— А вот не надо сопрягать мой народ с собачьим племенем, — обиделся Добродеев. — Я же не скрещиваю людей ну, например, со свиньями.

— А как же, если принять на веру этот документ, можно достать все эти вещи? — поинтересовался Афанасьев. — Если, скажем, с топором Линкольна, трубкой Сталина и с волосами Наполеона еще куда ни шло — можно достать в музее или в частных коллекциях, — то кинжал в крови Цезаря и тем паче хвост кобылы хана Батыя!.. С этим как?

— Мне другое непонятно и не вызывает доверия, — произнес Эллер, — неужели люди научились летать в мировой эфир, как сказано в этом документе? В таком случае они должны уподобиться богам.

— Ну почему же, — возразил Колян Ковалев, медленно оттаивающий от явления инфернала Добродеева народу, — вот ваш козел Тангриснир прилетел же из космоса, но ведь он же не бог, верно? Бог не стал бы жрать бампер от моего джипа. Его взяли, всунули в космический корабль, или как это у вас там называется, и напутствовали: лети, мол, козел. Вот и у нас примерно то же самое сказали Гагарину, когда запихали его в «Восток».

Все дионы воззрились на Коляна Ковалева. Единственный глаз почтенного Вотана Боровича подернулся дымкой и заалел, как предутреннее зарево. Ушлый Добродеев, обнаружив паузу в общении, тотчас же вклинился в нее. Конечно, не обошлось без пространного комментария:

— Уважаемые кандидаты в боги! Конечно, они вышли в космос. Я бы даже сказал — вылетели! Они теперь туда как на прогулку ходят, даже за деньги уже начали кататься. Был у меня один знакомый человек, он, правда, на четверть черт… бабка его согрешила в свое время с инферналом почтенного рода. Так вот, фамилия его была Белкин, по кличке Белка. Так этот Белка предлагал двадцать миллионов баксов, чтобы забить на орбите стрелку с конкурентами.

Дионы, незнакомые с историей покорения космоса, смолчали. Они не оценили шутки Добродеева.

Вотан угрюмо прокашлялся и завел занудным тягучим басом:

— Я не поверил бы тебе, черный человек, если бы не сегодняшний мой сон, в коем я узрел дорогу к истине. Я прошел эту дорогу, и вот что я обрел!

Обветренная костлявая клешня старого диона вынырнула из-под его одеяния. В руке он держал лист бумаги, в котором и Афанасьев, и Ковалев без труда признали обычную бумагу для факса.

Афанасьев протянул руку и почтительно произнес:

— Вотан Борович, разрешите взглянуть.

Тот поднял на беднягу единственный глаз, и в мозгу Афанасьева грянули колокола и посыпались осколки чего-то огромного и разбитого вдребезги. Факс старик вручил только Альдаиру. Впрочем, Коляну Ковалеву удалось заглянуть через плечо. Однако ничего существенного из этой подглядки он не вынес. На бумаге стояло несколько рядов непонятных корявых значков. Они напомнили Коляну его собственный почерк, каким он в молодости писал объяснительную в вытрезвителе.

Заглянувший вслед за ним в бумагу Афанасьев сморщил лоб. В корявых «вытрезвительных» значках он с некоторым усилием признал так называемые старшие руны.

— Черт побери! — пробормотал он, забыв о присутствии обиженного кандидата сатанинских наук Добродеева. — Не думал, что среди компьютерных шрифтов можно найти старшие руны, которыми писали примерно полторы тысячи лет тому назад в древней Скандинавии!.. А тут у них к тому же какой-то странный вид. Неужели это?..

Мыслям его не дали ходу. Старый Вотан захрипел, а потом прогремел, как долго не заводившийся, но еще могучий трактор «Беларусь»:

— Истинно сказано здесь! Ибо руны не могут лгать! — Непонятно, кто мог прислать факс с рунами полуторатысячелетней давности. К тому же могло статься, что руны того образца, что стояли в факсе, гораздо древнее. Именно это пришло в голову самому умному из присутствующих в офисе людей.

Однако Женя Афанасьев промолчал. Более того, он даже думать ни о чем не хотел, зная плачевную для него способность дионов проникать в черепную коробку. Только казалось Жене, что идея «Тео-банка», зароненная так здраво и так прагматично, давшая, казалось бы, первые всходы, теперь загнется на корню. Загнется…

Он оказался совершенно прав. Вотан воздел кверху обе руки и изрек:

— Сказано, и сбудется! Если нужен кинжал с кровью, то надлежит выдернуть его из бока еще теплого Цезаря! Если нужна трубка… э-э-э… Сталина, то надлежит взять ее прямо от уст его, согретую дыханием!

Афанасьев и Ковалев смотрели на жестикулирующего Вотана Боровича и чувствовали острую зависть к знакомому Коляна, который сидел в психиатрической клинике…

— Кто такой этот Моисей? — спросил Эллер.

— Моисей, — проговорил Женя Афанасьев, косясь на ухмылявшегося за его спиной Добродеева (с отрастающей пышной шевелюрой), — это легендарный иудейский пророк, выведший еврейские племена из Египта. Историки установили, что исход евреев из Египта имел место примерно в тринадцатом веке до нашей эры, при Фараоне Рамсесе Втором.

— Пророк? — нахмурился Эллер. — А был ли у него посох?

Женя смутно помнил, что библейский Моисей чем-то там иссек родник из скалы. Не исключено, что и посохом. Потому он ответил утвердительно:

— Да, должен быть. Моисей по пустыне уже старенький ходил, нужно же ему было на что-то опираться. Если этот Моисей вообще существовал. Быть может, это собирательный образ. Древность все-таки.

Он чувствовал себя как на экзамене по истории Древнего мира. Неловко, что и говорить. К тому же с такой экзаменационной комиссией, как расхристанная компания из космоса, не приходилось надеяться на шпаргалки.

Между тем экзамен по истории продолжался. Слово взял следующий экзаменатор, Альдаир:

— Значит, ты не уверен, жил ли в этом мире человек по имени Моисей. Пусть будет по-твоему. Но кто такой Цезарь?

— Цезарь — это историческое лицо, — затараторил Афанасьев, — он на самом деле жил, примерно две тысячи лет назад, и его убили. Тут написано — кинжал со свежей кровью Цезаря…

— Умолкни! — вдруг взял слово и сам председатель экзаменационной комиссии, которым являлся, как нетрудно догадаться, Вотан Борович. — Держи речь только касаемо того, о чем спрашивают тебя. Значит, тебе известны те, чьи имена начертаны в списке семи Ключей?

— Да, но…

— Известны ли?!

— Да, — пробормотал Афанасьев, — известны. — Добродеев хихикал. Женя бросил на него взгляд и подумал, что это его рук (или какие там у чертей конечности) дело. Ну, погоди, проклятый инфернал! Покажем мы тебе твою собственную бабушку!

Вотан Борович меж тем повернулся к Коляну Ковалеву, налегающему на коньяк вместе с Галленой и Анни, и рек:

— А тебе, второй червь, известны ли эти имена? Моисей, Цезарь, Наполеон, — старый дион сощурил единственный глаз и заглянул в бумажку, — Сталин, Батый, иные. Говори!!

Ковалева даже подкинуло. Он нерешительно покосился на Эллера, на храпящего Поджо, оглянулся на двух дионок, уже раздавивших его коньяк на двоих, и, помедлив, ответил:

— Я это… типа… ну в школе там учили, да. Наполеон там, Кутузов, Бородино. «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» Сталин — это типа террор, трубка, товарищ Берия. А Моисей… не, ну знал я одного Моисея Либерзона, он у меня в конторке бухгалтером ишачил, пока его за леваки на разбор не поставили, а потом хлопнули. Тока это типа не тот Моисей, этот посвежее. А в Египте я был, знаю. Там пирамиды. Здоровые.

Добродеев хихикнул. Вотан Борович сурово проговорил:

— Значит, и ты знаешь. И потому послужишь нам проводником по дороге Семи Ключей Всевластия.

Афанасьеву показалось, что в рот ему засунули большой и плохо отесанный чурбан, застрявший в гортани и распиравший горло. Женя никак не мог проглотить его. Он поднатужился, силясь справиться, и смотрел на дионов округлившимися глазами. Ковалев же, не поняв сути требуемого, пребывал в блаженном неведении.

— Проводником? В Египет, что ли? Не, ну я могу вам организовать тур в Египет, у меня знакомых до чертовой бабушки!