И вдруг она разрыдалась, громко и безутешно, и Гайфье с удивлением понял, что она плачет не о себе, а о ком-то, кто ей дорог и с кем она не желала бы разлуки.

– Онфруа, – пробормотала Танет. – Спросите Онфруа, когда он вернется. Если только он вообще вернется к нам… Там, на границах герцогства, он выслеживает и убивает ИХ, а вы не хотите помочь преградить ИМ дорогу.

– ИХ? – прошептала герцогиня. – О ком ты говоришь? Кто такие ОНИ?

Танет вскинула на нее взгляд.

– Вы не знали? – крикнула она. – Не знали? Милосердное небо, как же он убивает ИХ, если вы об этом не знаете?

Фейнне долго молчала. За ее спиной брат и сестра соединили руки, и Гайфье сжал пальцы Эскивы. Ренье сверлил глазами Танет, пытаясь разгадать смысл ее последней фразы: ключнице явно было известно нечто, о чем все прочие не догадывались. «Онфруа, – думал Ренье. – Сын герцогини дружен с ключницей. Ей что-то известно о нем. Что-то такое, о чем не знает даже мать. Все это более чем странно… Что имела в виду Танет? Как связано то, что делает Онфруа, с тем, что знает об этом его мать? Надо будет побольше разузнать об этом парне».

Неожиданно тишину разорвал голос Фейнне. Герцогиня сказала:

– Хорошо, дети Талиессина. Я выполню вашу просьбу. Я открою вам дорогу в мир Эльсион Лакар. Да простит меня небо, если из-за меня вы умрете!

Она высвободила руки, соединила ладони над головой, а потом развела в стороны, и на несколько мгновений над головой у нее возникла радуга. А затем под аркой этой радуги появилась дорога, затянутая туманом. Никакой стены больше не было там, где шла эта дорога: только мрачные глухие леса, терявшиеся в тусклой дымке, и лысые макушки валунов, что выступали на обочинах.

Не разжимая сплетенных рук, мальчик и девочка ступили на дорогу, и тотчас каменная стена сомкнулась за ними.

Долина курилась дымом. Спускающиеся сумерки наполняли ее серым светом, и дым растворялся в воздухе, делался невидимым, только от горечи першило в горле и слезились глаза.

Деревня, подожженная нынешним утром, уже догорала. Само утро представлялось почти невозможно давним. Бальяну казалось, что он с трудом может припомнить обо всем, что происходило вскоре после рассвета: о том, как армия Вейенто спускалась к реке и поила лошадей, а затем, пройдя по долине пару часов, вышла к этой деревушке и первым делом разграбила и подпалила ее.

Бальян ни на мгновение не выпускал отца из виду. Вейенто был воплощением своей войны, ее квинтэссенцией; казалось, на нем сходятся все линии, что соединяют предметы, к нему устремлены все взгляды; он – сгусток мятежа, его безумный дух.

Герцог метался по деревне с факелом в одной руке и с мечом в другой. Там, где появлялся он, тотчас поднимался крик и плач, а затем из домов, преследуемые оранжевыми языками, начинали выскакивать люди. Одни падали под ударами меча, другим удавалось спастись. Вейенто смотрел вслед бегущим и, подбоченясь, хохотал…

Все закончилось в одно мгновение. Внезапно мир вокруг переменился. Только что долина казалась совершенно пустой, насколько видел глаз. Только колосья на обреченном поле ложились под ласковой ладонью ветра и тотчас распрямлялись навстречу солнцу, а далеко впереди там, где река сверкала излучиной, были различимы рыжие и белые точки – стадо.

И вдруг грохот и пыль наполнили долину. Пугая стадо, вдоль реки потянулась навстречу мятежному герцогу армия. Между колосьями выросли смертоносные пики, кони рассыпались на всю ширь долины и понеслись вперед развернутым фронтом. Флажки на копьях дергались на ветру, являя раздвоенные языки и пронзенных солнцем геральдических зверей.

При виде этой картины Вейенто застыл на месте с раскрытым ртом. Ему-то уже стало чудиться, будто его война сведется к быстрому маршу через земли Королевства, от одной беззащитной деревни к другой.

Бальян быстро подошел к нему.

– Отец…

Вейенто отстранил его нетерпеливым жестом.

– Коня мне! – крикнул он пробегающему мимо солдату, и тот почти сразу подвел к нему коня.

Бальяна поражало то обстоятельство, что у Вейенто не было собственного коня: он садился на любого, на первого попавшегося, которого подводили к нему солдаты. И при том Вейенто никогда не был хорошим наездником. Никто в герцогстве не мог похвастаться подобным умением: в горах предпочитали передвигаться пешком.

Вейенто тяжело взгромоздился в седло. Его люди уже вооружались, отвязывали лошадей и становились плечом к плечу, готовые отразить атаку.

Конники Талиессина оказались рядом в считанные мгновения. Все смешалось возле горящей деревеньки, небо наполнилось сверканием мечей – подобно тому, как в несчастливые времена оно наполнялось саранчой.

Никогда прежде Бальян еще не был так далек от собственной судьбы. Он как будто наблюдал за собой со стороны. Его несвобода наконец обрела свое совершенное воплощение: он не властен был теперь не только над образом собственной жизни, но и над путями собственной смерти.

Эта отстраненность как будто изъяла Бальяна из битвы. Совсем близко от себя он видел, как сражаются люди, как они падают или отбегают, как раскрываются в крике их рты и бешено вращаются глаза, и совсем уж неуместное воспоминание пронеслось в его мыслях.

Однажды Бальян присутствовал на выступлении менестреля – какого-то странствующего музыканта в весьма поношенной одежде, которую сам владелец, несомненно, почитал за щегольскую. Менестрель этот подрядился петь на одном из гномских торжеств и чрезвычайно старался. Никогда в жизни Бальян не видел, чтобы человек гримасничал так старательно. А этот то растягивал рот, то сжимал губы в куриную гузку, щеки его то раздувались, то прилипали к зубам, нос непрестанно шевелился, а по лбу ползали извилистые морщины. Слушать его можно было только с закрытыми глазами, но и опустив веки Бальян продолжал видеть это кривляющееся лицо.

А сейчас он был окружен со всех сторон подобными лицами. Солдаты творили свое искусство с той же натугой, с какой выдавливал из себя песни злополучный менестрель, и это сходство поразило Бальяна.

Несколько раз Бальян видел Талиессина: на белом коне, в легком доспехе, с тонким золотым обручем вокруг шлема, регент проносился по полю боя, и Бальяну в его состоянии вид Талиессина приносил мгновенное облегчение, потому что только Талиессин вносил гармонию в бушующее море хаоса.

На какой-то миг казалось, что люди герцога способны отбить атаку: с Талиессином пришло не более четырехсот человек. Несколько раз королевская армия отступала, но всегда возвращалась и возобновляла сражение.

Вейенто, радостно скалясь, с окровавленным боком, лупил мечом налево и направо, не слишком заботясь о последствиях. Бальян видел его постоянно. Он не мог не видеть его: не выпускать Вейенто из виду молодой человек также приучил себя за долгие дни неволи.

Затем что-то изменилось – уже во второй раз за день. Солдаты Вейенто вдруг подались вперед, навстречу врагу, и бой вспыхнул с удвоенной яростью. В долине стало совсем тесно. Часть армии была прижата к реке, и некоторые поединки уже вздымали в воздух длинные струи воды, а затем по реке поплыло красное.

Бальян обернулся и увидел, как в долину входит второй отряд. Это были по большей части пехотинцы, конники прикрывали их с флангов, а впереди ехал рослый человек в кольчуге, с длинной пикой в руке. И хоть Бальян никогда прежде его не встречал, он сразу понял, кто это, – еще до того, как услышал поблизости яростный крик своего отца:

– Элизахар!

Герцог Ларра не подал своим людям ни одного знака. Он просто двигался вперед, а затем, подобравшись на подходящее расстояние, опустил пику и погнал коня галопом. Маленькому отряду в триста человек не требовалось приказаний: солдаты попросту повторили действия своего командира.

Вейенто оказался в клещах. Где-то впереди мелькнуло улыбающееся лицо Талиессина и налитые кровью темные шрамы, уродующие его щеки… Затем все смешалось. Колосья погибли, затоптанные, превращенные в пыль. Пожар был позабыт. Большинство домов уже догорело, и теперь яркое пламя превратилось в тусклую удушающую пыль.