Пиндар имел многозначительный и слегка встревоженный вид. Глазки поэта так и бегали, как будто он опасался слежки. Несколько раз он вздрагивал и оборачивался.

Ренье, напротив, выглядел рассеянным: он то почесывался, то вздыхал, то качал головой, то кивал, как будто не придавал происходящему большого значения.

Однако самым странным наблюдателю показалось то обстоятельство, что Ренье и Пиндар держались как старые знакомые. Разумеется, ничего удивительного в том, что у Ренье полным-полно приятелей в столице – в конце концов, Ренье живет здесь почти всю жизнь; но Пиндар по большей части проводил свои дни в провинции… Стало быть, их знакомство относится к очень давним временам.

Очень странно, решил Гайфье. Хорошо бы подслушать, о чем они совещаются. Но выбираться из тени на свет мальчику совершенно не хотелось, и потому он довольствовался тем, что смотрел на собеседников издалека.

Пиндар сказал:

– А, Ренье! Рано же ты выбрался из берлоги.

– Заночевал у брата в городе, – пояснил Ренье. – Много дел, и все нужно успеть до обеда.

– У тебя? Много дел? – Пиндар хмыкнул. – Впервые слышу, чтобы у такого дармоеда, как ты, были какие-то дела.

– Уклонение от деятельности забирает столько же жизненной энергии, сколько и сама деятельность. Весь вопрос – в выборе. Это и составляет основную этическую проблему, – ответил Ренье. – Когда я сделал это открытие, моя совесть совершенно успокоилась. К примеру, поэт – менее искреннее наименование бездельника. Ну, и сколько сил ты потратил на то, чтобы иметь право называться поэтом – то есть лоботрясничать?

– В отличие от тебя я состою на службе. – Пиндар выглядел чуть обиженным, однако до возражений не опускался.

– Я служу прекрасным дамам, – сказал Ренье.

– Каким образом?

– Не так, как ты воображаешь, – парировал Ренье. – У тебя слишком грязные фантазии. Должно быть, сочинительство эпических поэм не пошло тебе на пользу. В эпосе всегда кого-нибудь насилуют и режут, замечал? В лирической поэзии – только насилуют, а в гражданской – только режут. Такова основная классификация поэзии.

– Знаешь что, – проговорил Пиндар, – я даже не стану тебе возражать, потому что все это глупо, пошло и…

– Да ладно тебе! – Ренье махнул рукой. – Я же не всерьез.

– Такие вещи нельзя говорить не всерьез.

– Кто это утверждает? – прищурился Ренье. – Ты? Человек, который получил зачет по теоретической эстетике только с третьего раза?

– Магистр Даланн ко мне придиралась, – сказал Пиндар. – Хотя, должен признать, свой предмет она знала хорошо. И вообще была неплохой женщиной.

– Она гномка, – сказал Ренье. – Ты знал?

Пиндар пожал плечами.

– Сейчас это не имеет значения, коль скоро она умерла.

– Умерла? – Ренье выглядел удивленным. – Ты что-то путаешь, Пиндар. Умер ее коллега, магистр Алебранд. Он тоже был гномом.

– Тебя послушать, все были гномами, – засмеялся Пиндар, однако смех его прозвучал немного натянуто. Он едва не проговорился! Хорошо еще, что Ренье не слишком наблюдателен. – Сейчас меня беспокоит нечто совершенно другое: Гайфье исчез из дворца.

– Брат королевы?

– Да, брат королевы, если только ты не знаешь какого-нибудь другого Гайфье.

– Когда-то знал, но это не имеет отношения к делу, – пробормотал Ренье. – А как он пропал? Есть намеки на то, что его похитили?

Пиндар сильно сморщил нос.

– Если у кого-то и есть склонность к драматическим и поэтическим преувеличениям, так это у тебя. Нет, просто мальчишка ушел из дворца – видимо, рано утром – и отправился бродить. Мне хотелось бы отыскать его до завтрака. Чтобы ни у кого не возникало вопросов.

– Вопросов о чем? – не понял Ренье.

– Вопросов о моей способности контролировать его поведение.

– Мне казалось, – начал Ренье, – что тебя наняли развлекать его и прислуживать ему, а не контролировать его поведение. Ты ведь не воспитатель, а компаньон. И главный в вашей компании – он, а не ты.

– Зато я – старший, – сказал Пиндар. – Положим, явится регент и спросит: где мой сын? Я должен в точности знать, где в данный момент находится Гайфье. Я считаю это частью моих обязанностей.

– А, ну тогда конечно, – пробормотал Ренье. – Желаю успехов.

И, махнув на прощание рукой, ушел.

Пиндар с озабоченным лицом побежал по улице. Гайфье он не заметил.

Гайфье появился во дворце перед обедом. Он устал, проголодался, был сбит с толку, разочарован.

Чем же занимался Ренье все утро? Неужели он действительно помогает готовить покушение на королеву? И это покушение на самом деле произойдет на празднике? (Роскошное платье!)

Мальчик попытался исследовать собранные им сведения. Даже выписал их на листок и принялся рассматривать так и эдак.

1. Ренье провел ночь в доме брата. 2. Затем ходил из дома в дом. 3. Иногда навещал таверны, где его угощали. 4. Иногда – дома каких-то людей, где ему явно давали поручения. 5. И еще Ренье знаком с Пиндаром.

Из этого следует… что Ренье может быть опасным заговорщиком. Или что Ренье вообще не имеет никакого отношения к заговору. Или что никакого заговора не существует, а «покушения» на Эскиву – лишь череда случайностей.

В конце концов раздался призыв к обеду, и брат королевы с облегчением скомкал листок.

К двенадцати годам Аваскейн, единственное законное чадо герцога Вейенто, превратился в худенького подростка с плаксивым лицом. Отцу приходилось призывать на помощь всю свою родительскую слепоту, чтобы не замечать очевидного: Аваскейн, болезненный, начисто лишенный обаяния, вряд ли когда-нибудь будет пользоваться любовью своих подданных. Этот хитренький мальчик умел вить веревки из матери и знал, как держаться, чтобы не вызывать у отца раздраженной гримасы; однако для той великой цели, которую лелеял герцог Вейенто, подобных качеств явно недоставало.

Вейенто никогда, даже на миг, не допускал мысли о том, чтобы отдать свое наследие старшему сыну, бастарду, в обход законного младшего. Ибо Бальян подходил на роль правителя еще меньше, чем Аваскейн.

Госпожа Ибор за годы брака изрядно раздобрела. И, поскольку все помыслы этой дамы были сосредоточены на здоровье драгоценного отпрыска, умственные способности ее, в противоположность телу, сильно усохли. Впрочем, Вейенто мало общался с женой, особенно в последнее время, когда думы герцога были обращены к иному.

Аваскейн рассматривал себя в зеркало. Ему не нравилось, что в зеркале кроме него самого всегда отражался еще кто-то: мать, слуги, няньки, врачи, наставники. Но, по давнему обыкновению, мальчик никак не выражал своих чувств. Посторонним людям вовсе незачем знать о том, что они могут раздражать Аваскейна или вообще как-то влиять на его настроение.

«Я – это только я, – думал он, созерцая острый носик, серенькие волосы, бледненькие веснушки на скулах. – Никто не смеет вторгаться в мои чувства. Мне нет до них дела, ни до кого…»

В определенной степени это было правдой. Единственный человек, на которого Аваскейн хотел бы произвести впечатление, был отец.

Частые болезни привели к тому, что у Аваскейна развилась наблюдательность. Мальчик не мог не видеть, как герцог при виде наследника в первый миг сжимается и только последующим усилием воли заставляет себя улыбнуться.

«Я не нравлюсь отцу, – думал он. – Мать меня обожает, но мать не в счет, потому что она чудовищно глупа…»

Этот ребенок знал о своей ущербности и отчаянно старался если не избавиться от нее, то, во всяком случае, сделать ее не такой вопиющей.

Для начала следовало выяснить, в чем она заключается. И Аваскейн приступил к исследованиям.

Он отыскал среди гарнизонных солдат немолодого человека, у которого на правой руке недоставало двух пальцев. Кроме того, солдат этот был хром и на лицо просто безобразен.