– Не ожидали увидеть меня снова, пасынок?

– Не ожидал, мачеха, – согласился Элизахар весьма покладисто. – Здравствуйте. Что привело вас ко мне? Помнится, я настоятельно советовал вам обратиться к вашей старшей дочери и попросить у нее убежища.

Танет не опустила глаз.

– Да, помню.

– Еще я рекомендовал вам не совать и носу в мои владения, – продолжал Элизахар все тем же ровным тоном.

– Да, – сказала Танет.

– Что же с вами сделали, бедняжка, в герцогстве Вейенто, если вы не придумали ничего умнее, как бежать ко мне?

Танет вдруг расплакалась. Слезы криво побежали по морщинам, рассекавшим ее лицо, извилистые мокрые дорожки избороздили щеки и подбородок. Элизахар неприязненно смотрел на нее и молчал. Наконец мачеха всхлипнула и заговорила:

– Ибор меня прогнала.

– Должно быть, вы и там вздумали плести интриги, – заметил Элизахар.

Она затрясла головой.

– Нет, ничего подобного! Я просто мешала ей. Старая мать. Некрасивая. Никаких манер. А у нее была мечта – блистать при королевском дворе. Элизахар, Элизахар, – Танет глубоко вздохнула, – моя дочь просто выставила меня за дверь. Ибор. Родная дочь. Не пасынок, перед которым я виновата, а моя собственная плоть и кровь, ради которой я терпела все выходки вашего отца. После всего, что случилось, я не хочу больше иметь с ней дело. Ни с ней, ни с Адальбергой.

– Адальбергу она, стало быть, оставила при себе?

– Адальберга решила поселиться в небольшом доме в шахтерском поселке. Не знаю, как она не повесится там с тоски. Впрочем, среди шахтеров полным-полно голодных мужчин, а ей, кажется, большего и не нужно.

– Прекрасная карьера, – одобрил Элизахар.

Танет оскалилась:

– Говорят вам, я не хочу ничего слышать о моих дочерях!

– Как хорошо, что я не ваша дочь, госпожа Танет, – сказал Элизахар.

Она вдруг перестала плакать и заговорила деловито:

– Я слышала, что среди солдат есть такой обычай: когда друзья бросили тебя, обращайся за помощью к врагу.

– От кого вы слышали о таком обычае, сударыня?

– От Эмилия…

Эмилий. Тот солдат, что был любовником Танет и одновременно с тем – возлюбленным ее младшей дочери, Адальберги. Эмилий, который, желая угодить обеим, пытался убить Элизахара и Фейнне. Эмилий, повешенный по приказу нового герцога Ларра.

– А Эмилий не говорил вам, что означает этот обычай? – осведомился Элизахар невозмутимо.

– Простите, пасынок. Я не знала, что у такой простой традиции имеется еще и какой-то тайный смысл. Могу я узнать – какой?

– Можете, мачеха, можете. Это значит, что солдат, брошенный своими, переходит на сторону врага. Если выражаться проще, так обозначают самое обычное предательство. Вы готовы совершить предательство, мачеха?

– Да, – сказала Танет, не раздумывая.

– Вы поклянетесь?

– Да, – повторила она.

Элизахар чуть заметно улыбнулся и, подойдя к мачехе вплотную, ребром ладони отер слезы с ее лица.

– Берегитесь. Вас ожидает немного не то, на что вы, кажется, рассчитываете, – предупредил он, – но все равно… Я рад, что вы вернулись и больше не злитесь на меня, мачеха.

Она пожала плечами, и Элизахар удивленно заметил, что она смущена.

– Ваш отец был моим первым мужчиной, ваша милость, – сказала она, впервые назвав Элизахара не по имени. – Вы похожи на него. Мне нетрудно представить вас своим господином. Я привыкла подчиняться герцогу, подчинюсь и вам. – Она помолчала немного и добавила: – Адальберга – другое дело. Ее первым мужчиной был Эмилий, а вы повесили его. Она никогда вам не подчинится и никогда не простит. При первой же возможности она попробует ударить вам в спину.

– О, – сказал Элизахар, – я постоянно буду иметь это в виду, мачеха. Благодарю вас.

– Какие они? – спросила Фейнне.

В ответ раздалось тихое позвякивание ключей, висевших на поясе Танет: кастелянша повернулась на голос герцогини. Эти ключи были знаком власти Танет над всеми материальными предметами, что имелись в замке, – любой из них она могла запереть на замок или извлечь на свет из кладовки. И вместе с тем те же ключи означали ее добровольное подчинение Элизахару и его жене.

Когда Танет сдалась на милость нового герцога Ларра и Элизахар привел мачеху обратно в замок, он заставил ее дать клятву верности. И ни разу с тех пор Танет даже не помышляла о том, чтобы эту клятву нарушить, ибо последствия такого поступка представлялись ей слишком страшными.

Танет никогда не делала ни малейшей попытки разузнать, каким образом герцог и его жена проделали это, но присяга на верность им прозвучала не в человеческом мире, а в эльфийском, там, где ни одно слово не пропадает втуне и любые благословения и клятвы сбываются буквально.

Даже спустя пятнадцать лет ей иногда снился тот мир. Сияющее небо и певучие стволы рослых деревьев. Слишком яркие краски. Слишком звонкие звуки. Сквозь подавляющую человеческое воображение красоту приглушенно доносился голос:

– Поклянись служить Элизахару, герцогу Ларра, и его жене Фейнне до тех пор, пока дыхание исходит из твоей груди…

Танет не слышала собственного, глухого и жалкого голоса, но знала, что отвечает – отвечает всем своим естеством:

– Клянусь…

– Верно и преданно, до последней капли крови, если потребуется… – гремел голос, и неслышно шелестела Танет:

– Клянусь…

– Никогда не злоумышляя против них… Иначе сумерки поглотят тебя и ты соединишься с темнотой…

– Иначе я соединюсь с темнотой, – повторила Танет.

Кто-то настойчиво взял ее за руку и вернул в человеческий мир. Она испытала огромное облегчение, когда очнулась в кресле, в знакомом ей зале, возле окна. Рядом с ее креслом стоял столик с вином, закусками и фруктами. А еще там лежала связка ключей.

– Возьмите, мачеха, – сказал, наклонившись над головой Танет, Элизахар, герцог Ларра. – Теперь вы – хозяйка над всеми моими вещами.

Цепочка звякнула для Танет впервые, и она поняла, что это – цепи рабства, символ вечной неволи. Она повесила ключи на пояс и с горечью сказала:

– Я поклялась самыми страшными словами хранить вам верность, но как я могу знать, что вы не причините мне вреда? В нашем договоре слишком много несправедливости!

Элизахар улыбнулся:

– Не требуйте от наших отношений справедливости, мачеха! Когда я был мал и слаб, вы хотели избавиться от меня, и вам было безразлично, останусь я жить или умру, всеми брошенный, где-нибудь в лесу.

Она смотрела на него, и покой постепенно нисходил в ее мятежную душу, за что она была благодарна Элизахару как никому на свете.

– Я вовсе не требую справедливости, – сказала Танет. – Но мне было бы легче, если бы вы тоже дали клятву.

Элизахар присвистнул, посмеиваясь:

– Вот уж дудки, мачеха! Никаких клятв с моей стороны. Вы должны меня бояться, ясно вам? – И добавил: – Но могу обещать, что не трону вас. Можете даже тайком пить домашние наливки и наряжаться в платья моей жены, пока никто не видит.

Он тихонько щелкнул ее по лбу – от такой фамильярности она потеряла дар речи – и ушел.

Ни разу за все эти годы Танет не посягнула на собственность герцога Ларра. Она служила ему, как и поклялась, верой и правдой. Когда ее старшая дочь, герцогиня Вейенто, родила сына, Танет не сделала даже попытки навестить внука, потому что почти одновременно с Ибор родила и госпожа Фейнне, и тоже мальчика, которого назвали Онфруа, и это оказалось для Танет куда важнее всего остального.

Для Онфруа, ничего не знавшего о том, как его отец пришел к власти, Танет всегда оставалась лучшим другом, доброй ключницей, полновластной госпожой множества съедобных и несъедобных сокровищ. Разве не она открыла по его просьбе кладовку, где хранились старые луки и стрелы? Разве не она вытащила для него из сундука книгу с картинками, изображавшими чудовищ и чудесное оружие, их поразившее?

Танет показала мальчику множество укромных уголков в замке, где можно было прятаться и мечтать. Танет учила его кулинарному искусству, и Онфруа уже в десять лет был изрядным поваром. Он продолжал расспрашивать ключницу о рецептах варки варенья и свойствах пряностей даже после того, как ему объяснили, что стряпня – занятие, недостойное мужчины и будущего герцога. И когда Онфруа целовал ключнице ручки и называл ее «матушкой», Танет понимала, что она наконец обрела настоящее счастье.