– В таком случае, – Талиессин опять беспокойно потрогал колючий венок, – вот мой приговор. Готовы ли вы выслушать сто? Я возглашаю его от имени правящей королевы, поэтому на сей раз вы все должны встать на колени. Оспаривать этот приговор нельзя – он выносится навечно. Тот, кому он покажется несправедливым, может пойти и удавиться, потому что я ни слова в своем решении не изменю.

Сиган широко усмехнулся, как бы предлагая свои услуги тому, кто действительно захочет удавиться.

Люди зашевелились, опускаясь на колени. Талиессин встал.

– Поскольку наследники госпожи Бургонь не состоят в кровном родстве, а разделить Балдыкину Горку невозможно, приговариваю их к браку. Пусть сочетаются нерушимыми узами и объединят оба имения с Балдыкиной Горкой посередине.

Сводные брат и сестра обменялись взглядами, полными ненависти. Дигне двинулась, как будто готовясь возразить. Талиессин знал, что, несмотря на все его предупреждения, нечто подобное произойдет, и потому поднял руку.

– А если вы откажетесь от брака, я обвиню вас в кровосмешении, в поджоге, в порче моста и покушении на мою жизнь.

Он выждал еще несколько секунд и спокойно заключил:

– Возьмите друг друга за руки, поцелуйтесь и поклянитесь в вечной любви. Я подпишу документы на вашу земельную собственность и составлю письмо моей дочери, ее величеству, чтобы она благословила ваш союз. Радуйтесь – вы станете одной из первых пар, которые благословит новая правящая королева.

С этим Талиессин встал и под общий хохот вышел из зала.

Едва он вышел, как Дигне и Ранкилео отпрянули друг от друга, но соседи и знакомые окружили их и принялись наперебой поздравлять. С кислой миной они принимали поздравления и пожелания счастья.

Потом Ранкилео сказал сводной сестре:

– А помнишь, как ты на меня наябедничала? Будто я подглядывал за служанкой, как она переодевается.

– Ты сам виноват – оторвал голову моей кукле.

– Кукле? Не помню.

– А я не помню, как наябедничала.

– Я два дня по лесу шастал, боялся, что накажут.

– И наказали?

– Конечно.

– Так тебе и надо.

Ранкилео помолчал. Шепнул ей на ухо:

– Нам придется быть вместе до самой смерти. И даже после смерти. Эльфийский брак – навечно.

– Так тебе и надо, – повторила Дигне.

– Ты не боишься?

– Нет, – с вызовом сказала она. – Лучше уж ты, чем какой-нибудь незнакомый… Уж про тебя-то я все знаю.

Их то и дело хватали за руки, лезли целоваться, хохотали, спрашивали, почему служанки не подают вина. В конце концов все общество выплеснулось в сад.

– Куда же подевались эти, полуголые с бубном? – возмущалась Дигне. – Сейчас бы они очень пригодились. Как серьезное разбирательство – так лезли, а как праздновать помолвку – так исчезли. И кто их, интересно, нанял? Неужели регент? Заранее подстроил, чтобы намекнуть? Удивительные это люди – аристократы. Все у них со смыслом и таинственно. Сразу чувствуется – порода.

Талиессин мчался по лесу, не разбирая дороги. Если все знаки, оставленные ему Уидой, были прочитаны им правильно, цель уже близка.

Он не знал, что именно задумала его эльфийская супруга. Предугадать, как всегда, было невозможно. Уида проявляла большую изобретательность, организуя подобные вылазки.

Первый намек – разнузданное шествие полуголых и венок из растения «уида» – уже не оставлял никаких сомнений: Талиессин ощутил себя оленем, которого обложили охотники. Оставалось только подчиняться и по возможности верно истолковывать намеки.

И, как всегда, в предвкушении встречи с Уидой, у Талиессина сладко заныло в груди. Его чувства не притупились за все эти годы: неуловимая и притягательная, эльфийка то сама бросалась в его объятия, то вдруг ускользала и заставляла гоняться за собой. Она бывала холодной, равнодушной, и это сводило Талиессина с ума. А иногда выдавались вечера, когда Уида делалась спокойной, сердечной, как будто была самой обыкновенной любящей супругой, матерью двоих детей, собеседницей и спутницей мужа. Только приглушенный огонек в зеленых глазах намекал на нечто прямо противоположное.

Талиессин, в отличие от Ренье, никогда не интересовался женщинами вообще – он всегда интересовался только одной женщиной. Той, что принадлежала ему. Первой была Эйле, второй – Хейта, чумазая девчонка-солдат. Уида стала третьей и, видимо, останется последней. То есть – единственной.

Несколько раз Талиессин останавливался, осматривался по сторонам. На одной из веток, как ему показалось, он видел венок. Регент направил коня к приметному дереву – и точно, венок был там. Он даже чуть покачивался, как будто его только что повесили и едва успели отдернуть руку.

Талиессин сошел с тропы и двинулся по бездорожью. Лес был здесь негустым. Солнечные лучи, пробившись сквозь листву, казались зелеными. Трава доходила коню до колен. Несколько раз на солнечных прогалинках Талиессин видел змей, гревшихся на солнышке. Красивые создания, они совершенно не вызывали у него страха, хотя и были ядовиты. Он объезжал их стороной, чтобы не потревожить.

Мир казался сегодня Талиессину наполненным удивительной гармонией. Все существовало вокруг в согласии и красоте, как бы погруженное в неслышную музыку. «Уида права, – думал он, – музыка способна организовать мир. Создать структуру, в которой невозможна дисгармония. Потому что в конечном счете все наши грехи суть ошибки, и все наши преступления суть дурно воплощенные добрые намерения…»

В иные дни Талиессин не бывал столь прекраснодушен. Но только не сегодня.

Он остановился на краю большой поляны. Открытое место и посреди – огромный дуб с узловатыми ветвями. Несколько раз в этого великана попадали молнии, часть дерева отщепилась и засохла. Скрученные дьявольской силой ветки словно пытались напомнить о том жестоком аде, что таится подчас в человеческой душе. Но вторая половина дерева упрямо зеленела.

Несколько лет назад Талиессин и Уида убили здесь огромного кабана. В память об этом событии они вживили в ствол дерева кабаньи челюсти, так что дуб казался живым существом, оскаленным навстречу любому, кто явится на его поляну – в его вотчину.

Талиессин осторожно выехал на открытое место. Поднял голову, словно пытаясь выяснить, не висит ли кто-нибудь в небесах, готовый спикировать ему на макушку. Но небеса были приветливы и пусты.

За годы жизни с Уидой Талиессин так и не научился распознавать ее, когда она сливалась с лесом и растворялась в окружающем мире. Зато он умел чувствовать ее близость. И сейчас нечто в душе Талиессина насторожилось. Если Уиды здесь и нет, она, во всяком случае, побывала под старым дубом совсем недавно.

На сухой стороне дерева, на простертой в сторону чащи ветке медленно раскачивалось женское тело. Оно было привязано за руки. Длинное белое платье скрывало подол, копна черных волос падала на лицо.

Сердце стукнуло в груди Талиессина и остановилось. Ледяная волна разлилась по всему его естеству. Он соскочил с коня и бросился к повешенной женщине.

Схватил ее за талию… и ощутил под руками пустоту.

Просто платье, привязанное за рукава, и конский хвост, наброшенный на мешок, имитирующий голову.

На Талиессина накатила слабость. Слезы хлынули из его глаз, и он не мог бы сказать, какое именно чувство извергло эти потоки: ярость, облегчение, страстное желание стиснуть в объятиях настоящую, живую Уиду? От облегчения у него подкосились колени. Он не стал бороться с собой – все равно никто его здесь не видит; упал на землю лицом вниз, схватился пальцами за траву и громко разрыдался. Вожделение стало невыносимым. Уида была здесь. Была совсем недавно. Платье все еще хранило ее запах. Пустая оболочка, обещание скорой близости. Потому что… Талиессин поднял голову, улыбка проступила на мокром лице.

…Потому что если платье здесь, то Уида где-то поблизости – раздетая.

Он оперся ладонями о землю, чтобы встать, и уткнулся во что-то твердое. Регент машинально взял маленький предмет в руку, поднес к глазам.