– Подавали, подавали! – сказала королева и снова ущипнула его. – Почему вы не волочились ни за одной из моих фрейлин?

– Вы это знаете лучше меня, ваше величество. Потому что ваши фрейлины – ехидные особы, язвительные, насмешливые и недоступные.

– Вот как вы заговорили! А еще притворялись застенчивым!

– Все дело в том, что здесь темно, а в темноте человек может вообразить, будто не знаком сам с собой, и назавтра сделать вид, будто ничего подобного и не было. При свете дня я чрезвычайно застенчив.

– Я сама подсыплю Адобекку яд в пиво, – сказала королева.

И тут в темноте раскрылись чьи-то горящие глаза.

Спустя годы, вспоминая эту ночь, Гайфье думал: «Там, в пещере, королева становилась все красивее и красивее, до невыносимого. Ее лицо светилось во мраке, озаренное огромными розами, что цвели у нее на щеках, и я думал – это оттого, что она испугана…»

Но на самом деле эльфийские розы проступили сквозь ее кожу вовсе не потому, что королева испугалась. «Истинные чувства эльфа – сострадание и сладострастие, – сказала она ему, уже потом, когда все было кончено. – Разумеется, я испытываю ужас перед смертью, болью, болезнью, уродством – как и любое живое существо. Это естественно. Но страх не способен призвать розы на мое лицо, потому что не является истинным чувством Эльсион Лакар».

Зверь затаился в темноте. Он слушал голоса людей, втягивал ноздрями их запах. Люди промокли и недавно пережили борьбу – от них пахло сильными эмоциями: радостью, желанием, стыдом. От них пахло и страхом, но это был чужой страх – они испугались не его. Теперь настало время нового страха.

И хозяин пещеры выбрался из своего укрытия, чтобы атаковать незваных гостей.

Это был очень старый зверь. На языке Королевства для него не имелось названия. Он был умен, огромен, его желтые когти постарели вместе с ним и сделались твердыми, как камень, и острыми, как ножи. Пещера служила ему логовом очень много лет, и каждую ночь он выходил отсюда на охоту. Изредка случалось так, что добыча сама забиралась сюда и попадала к нему в пасть, – вот как сегодня.

Он припал к земле, шевеля кончиком хвоста. Тихий горловой рык сам собою изошел из его горла.

Гайфье вышел вперед, держа меч обеими руками. Он почти ничего не видел в темноте, только ощущал близость огромного, разъяренного существа, готового прыгнуть. Королева, обладавшая зрением Эльсион Лакар, закрыла щеки ладонями, чтобы свечение роз не сбивало Гайфье с толку. В отличие от своего защитника она могла разглядеть и разверстую пасть, и синеватый язык, дрожащий и поднятый к небу, и большую, как пивной котел, голову с круглыми, плотно прижатыми ушами.

Зверь прыгнул – казалось, на человека набросилась сама тьма, принявшая свое наиболее совершенное, свое великолепное воплощение. Гайфье встретил хищника выставленным наугад мечом. Клинок попал зверю в грудь. Гвардеец услышал, как хрустнула плоть чудища, и тотчас его обжег удар тяжелой лапы с когтями.

Битва началась. Даже слабеющий от раны, зверь оставался смертоносно опасным. Гайфье окатило зловонным дыханием – клыки чудища были совсем близко. Упираясь руками в горло монстра, гвардеец изо всех сил отталкивал его от себя.

Барахтаясь на камнях, полузадавленный, Гайфье сам не замечал, что время от времени жалобно постанывает; но хищник отчетливо слышал эти звуки, похожие на скулеж новорожденных щенков. Давнее воспоминание посетило зверя. Самка, логово, щенки. Он не мог вспомнить главного: что случилось с ними потом. От разочарования и печали зверь испустил долгий рык, и вся кровь в его теле пришла в волнение, а мышцы на груди сократились и ощутили боль от вонзенного между лапами меча.

Несколько раз мощные челюсти едва не сомкнулись на голове человека. Гайфье удавалось уклоняться только чудом.

В какой-то миг он вдруг увидел просвет на пороге пещеры – залитое бледно-фиолетовым светом послегрозовое рассветное небо, тонкую женскую фигуру.

Теплая волна залила сердце Гайфье: королева не убежала, не оставила его погибать в одиночестве. Теперь он не боялся, что она увидит его смерть. Умереть подобным образом он не стыдился.

Из последних сил Гайфье дотянулся до рукояти своего меча, торчащей из груди монстра, и дернул. Жуткое рычание сотрясло своды пещеры, и неожиданно на Гайфье хлынул поток крови. Кровь текла не из раны, а из пасти зверя. Спустя мгновение хищник опустил на Гайфье голову и затих. Почти совершенно раздавленный тушей, гвардеец ощущал прикосновение к своей щеке обнаженного клыка, покрытого слюной, но теперь уже совершенно бессильного.

– Он издох! – Гайфье думалось, что он кричит, но на самом деле он лишь простонал. Однако этого оказалось достаточно, чтобы королева бросилась к нему и принялась оттаскивать в сторону труп зверя.

– Как вы? Что с вами? – повторяла она, задыхаясь.

Гайфье помогал ей, как мог, отталкивая от себя мертвое чудище. Наконец ему удалось выползти на волю, и несколько минут он лежал, раскинув руки и переводя дыхание.

– Я уж думал, он раздавил мне грудь, – признался Гайфье, осторожно садясь и прислоняясь к стене пещеры.

Стена была прохладной и влажной, она приятно студила воспаленную кожу.

Королева устроилась рядом, взяла его за руку. Длинные лучи света протянулись с неба и озарили порог пещеры. Легкие блики побежали по стенам, отражаясь от золотистых чешуек на спине зверя, от густых завитков его шерсти, что свисала с боков длинными локонами. Теперь, когда хищник не дышал, он был неотличимо похож на произведение искусства, и Гайфье думал о нем с восхищением: зверь и устрашал своим видом, и приводил в восторг избыточностью украшений.

– Солнце восходит, – тихо проговорила королева. – Скоро мы сможем выбраться отсюда.

Он чуть повернул голову в ее сторону.

– А вы этого хотите?

Она была очень красива. В полумраке рассвета ее глаза казались фиалкового цвета. Она поднесла его руку к губам.

– Нет, – сказала королева. – А вы?

Регент Талиессин не спеша ехал по проселочной дороге. Его вызвали специальным письмом, прося разобраться со сложной ситуацией, которая сложилась в одном из поместий к юго-востоку от Изиохона. Обычная практика. В тех случаях, когда стороны не в состоянии прийти к соглашению, зовут регента, и он едет.

А дело ему и впрямь предстояло долгое и неприятное. Тяжба между соседями, связанными к тому же кровным родством, зашла в тупик и обросла огромным количеством дополнительных обстоятельств.

Решения Талиессина не всегда согласовались с законами. Более того, решения Талиессина, как правило, были несправедливы. Но так уж повелось, что в Королевстве превыше законов стояла королевская воля, а указы Талиессина имели королевскую подпись. Эскива безраздельно доверяла ему в подобных вопросах.

Талиессину нравились подобные выезды из столицы. Когда-то, очень давно, он бродил по Королевству со своим отрядом, мятежными крестьянами, из которых сделал солдат. Талиессин наслаждался той жизнью. Потом, когда пришлось вернуться в столицу и королевский дворец, он долго тосковал по ней. А когда тоска иссякла – тосковал по тоске; но теперь и это все прошло. С той поры минуло пятнадцать лет. Теперь он просто радовался лесной прогулке.

Возможно, через несколько лет регент начнет брать с собой на подобные выезды дочь. Ее величеству пора вникать в подробности правления – даже в такие хлопотные и неинтересные. Интересно, каково это будет – путешествовать вместе с Эскивой? Может быть, они наконец сумеют подружиться. «Обычно Эскива никого к себе близко не допускает, – думал Талиессин. – Предложить ей дружбу, поболтать по душам? Можно и не пытаться: будет отмалчиваться и, выждав момент, при первом же удобном случае объявит, что приспело время ее любимого урока ткаческого искусства…»

Но если у отца и дочери появится общее занятие, ситуация может перемениться.