Писец потерял сознание от страха, ударившись лбом о столешницу. Жан извинился перед пленником:

– Прошу прощения, сеньор. Я вынужден на секунду прерваться. Мой добрый писец слишком слаб душой. Надо привести его в порядок, для начала…

– Арнульф… – превозмогая сухость во рту, вызванную предчувствием пыток, ответил пленник. – Мое имя Арнульф. Можете меня так называть…

– О! Совсем иное дело… – Жан ласково похлопал его по плечу. – Отличное начало, сеньор Арнульф! Не прерывайте удовольствие от нашего начавшегося общения, я скоро вернусь…

Жан подошел к писцу и, взяв с полочки маленький флакончик, открыл его и сунул под нос. Андрэ фыркнул и открыл глаза, увидел перед собой склонившегося Жана.

– Простите, мэтр… – пробормотал он, извиняясь, – постараюсь, чтобы больше такого со мной не было.

– В первый раз со всяким бывает, крепись, мы с тобой на государевой службе, – как мог, успокоил и приободрил его палач. – Приготовься писать…

– Угу… – закивал головой Андрэ, на лице которого медленно проявлялась розоватость и жизнь.

Жан вернулся к Арнульфу, встал напротив него и молча посмотрел ему в глаза.

– Вы, судя по всему, образованный и благородный человек, – вздохнул палач. – Меня не сильно прельщает возможность, – он кивнул в сторону пыточных принадлежностей, – сами понимаете…

– Я понял. – Опять-таки с наигранной гордостью ответил Арнульф. – Надо уметь проигрывать.

– Абсолютно с вами согласен. Вот только одна маленькая просьба к вам. Вы, надеюсь, не против?

– Отнюдь, мэтр… – ответил Арнульф.

– Оставьте, пожалуйста, пустую и излишнюю в этом скорбном месте браваду. Идет?.. – Жан неотрывно посмотрел ему в глаза, пронзая их силой своей воли, пытаясь пробить и разрушить последние рубежи защиты, оставляя человеческое нутро один на один с животными страхами боли и ужаса, самыми, пожалуй, древними и действенными для человека.

Страх сохранения жизни, когда организм, наплевав на душу, честь, совесть и присягу, начинает диктовать мозгу только одну свою волю – волю жить, а не умереть, пусть даже и героем. В данном случае, Арнульф был уже отыгранной фигурой, мало кто узнает о его последних минутах, часах, а возможно, и сутках геройства, кроме, разве что, него самого и его совести, весьма призрачной и хрупкой субстанции.

– Принимаю ваши претензии, мэтр, и признаю их реальность… – ответил он, облизывая пересохшие губы.

– Не желаете ли, для начала, испить водицы? – Жан протянул ему глиняную кружку с водой.

– Не отказался бы… – Арнульф кивком показал, что он связан. – Только как?..

– О, не беспокойтесь, я сам вас напою… – Жан поднес к его губам воду, которую тот начал пить жадно, давясь, большими глотками, проливая ее себе за шиворот рубашки, грязной и разорванной во многих местах. – Сопротивлялись?..

Арнульф напился и кивнул, облизывая губы.

– Спасибо. Было дело…

Жан взял в руки щипцы и спросил:

– Облегчим душу так, или сначала помучаемся?..

Наступило напряженное молчание…

Большой и обшарпанный временем каменный крест, служивший пограничной вехой, стоял здесь на развилке старых дорог с незапамятных времен и был установлен, по преданиям, кем-то из внуков Карла Великого, разделивших на три причудливые части обширную империю своего великого деда и незадачливого отца. Мох, облепивший одну из сторон старинного креста, точно демонстрировал путникам направление на север.

Тьерри, в сопровождении полусотни всадников, подъехал к условленному месту час назад и теперь изводил коня, то и дело втыкая в его бока гнутые шпоры. Жеребец вытоптал под собой большую яму, наполнившуюся грязной жижей и чавкающей в такт с движениями его копыт.

Эскорт расположился чуть поодаль, разводя костры и устанавливая на них козлы для приготовления походной горячей похлебки из вяленой говядины и гороха, лишь несколько верховых всадников разъехались в четыре разные стороны для обеспечения охранения.

Вечерело, низкие тучи, наливаясь свинцовой серостью, ползли, подгоняемые пронизывающим северным ветром к югу. Солнце быстро закатывалось за горизонт, скрытый грядой холмов, поросших строевым лесом.

Тьерри поежился и плотнее закутался в меховой кожаный плащ, оставляя ветру лишь кончик своего длинного носа. Он погрузился в одному ему ведомые мысли и стал незаметно задремывать, сидя в седле своего жеребца. Конь, которого перестали третировать шпорами, успокоился и мирно стоял посреди лужи, наслаждаясь тишиной и минутой нежданного отдыха. Вес всадника для мощного и тренированного животного был не в тягость.

– Мессир! Кто-то едет нам навстречу с севера… – Оруженосец осторожно коснулся его рукава.

Тьерри открыл глаза, зевнул и всмотрелся в набегающую темноту вечера. Пять силуэтов всадников, медленно ехавших на своих лошадях, приблизились к кресту и остановились, не решаясь пересечь воображаемую линию границы, обозначенную древней вехой.

Тьерри поднял руку, приказывая спутникам не сопровождать его, а оставаться на своих местах, медленно тронул шпорами коня и поехал навстречу гостям, вызвавшим его в столь странное время и место.

От группы всадников тоже отделилась одна фигура, медленно подъехавшая к нему. Это был Арнульф.

– Доброго вам вечера, мессир де Эльзас! – как-то наигранно весело и задорно произнес он. – Фландрия ждет вас с распростертыми объятиями…

Тьерри, который и думать забыл о давнишней беседе с этим, как ему показалось, зарвавшимся англичанином, вздрогнул и напрягся.

– Странные шуточки для столь странного места и времени их произнесения… – резко ответил он. – Я слишком занят, чтобы попусту тратить время на бессмысленные разглагольствования.

– Отнюдь, мессир Тьерри. Ипр и Гент уже дали свое согласие. Граф Гильом-самозванец оказался, как и все его предки-предшественники, клятвопреступником, безбожником и корыстолюбцем, поправшим старинные дарения, жалования и бенефиции, розданные его предками-узурпаторами.

– Ох, мэтр, забыл ваше имя, как я устал от ваших слишком уж вычурных слов… – Тьерри начал злиться. Его раздражала змеино-елейная манера изложения мыслей англичанином.

– Мэтр Арнульф, собственной персоной. Надеюсь, мессир, вы, случаем, не потеряли и не выкинули тот перстень, что вручил вам мессир Гуго?.. – он испытующе пронзил Тьерри взглядом своих серо-стальных глаз.

– Нет, что вы… – Тьерри растерянно ответил, потеряв самоконтроль.

– Вот и прекрасно! Самое время его предъявить евреям-менялам! Они ссудят вас суммой, достаточной на первое время.

– На какое, к черту, первое время?! – Тьерри раздражался, превращаясь в буйное животное. Он не любил, когда с ним кто-либо позволял разговаривать в снисходительной манере.

– При вступлении на престол Фландрии вам, естественно, потребуются расходы на одежды, коней, оружие и надежное войско. Граф Гильом просто так не снимет корону Фландрии со своей буйной головушки…

– Мне надо подумать… – Тьерри не нашел ничего ответить, кроме этой пустой и совершенно глупой отговорки.

– А нечего и думать, мессир де Эльзас! – С насмешливой настойчивостью в голосе произнес Арнульф. – Вы уже давно дали свое согласие. Мы свою работу выполнили, теперь, простите, ваша часть дела! А отступать, как говорится, рыцарям нельзя…

– Тогда, простите, что я должен делать?.. – Тьерри сдался.

– А ничего. Соберите человек пятьдесят, больше, пожалуй, пока и не надо, самых проверенных рыцарей и ждите где-нибудь возле Брюгге ближе к концу марта. Согласны? Как видите, мессир, ничего трудного и страшного нет…

– А почему прямо в центре Фландрии? – настороженно спросил Тьерри, опасаясь подвоха или того хуже – предательства со стороны малознакомого ему англичанина.

– Видите ли, мой дорогой будущий граф Фландрии и Фризии, – снова с нотками менторской издевки заговорил англичанин. – Только тот считается законным графом Фландрии и Фризии, кто принес клятву своему народу, держа при этом длань на мощах Святого Донациана! А они, как вам будет известно, хранятся в одноименной церкви, что расположена, как ни смешно, в столице графства, то есть… – он снова выдержал паузу, наслаждаясь своей всесильностью, – в Брюгге.