– В каком смысле? – Ренье с подозрением воззрился на Уиду. – Если ты думаешь, что я открою тебе все наши дворцовые тайны…

– Нет, о любви, – перебила она.

– О любви? Ничего. – Он немного растерялся. – Мы об этом вообще не говорили. Она должна выглядеть счастливой, когда сюда прибудет герцог, вот и все.

– Берегись, Ренье, – сказала Уида. – Берегись. Она не любит тебя. Ей просто понадобился любовник – ненадолго. Любовник напоказ. Чтобы выглядеть счастливой. Ах, Ренье, ты можешь из-за этого погибнуть!

– В конце концов, я дворянин, – сказал Ренье, приканчивая последний кусок пирога. – Если для успешного завершения интриги я должен погибнуть – значит, такова моя судьба, а королева пусть поступает по своему усмотрению. Я слишком люблю ее для того, чтобы обсуждать.

– Да? – сказала Уида. – А что ты только что делал?

– Я ел, – сердито ответил Ренье. – Можешь написать эти слова на моей могиле. Потом, когда сонм врагов меня все-таки убьет.

– Отъелся, – задумчиво произнесла Уида. – Ужасная эпитафия для дворянина.

– Отлюбился, отбегался, отмахался мечом… – продолжил Ренье. – В конце концов, какой смысл жалеть о каком-то Ренье, которого, быть может, и вовсе не было на свете!

– Ну нет, – неожиданно возразила Уида, – очень даже был! И до сих пор есть, а уж о том, чтобы это положение вещей оставалось неизменным, – об этом мы с Эмери, пожалуй, позаботимся.

Герцог Вейенто въезжал в столицу под рокот барабанов, гнусавое завывание труб, под визг флейт и громовое курлыканье арф. Впереди двигались всадники, десять человек, по двое в ряд. Их белоснежные кони были накрыты красными попонами, золотые кисти мели мостовую. Всадники не глядели ни налево, ни направо, их лица казались высеченными из камня и для пущего сходства со статуями были выбелены мелом.

За ними медленно двигалась низкая повозка, на которой находилась узорная деревянная беседочка. Крыша беседки была убрана высокими перьями, которые весело колыхались на ветру. Такие же перья украшали и сбрую лошадей, тянувших повозку.

Внутри беседки стояли мужчина и женщина в облегающих трико; волосы женщины были распущены и схвачены тонким золотым обручем, а на бедрах ее развевалась юбка из белой полупрозрачной ткани. Эти двое долженствовали изображать любовь, которую испытывают друг к другу жених и невеста.

Далее шагал оркестр: музыканты в длинных, до самой земли, синих бархатных туниках. Следом двигалась еще одна повозка, которая везла бочки с вином; на одной из бочек восседал пьяный карлик в пестром наряде.

Несколько закрытых телег были нагружены приданым невесты. В толпе поговаривали, что приданое своей будущей жене герцог покупал самолично на одной из ярмарок по дороге в столицу. Имелись даже очевидцы того, как это происходило; впрочем, никто из них не рискнул бы повторить свою сплетню герцогу прямо в глаза.

Сразу же вслед за приданым в столицу вступили Вейенто и Ибор. Разумеется, общее внимание было приковано к избраннице герцога, о которой уже достоверно было известно, что она законная дочь герцога Ларренса и к тому же девственница.

Зевак ожидало большое разочарование. Сумели рассмотреть только высокий рост и крепкое, добротное сложение невесты. Кое-кто увидел ее руки, белые, сильные, уверенно держащие разукрашенные бахромой и колокольчиками поводья. Но лицо Ибор оставалось закрытым, как требовал того обычай: знатная девственница, вступая в брак, прячет лицо до самого дня свадьбы.

Вейенто ехал бок о бок с ней. Общий глас объявил, что герцог «сильно сдал и выглядит уставшим». Впрочем, нашлись и такие, кто держался прямо противоположного мнения и счел герцога «истинным владыкой, который один только достоин царствовать».

Шествие замыкал отряд воинов из гарнизона замка Вейенто. Процессия получилась нарядная и внушительная, как раз то, что надо для того, чтобы произвести впечатление и вызвать достаточный интерес.

Вейенто потихоньку оглядывался по сторонам. Он не пренебрегал и городской окраиной, полагая, что здесь скопились весьма полезные для него люди. Наверняка найдутся и скупщики краденого, и беглые, и просто смутьяны. Всем им надо бы понравиться. Очень хорошо стать для них надеждой, воплощением сбывшейся мечты.

Шествие миновало одни ворота, другие. Толпа на тротуарах становилась все более нарядной и все менее густой. С балконов сыпались лепестки цветов, люди взмахивали руками, выкрикивали приветствия и добрые пожелания.

Адобекк по обыкновению высунул из окна пятого этажа голову в самом засаленном из своих ночных колпаков, пробурчал что-то, поймал взгляд Вейенто и с самым недовольным видом скрылся.

Едва голова королевского конюшего всунулась в комнату, как лик его преобразился, сделался оживленным, в глазах загорелся огонь.

– Вот теперь начнется, – сообщил он племянникам. – Нужно хорошенько все подготовить… Где Талиессин?

– Талиессин там, где вы его заперли, дядя, – ответил Эмери.

– Займешься его высочеством, – велел Адобекк. – Лично. У меня еще куча дел. Где Уида?

– Скорее всего, в вашей конюшне. Говорит, что отдыхает там душой.

– Я не спрашивал, о чем она говорит, я спрашивал, где она находится… – Адобекк рассеянно огляделся по сторонам, покусал губу. Было очевидно, что он перебирает в уме последние детали грядущего праздника. – Где Ренье?

– Я здесь, – тихо подал голос Ренье.

В последнее время дядя откровенно его недолюбливал. И хотя Ренье знал причину этому, ему все равно было грустно.

– Ты еще не одет? – вспылил Адобекк. – Немедленно напомадь волосы. Напяль что-нибудь вызывающее. Ты – любовник королевы. У тебя на лице должно быть написано, что ты знаешь все ее интимные тайны.

– Дядя! – взмолился Ренье.

– Делай, как велят.

Адобекк отвернулся, схватился за голову, нащупал на ней ночной колпак и взвыл:

– Фоллон! Одеваться!..

Ренье стоял в толпе придворных и издали смотрел на королеву. Она помолодела. Медные волосы, уложенные локонами, падали на ее плечи, темное платье, расшитое золотом и жемчугами, топорщилось на груди, юбка жестко расходилась книзу пирамидой. Маленькая корона прочно держалась на гордой голове женщины. Ее глаза сияли зеленым светом. Она раздавала улыбки, протягивала руки, сразу обе, для поцелуев.

Ренье знал, что не он этому причиной. Точнее, не только он один. Разумеется, он принимал ее ласки как великую честь для себя; разумеется, он любил ее всей душой и всем телом – как только и возможно любить эльфийскую королеву. Но главным все-таки было не это. Ее величество чувствовала себя победительницей в борьбе. Она не желала быть милосердной к герцогу, который еще не знал, что проиграл, безнадежно проиграл свою партию.

Ренье болезненно ощущал сильный запах благовоний, исходивший от его волос. Адобекк настоял на том, чтобы племянник надушился как можно ядренее. «И губы не забудь накрасить, – прибавил он. – Ты не просто мальчик, ты дворцовая шлюха».

Ренье не только намазал губы темно-красным, он еще и подвел глаза ярко-синей краской. Его одежда была заткана золотыми розами. Тонкие белые перчатки облегали руки, на мизинце левой красовалось кольцо с изумрудом. Почти все в наряде Ренье указывало на даму его сердца, и все в его внешности говорило: «Вот идет молодой любовник королевы!»

Он и не подозревал, как тяжело ему будет проделывать все это. А она не удостоила его даже взглядом. Сияла для других.

Он стоял у дерева в королевском саду и наблюдал за ней. Большое празднество – прием в честь свадьбы – затевалось не в залах дворца, где не хватило бы места чтобы развернуться по-настоящему, а прямо под открытым небом. Между деревьями висели фонарики, везде слышалась музыка. Шуршал шелк, шелестели голоса, взрывался смех.

Невеста в плотном белом покрывале, похожая на статую, неподвижно стояла в уединенной беседке, среди колонн. Никто не смел приближаться к ней. Те двое, что во время шествия символизировали супружескую любовь, охраняли ее с обнаженными мечами.