Людовик из-под опущенных век наблюдал за его приближением, старательно разыгрывая из себя больного. Когда Филипп подъехал к трибуне и, сняв шлем, поклонился, король тяжело вздохнул и, слабо шевеля рукой, произнес:

– Мессир де Леви, извольте сопроводить меня во дворец и встать на часах возле моей опочивальни. Меня, кажется, отравили…

Филипп побледнел, бросил раздосадованный взгляд на ристалище, поискал глазами графа де Блуа, но тот еще не показывался из своей палатки, стоявшей на самом отдаленном конце огромной поляны, вздохнул и ответил:

– Я готов, сир!

Людовик оперся на руки своих гвардейцев, неторопливо спустился по крутым деревянным ступеням и, вдев ногу в стремя коня, с огромным усилием залез в седло. Филипп подъехал к нему и встал слева от короля, предлагая свое плечо в качестве опоры. Король натужно улыбнулся и, поискав глазами кого-то из придворных, произнес:

– Дочь моя, сопроводи меня до опочивальни…

Констанс, казалось, только и ждала этих слов. Она внезапно покраснела, сделавшись похожей на прекрасную розу, опустила глаза и стала спускаться к своему отцу. Филипп перехватил взгляд короля, быстро соскочил с коня и деликатно усадил принцессу на коня, услужливо подведенного конюшими. Констанс села боком на специальное женское седло и, снова покраснев, тихо пролепетала:

– Ах, благодарю вас, шевалье… – ее нежная белая ручка высвободилась из-под складок меховой накидки и появилась перед глазами рыцаря.

– Это честь для меня, ваше высочество… – Филипп зарделся от смущения и едва коснулся губами нежной кожи крохотной руки Констанс.

Людовик громко кашлянул и, дождавшись, когда де Леви снова запрыгнет в седло, жестом подозвал к себе главного распорядителя турнира, после чего приказал:

– Как можно деликатнее оповести всех участников, что нам с мессиром де Леви сделалось плохо, и мы вынуждены, скрепя сердцем, покинуть славное ристалище… – король перехватил раздосадованный и несколько ошеломленный взгляд Филиппа, ойкнул, схватился за сердце и, кряхтя, прибавил. – Передайте от меня личное послание его светлости де Блуа, в котором настоятельно скажите, что, мол, юный шевалье не отказывается от поединка, но, как верный вассал обязан исполнить по первому требованию любую волю своего сюзерена. Сегодня, – Людовик похлопал де Леви по плечу, – воля заключается в сопровождении и личной охране покоев короля…

Главный распорядитель турнира величаво поклонился и, развернувшись, поспешил к палаткам графа Тибо, чтобы в точности передать слова короля.

Людовик жестом подозвал принцессу Констанс и, когда девушка подъехала ближе и поравнялась с конями отца и рыцаря, произнес:

– Милая, позволь представить тебе шевалье Филиппа де Леви и де Сент-Ном, моего верного паладина, вассала и… – король испытующе посмотрел на рыцаря, – верного друга.

Филипп зарделся под шлемом, ему показалось, что его лицо так раскраснелось, что стало напоминать Орифламму, опустил глаза и неуклюже пролепетал:

– Это слишком большая честь для меня, ваше величество…

Людовик засмеялся. Они не спеша покинули ристалище и направились к острову Сите, где располагался королевский дворец. Когда шум, поднятый толпой зевак на турнире, немного утих, король повернул голову и, тряхнув своими кудрями, переспросил рыцаря:

– Простите меня, мессир де Леви, но мне хотелось бы уточнить, что скрывалось под вашими словами?..

Филипп растерялся, помялся немного и ответил:

– Честь сопровождать Вас и честь быть представленным столь знатной сеньоре…

Людовик засмеялся, и, казалось, словно позабыл о приступе болезни, вынудившей его спешно покинуть турнир.

– Констанс – девушка скромная. Ваши слова, мой паладин де Леви, чего доброго, еще вскружат ее нежную головку и всколыхнут сердечко. – Он повернулся к дочери. – Верно, я говорю, милая?..

Констанс покраснела до корней волос, опустила глаза и залепетала что-то едва слышно.

Они проехали заставы на мосту и, углубившись в узкие и извилистые улочки острова, подъехали к дворцу. Принцесса, всю дорогу молчавшая и лишь изредка бросавшая быстрые взгляды на статного и молодого рыцаря, быстро слезла с коня и, поклонившись, убежала к себе в покои.

Людовик, кряхтя, слез с лошади, бросил поводья конюшему и, подмигнув рыцарю, произнес:

– Все. Она в вас влюбилась по уши… – Филипп даже рот раскрыл от удивления. Король махнул рукой и стал подниматься по ступеням лестницы. – О-о-ох, уж эта молодость. Помнится, и я, вот также, влюблялся по уши. Бывало, по нескольку раз за день… – Он посмотрел на рыцаря и добавил. – Как она вам, мессир?..

Филипп остолбенел и удивленно уставился на короля.

– Прелестная… – смог выдавить из себя рыцарь.

– Добрая и наивная… – грустно покачал головой Людовик.

– Ангел во плоти… – смутился Филипп.

– Вы, прямо, как ваш батюшка, такой же романтичный и искренний… – с грустью в глазах произнес Людовик. – Таких, право, уже и не найдешь. Время портит людей, превращая их в грубые и алчные создания… – король похлопал по плечу юношу, улыбнулся и добавил. – Слава Создателю, что это не скажешь о вашем отце, благородном и святом Годфруа.

Городок Брюгге – столица графства Фландрии был небольшим и уютным поселением, разросшимся вокруг старинного замка, в котором издревле жили властители этих суровых и болотистых земель, жители которых привыкли ежедневно смотреть в лицо внешним угрозам, в изобилии накатывающимся на этот северо-восточный угол французского королевства. Волны Северного моря, постоянно пытающиеся поглотить низины и равнины глубинной Фландрии, орды норманнов, фризов и датчан, которые вперемежку с нападениями германских королей, своих непоседливых восточных брабантских или южных лотарингских соседей создавали и завершили, в конце концов, становление единой и сплоченной фламандской нации, подчиненной праву и воле графа, издавна правившего, защищавшего и карающего их, направлявшего объединенные силы народа на возведение дамб, закрывавших равнины от алчного моря, или крепостей, прикрывавших мирный сон народа от взоров не менее алчных соседей.

Его светлость Шарль, Божьей и королевской милостью граф Фландрии и Фризии, вассал короля Франции и ленник германского императора за часть земель, расположенных в империи, вот уже восьмой год правил своим народом и землями.

Шарль был приятным в общении и богобоязненным человеком, в котором удивительным образом гармонично сочетались доброта и храбрость, терпение и рвение, щедроты и стремление к экономии, здравый рассудок и всепоглощающая увлеченность.

После пресечения мужской линии графов Фландрии, народ и король разумно решили вручить графство старшему законному племяннику Робера Иерусалимского, ведь его мать – Адель Фландрская, приходилась старшей сестрой погибшему графу и была замужем за грозным королем Дании Кнутом Вторым. Несмотря на скорую женитьбу, Шарль все еще был бездетен. Это неприятное и продолжительное отсутствие потомства так глубоко засело в его голове, что граф проникся религиозным рвением и совершенно законно считал, что на него, как на продолжателе рода графов, лежит древнее проклятие за не менее старый грех его деда – графа Робера Фриза, отнявшего графство у своих малолетних племянников.

Двадцативосьмилетний граф был широк в плечах, голубоглаз и белокур, о его истовой набожности уже стали слагаться легенды. Он ежедневно раздавал милостыню нищим, толпами собирающимся возле главной церкви Брюгге, объездил вдоль и поперек все графство и наведался ко всем могилам и мощам известных святых, пару раз был в Эно и Лотарингии, даже посетил могилу святого Мартина в Туре и святого Жака в Испании – все тщетно.

Проникнувшись терпением и смирением, Шарль решился, пока есть время, навести порядок в подвластных ему землях, городах и замках. А здесь, скажу я вам, дел было невпроворот. Вот уже столетие, как низменные и болотистые местности Фландрии, Брабанта и Эно, задыхаясь от бедности и перенаселения, стали исправно поставлять наемников, которые выросли в суровых и крайне жестких условиях и привыкли смотреть в лицо смерти, с раннего детства воспитываясь в суровых фламандских краях.