он проведет вас на почетное место, почти возле трона нашего государя.

Арнульф поклонился ему и стал подниматься по ступеням лестницы, но обернулся и, не в силах совладать с любопытством – кто же все-таки этот «Робер-нормандец», спросил у лимузенца:

– Мессир, простите мне мое любопытство. – Тот усмехнулся и кивнул в ответ. – А кто таков «Робер-нормандец»? Правая рука его светлости?..

– Вот подниметесь и сами увидите… – лимузенец развернулся к нему спиной и занялся очередным гостем, спешившим во дворец.

Арнульф взбежал вверх по лестнице, показал стражнику свой пропуск – стражник молча кивнул ему и провел в большой парадный зал дворца, где кивком головы указал на место слева от трона. Там уже толпились несколько знатных мусульман, среди которых он увидел евреев, одетых в красивые парадные одежды, а присмотревшись… и еврея Исаака.

Англичанин подошел к нему и, улыбнувшись, спросил:

– Какими судьбами, рабе?..

Исаак, казалось, нисколько не удивился встречи с ним и ответил:

– У меня дела здесь. Меняльные лавки. А тут, простите за каламбур, такой случай… – он глазами показал на трон. – Не каждый день увидишь такое…

– Да-да, вы правы… – растерянно ответил Арнульф.

– Тогда, мой молодой любопытный английский друг, – Исаак, не мигая, посмотрел на него. – Что вас привело сюда?

– Любопытство, также как и вас… – пожал плечами Арнульф. – Интересно и познавательно, знаете ли…

– А-а-а… – покачал головой Исаак. Он вздохнул, посмотрел на небо и, опустив глаза на собеседника, спросил. – Как ваши изыскания? Завершились удачно?..

– В целом да… – холодно и скупо ответил Арнульф. У него не было желания признаваться еврею в том, что все поиски зашли в тупик, и даже просвета не было видно.

– Искренне рад… – как-то загадочно ответил Исаак.

Толпа тихо, но очень возбужденно гудела, ожидая момента появления графа и архиепископа Толедо. Арнульф замолчал и, вслушиваясь в низкий гул толпы, стал наполняться трепещущим ожиданием чего-то значимого и торжественного. Англичанин заметил, что и сам стал в душе волноваться, словно волны переживаний столь ответственного момента передались и ему, сливая его индивидуальность с толпой…

Филипп, он же Робер Бюрдет – нормандский рыцарь, волею судьбы ставший в одночасье столь могущественным владетелем небольшого приграничного графства, смотрел на себя в большое серебряное зеркало, отполированное до блеска его придворным брадобреем – старым мусульманином Мустафой, который заканчивал успокаивающий массаж, следовавший после бритья.

Рыцарь был вынужден отпустить бороду, дабы не тревожить лишний раз свою ужасную рану, исполосовавшую его лицо и обезобразившую его до неузнаваемости. Теперь же, когда рана почти полностью зажила и превратилась в длинный почти багрового цвета рубец, Филипп решил сбрить ее, ведь даже Арнульф не смог узнать его – настолько рана изменила его внешность.

Сбривая бороду, он как бы рвал со своим прошлым миром, прошлой жизнью и начинал нечто новое, надеясь в душе, что, может быть, на этот раз судьба станет к нему мягче и терпимее.

Изабелла была на сносях, беременность перевалила за середину и по словам местных мусульман-лекарей, в чьем искусстве он не переставал удивляться и чьими талантами он непрестанно восхищался, жена должна была принести ему наследника.