– Ческа… я побуду у тебя. Я не знал, что роды – это так… она так кричит… и там столько крови…

Эданна тут же отбросила все посторонние мысли.

Нет, нельзя думать о том, что в комнате есть статуэтка. Вон та, например. И бить принца по пустой голове тоже нельзя. И вообще… его надо жалеть и утешать.

Это же не он рожает! Зато как он страдает! Как ему плохо! Как тяжко…

Этим эданна Франческа и занялась. Да так успешно, что статуэтку они все-таки разбили… ноги у нее длинные, а позу его высочество выбрал не самую удачную.

Впрочем, эданна не огорчилась.

Дана Карелла смотрела в окно.

За ним разгорался рассвет.

– Больно…

Разговора двух лекарей она не слышала.

– Больно… за что?!

Ответ она знала. Но разве был у нее выбор? Она просто делала то, что ей приказали. Она не задумывалась, она искренне старалась быть хорошей и послушной. За что ее наказали?

Она же не хотела… такого? Нет, не хотела…

Рассвет разгорался перьями громадной птицы. Огненными, яркими, чистыми…

Лекари отошли куда-то в сторону, и до Алессандры доносились их слова. Не все, обрывки…

– Слабеет… Спасти…

Наверное, говорили о ней. Ей было просто больно. Больно, темно, страшно…

Под пологом кровати сгущались тени. Почему так? Там светло, а здесь темнеет, темнеет…

Из полумрака выступило женское лицо. Четкое, чеканное, невероятно красивое, с громадными синими глазами.

– Глупышка…

И как-то так это прозвучало… и снисходительно, и успокаивающе, и Алессандра вдруг поверила, что все будет… если и не хорошо, то уж и не окончательно плохо, наверное?

Правда же?

Женщина клонилась к ней, провела рукой по волосам.

– Я не могу отменить свои слова, детка. Пролитое не поднимешь, мертвое не оживишь.

– Больно, – прохрипела Алессандра пересохшим ртом.

– Знаю. Я могу дать тебе и твоему ребенку другой шанс. Если ты согласишься…

– Больно…

– Знаю. Сейчас этого не избежать. Ты согласна?

– Да.

– Повтори за мной. Аэлене севра Моргана.

– Аэ… лене севра Мор… гана.

Глаза женщины вспыхнули яркими сапфировыми огнями. Она коснулась руки Алессандры – и девушка вдруг почувствовала себя как воздушный змей. Легкой, летучей… она и летела. Все выше, и выше…

Она не слышала, как над ее бездыханным телом засуетились в панике лекари.

Не видела, как самый смелый из них, схватив ножи, рассек ее вздувшийся живот – спасти хотя бы ребенка.

Не видела, как выворачивало их при виде того уродства, что покоилось в ее чреве – сиамских близнецов естественным путем родить было попросту невозможно.

Она летела наперегонки с ветром – и ветер пел в ее крыльях.

Моргана улыбнулась – и растворилась в полумраке.

Кто-то скажет, это плохо. Но… здесь и сейчас она не могла отменить свое проклятье. Слово было сказано, слово было исполнено. Признав этот плод своим, его высочество Филиппо фактически подписал ему приговор. Кричи не кричи, ругайся не ругайся…

Бесполезно.

Единственное, что она могла, – это помочь несчастной девочке. Отпустить ее душу на волю.

Аэлене севра Моргана.

Язык Высокого Рода. Моргана была властна там, где ей дали эту власть. И Алессандра вверила душу Моргане. И та ее просто отпустила.

Она точно знала, что сейчас Алессандре хорошо.

Она-то знала… она ведь тоже умерла. Просто не ушла еще… окончательно. Пока она здесь. И сегодня ей стало чуточку тяжелее.

Она не хотела такого для несчастной дурочки, но и сделать что-то другое…

Только отпустить ее.

И точно быть уверенной, что скоро, очень скоро этот огонек зажжется вновь. Моргана не знала, в какой семье, не знала точной даты… скоро.

Сорок дней душа Алессандры будет летать. А потом вернется на землю. И будет уже крылатой.

Может, она будет писать музыку, может, стихи…

Моргана не знала. Но тот, кто познал свободу полета, никогда не станет ползать, как случилось с бедолагой в этой жизни.

Ее величество улыбнулась – и растворилась в полумраке опочивальни.

Никто ее не заметил…

И снова королевский кабинет. И снова двое…

– Проблевался? Или еще тазик приказать?

Его величество смотрел на сына сочувственно. Но… а как тут еще скажешь? Даже ему стало плохо, когда он увидел, ЧТО пыталась родить несчастная. Чудовище, не иначе.

Хорошо, что оно погибло в утробе матери. Если бы оно выжило… да нет! Не могло это существо выжить, никак не могло. Но разве от этого легче?

– Не надо, – хмуро пробормотал принц.

– Ну как? Теперь поверил?

– Поверил…

Филиппо Третий хмыкнул, глядя на сына.

А то не знает он, о чем эта молодежь думает, как же! Они же самые умные и во всем разбираются, и с ними никогда ничего такого не случится. Это отцы-деды… старье! И пора им в лавку или на помойку…

А тут вдруг оказалось, что чудес не бывает. А если и бывают, это очень злые чудеса. Болезненные такие… страшноватые.

Филиппо попросту заблевал всю комнату с роженицей. Когда увидел, когда осознал… и сейчас сидел бледный, несчастный, весь словно выжатый лимон. И причиной этому была вовсе не страсть эданны Франчески.

– Отец… с Ческой такое тоже могло бы… да?

– Или такое, или выкидыш, или… думаешь, это самое страшное? – криво усмехнулся Филиппо. – Молод ты, вот и не понимаешь пока. Страшнее, чем своего мертвого ребенка на руках подержать, может, и нет ничего. Или думаешь, твоя мать от радости умерла так рано? Она ведь не знала, что я причиной… от горя умерла. Считай, я ее в могилу свел. Не любил, но уважал. А тут вот…

Сын понурился, глядя в пол.

– А сейчас – не то?

– Сейчас ты этого монстра видел. Ты его на руки не брал, колыбельные ему не пел, не любил, не надеялся… понимаешь?

Его высочество Филиппо откровенно всхлипнул.

– И все это… за ТО?!

– А что тебя так удивляет? Что за подлость надо платить? Что за власть, за корону есть своя цена?

– Ну…

Его высочество сформулировать это просто не мог. Для него-то все было просто!

Власть была всегда. И принцем он был всегда, и королевство у него было достойное, крепкое, сильное, и отец – умный и строгий, который защитит и укроет от любой беды. И гулять можно в темную голову… отец поймет. Поругает, конечно, но поймет, и прикроет, и… и проблемы любые решит, и вообще…

Правда же?

А теперь оказывалось, что нет.

Что на свете существует нечто, неподвластное никому.

– Закон равновесия, Филиппо, – тихо произнес его отец. – Закон равновесия…

– Но почему именно ТАК?! Почему?!

– Потому что наш предок не задумывался ни о чем, когда отдавал приказ бить в спину. Не сражаться, не выйти честно, а вот так. По-подлому ударить – и победить. Одним предательством.

– Но он же людей берег…

– Он мог вовсе не воевать. Понимаешь? Женился бы на сестре Сибеллина… у него была сестра.

– И что с ней стало?

– Умерла. Сейчас это уже не столь важно. Ты ведь никогда не бывал на Черном поле?

– Н-нет…

– Хочешь? Прокатись туда летом. Сейчас ты просто ничего не поймешь, не увидишь…

– А что там будет летом?

– Ничего.

– К-как?

– А вот так. Черная, словно выжженная плешь. И не растет на ней ничего, и тишина, и пустота. Я там бывал… Один раз съездил, больше не хочу.

– Расскажи, отец…

Филиппо Третий помолчал пару минут. А потом махнул рукой. Авось сын что и поймет? Если повезет…

– Пока ты туда едешь – все нормально. Не хорошо, не плохо, именно нормально. Самые обычные деревни, холмы, долины, ты не увидишь ничего нового или неожиданного. А вот когда ты подъезжаешь вплотную… тебя поражает тишина.

Рядом с этим полем тихо. Звери стараются держаться от него подальше, птицы, даже мухи там не пролетают! Да что там! Лес – и тот не шумит. Там нет подлеска, стоят вековые сосны, и шевельнуть их ветвями даже ветер боится. И ты выезжаешь из-под них, и тебе открывается это черное пространство.