Наступило самое жаркое время дня, и они отправились искать удобное местечко в тени, чтобы передохнуть. До столицы оставалась еще пара дней неспешного пути. Учитывая все, что пережили за эту поездку артисты Лебоверы, – сущие пустяки.

Саканьяс – небольшой город на границе горных областей Вейенто и пустыни – много раз бывал разрушен и столько же раз отстраивался заново. Он считался ключом к королевству, поскольку перекрывал единственную доступную в этих краях дорогу через горы. Разумеется, имелись разного рода козьи тропы, но они были опасны, и к тому же по ним не могла пройти армия: там едва пробирался пеший человек.

Когда Аббана впервые увидела Саканьяс, она не могла сдержать восхищенного возгласа: прямо из скалы вырастали массивные темно-серые стены; многочисленные башни, надстроенные в разные времена, казались причудливыми выступами в этой скале, а узкие бойницы представлялись украшениями, так живописно они были разбросаны.

На очень короткий миг в памяти Аббаны мелькнули картины, которые рисовала Фейнне, слепая девушка, что училась вместе с ней в Академии Коммарши. В другой жизни, в другую эпоху. Фейнне писала на ощупь, используя рельефные краски с разными запахами. Среди образов ее фантазии были и замки, и один из них, некогда поразивший воображение Аббаны, очень напоминал крепость Саканьяса.

Только на картине Фейнне вокруг мощных, непобедимых стен летали запутавшиеся в лунных лучах человеческие фигуры.

Аббана тряхнула головой, отгоняя непрошеное воспоминание. Ее задача не наслаждаться красотами пейзажа а командовать своей сотней солдат. Она получила повышение по рекомендации Вейенто. Ларренс утвердил это повышение, а Ларренс хорошо разбирается в людях. Ему хватило минуты, чтобы понять: Аббана способна командовать сотней. Теперь Гальен, пониженный до рядового солдата, находился в ее подчинении.

В первую же ночь они решили выяснить отношения. Аббана сама пришла к нему и вызвала на разговор.

– Мы оба поступили так, как должны были поступить, – сказала она своему приятелю. – Твое решение сочли преступлением, мое – подвигом; но мотивы у нас были одинаковые, рассуждали мы с тобой одинаково, и цель у нас одна и та же.

– Хочешь сказать, что между нами все будет по-прежнему? – криво усмехнулся Гальен.

– Почему бы и нет? – Аббана дружески положила руку ему на плечо. – Я знаю тебе цену, Гальен. Когда закончится эта кампания, я перейду на службу к Вейенто. Он сам предложил мне. Сам, слышишь?

– Выйдет как с Эгреем, – сказал Гальен хмуро. – Я до сих пор не могу забыть, как с ним поступили. Тоже предложили хорошую работу, а потом… – Он опустил глаза и заключил сквозь зубы: – Аристократы всегда смеются над такими, как мы. Они используют нас, Аббана! Используют, а потом бросают.

– Да, используют! – Она передернула плечами. – И пусть! Лишь бы мы получали от этого собственную выгоду. В конце концов, Эгрей немного потерял, когда оставил учебу в Академии. В армии его уважали.

– И еще он бесславно погиб, – добавил Гальен, – и тоже в армии.

– Он погиб, выполняя задание, – строго возразила Аббана. – Я не назвала бы такую смерть бесславной. Послушай, я хочу денег, собственную землю, уважения. Наверное, и ты хочешь того же самого. Проклятье, я хочу доказать им всем – слышишь, им всем! – что я тоже кое-чего стою. И я добьюсь своего. Любой ценой. Если понадобится, пойду по головам.

– Так говорила и Софена, – напомнил Гальен.

– Софена была моей подругой, – улыбнулась Аббана. – Она многому меня научила. Да, многому. По-своему она была очень мудрым человеком.

У Гальена имелось собственное мнение касательно мудрости Софены, но высказывать его вслух он не стал. В конце концов, теперь Аббана командовала сотней, а он, Гальен, понижен до рядового. И когда у Аббаны иссякнут логические доводы, она прибегнет к неопровержимому: напомнит, кто здесь командир.

– Ты со мной? – прямо спросила Аббана.

– Да, – сказал Гальен. И не стал больше ни о чем спрашивать.

Иногда они проводили вместе ночи, но чаще, утомленные после дневного перехода, просто засыпали сразу после ужина.

Саканьяс поразил Гальена не меньше, чем Аббану. И, странное дело, Гальену вдруг страстно захотелось остаться в этом городе. Поселиться здесь навсегда. Ему показалось, что нет на свете ничего более надежного, чем эти стены. Ни одна беда, ни один неприятель не доберется до него, если он спрячется в одной из башен Саканьяса.

«Минутная слабость, – осудил себя Гальен. – Если я дезертирую, меня найдут и повесят. Ларренс с такими не церемонится. Наверное, правильно делает. Вероятно, я поступал бы точно так же, будь я Ларренсом».

Они обошли город и вышли на дорогу, которая уводила в пустыню. Горы здесь обрывались почти отвесно, как будто кто-то обрубил их ножом, дабы дать место ровным, бескрайним пескам.

Вдоль армии, растянувшейся по дороге, проскакал всадник. Он появился в полуденных лучах, как бы одетый маревом: воздух дрожал вокруг его плеч, окутывал коня, обволакивал фигуру сиреневой дымкой. На всем скаку всадник кричал:

– Впереди! Впереди!

Аббана сдвинула брови. Правильно ли она поняла? «Впереди»? Что – впереди?

Она подняла руку, чтобы остановить свою сотню, но отдавать приказание не потребовалось: впереди вдруг возникло смятение, и люди сами начали замедлять шаг, а после и вовсе остановились.

Аббана крикнула своим:

– Ждите – я узнаю, что происходит!

И погнала коня туда, где началась свалка. Ей подумалось, что идет сражение с передовыми отрядами кочевников. Те любят выскочить, укусить движущегося колонной неприятеля и поскорее скрыться в пустыне.

Так оно и оказалось; однако к тому моменту, когда Аббана прибыла к месту происшествия, схватка уже закончилась. Человек семь солдат лежали на дороге, пронзенные стрелами, еще один, с разрубленной рукой, корчился от боли. Двое кочевников спешно уносились прочь; их не преследовали. Третий, прижатый к скале, еще огрызался, отбивался от наседающих солдат.

Аббана видела вздувающееся синее покрывало, яркие блики, вспыхивающие на мече. Затем всадник тонко вскрикнул и метнулся в сторону, намереваясь вырваться и уйти; в тот же миг брошенный кем-то нож вонзился ему в спину в опасной близости от сердца, и всадник рухнул на землю. Покрывало взлетело в воздух и, помедлив миг, накрыло упавшего.

Аббана подбежала к раненому кочевнику вместе с другими. С него сдернули покрывало, и перед солдатам предстала женщина. Совсем юная, с удлиненным бледным лицом и татуировкой на щеке. Она сипела и косилась на своих врагов обезумевшими глазами. Зрачки их были расширены так, что не видно было радужки. Аббане этот взор казался бездонным.

– Взять ее! – послышался голос.

Солдаты расступились. К пленнице приближался сам Ларренс. Аббана почтительно отошла в сторону. Подобно большинству наемников, она воспринимала Ларренса как своего рода божество.

Это был рослый плотный мужчина лет пятидесяти с лишним. Он высился в седле так монументально, словно не слезал с коня десятки лет. Грузный, с тяжелыми руками, с обильной сивой проседью в темных волосах, с маленькими сонными глазками, Ларренс видел смысл жизни только в одном: в войне. Он знал о враге все. Он сроднился с врагом, и это не пустые слова: в нескольких кочевых племенах у Ларренса имелись жены и дети. Последнее обстоятельство, впрочем, вовсе не мешало ему при случае воевать с близкой родней своих жен. Кочевники понимали его лучше, чем собственные соплеменники.

Ларренс взглянул на пленную женщину и плюнул.

– Лафар. – Он назвал одно из самых мелких племен, обитавших дальше всех в пустыне. – Кто вас нанял?

Она молчала, двигая глазами в орбитах и мелко дыша.

Ларренс указал пальцем на одного из своих сержантов:

– Ты. Подойди.

Сержант приблизился.