— А затем, что мы теперь вместе. И сколько нам вместе жить-быть я не знаю. Учитывая ситуацию, в которой мы оказались, я хочу помочь тебе.

— Чем?

— Всем. Знанием. Опытом. Навыками.

— А мне-то что с этого?

— Ну, во-первых: Ты хочешь отомстить?

— Кому?

— А всем. Всем, кто тебе сделал плохо в твоей жизни.

— Хотелось бы, но…

— А во-вторых: Я смогу помочь тебе и нам сделать свою жизнь лучше.

— Лучше чем когда?

— Лучше чем сейчас. И гораздо лучше, чем у большинства жителей этой страны.

— Это как?

— А так. Ты же поняла, что я знаю, что будет там, в будущем?

— Поняла.

— А я примерно знаю, как мы сможем это знание использовать нам на пользу.

— Хм… Примерно?…

— Да. Пока примерно. Так как нам надо ещё выбраться из этого дерьма, в котором мы сейчас по уши.

— Не выражайся при детях! Хы…

— Ладно. Ты этот словарь, небось, не хуже меня знаешь.

— Знаю, конечно. Ладно. Проехали. Говори как есть.

— Вот я и говорю… Думаю, что нам надо только договориться об одном…

— О чём.

— О том, что всё, что мы делаем или будем делать — это только наше. Есть мы, и есть все остальные. Надеюсь, ты не будешь жалеть наших врагов.

— Да я их зубами грызть буду…

— Вот и я тоже. Дело в том… Да ты уже знаешь, наверное. Я прошёл такую школу жизни, что…

— Знаю. Я первое время спать не могла, когда увидела тех солдат… ну, тех, что гранатой…

— Да, я понял, о чём ты.

— И отрезанные головы… Бр-рр…

— Хм. Я тоже так могу…

— Научишь?

— Научу, конечно…

— …

— Ладно. Хватит шутки шутковать. Так ты расскажешь мне обо всём.

— А мне теперь и скрывать то нечего. С чего начать?

— С начала. Семья? Мама? Папа?…

— Мне будет больно…

— Мне тоже. Но есть такое слово «Надо». Надо здесь и сейчас. Я буду знать всё про тебя. А ты всё про меня. И мы вместе будем одно. Я — это ты, а ты — это я. И мне кажется, что на этом свете я один из тех немногих, кто не желает тебе зла. А может и единственный твой друг на этой Земле.

Инга вздохнула, и как бы собравшись с силами начала свой рассказ.

— Только не перебивай. Некоторые моменты мне очень тяжело вспоминать. Лучше потом переспроси, а то я собьюсь и… С чего начать?…

Я родилась в цирке. Причём это правда. Мама с папой ехали на гастроли. Мама уже была на девятом месяце. Но у цирковых артистов никто не спрашивает когда и куда. И хотя… Я опять сбилась. Начну с другого…

Меня зовут Инга. Игнрид Ромуальдовна Котти. Родилась 4 апреля 1957 года. Моего папу зовут… звали Рома, Ромуальд Котти. Он был цирковым артистом. Воздушный гимнаст. Мама тоже раньше была гимнасткой, но после моего рождения у неё были проблемы со здоровьем, и она уже стала костюмершей. Но тоже в цирке. А у папы появились другие гимнастки в группе… Но мама и папа были вместе до последнего момента…

Я опять сбилась. В общем так. Я родилась в цирке, в цирковой семье. И если бы всё пошло так, как надо, то я тоже уже сейчас была бы цирковой гимнасткой. Папа с детства меня к этому готовил. Я не боялась высоты и лазила по верёвкам под куполом цирка. Правда, со страховкой. Папа к этому был очень строг. А вообще он был очень добрый… Но когда это не касалось цирка и всяких верёвок. Он говорил, что ещё год-другой и я выйду вместе с ним на арену…

Мне было примерно шесть с половиной лет, когда родители погибли. В машину, на которой мы ехали, врезался поезд. У нас была машина, Москвич. Не такой как делают сейчас, а старый. Похожий на маленькую Волгу. Двадцать первую. Которую Деточкин угонял в кино. А Москвича старого папа купил у одного фокусника, который покупал уже нового Москвича. Такого, более квадратного. Папа так радовался. Что ему повезло так дёшево купить машину и без очереди. Фокусник тот очень богатый. Сразу взял себе новую машину.

Папа умел водить машину, но наверное, плохо. Я помню, что была поздняя осень, почти зима. Было много снега. Мы переезжали через рельсы. Там не было никакого шлагбаума. Просто горели огоньки. У папы машина забуксовала прямо на рельсах. И почти сразу поезд в нас врезался. Я не помню точно, как всё было. Я сидела сзади. Окна были такие… белые, запотевшие. Я рисовала на них, стирала, а потом дышала и снова рисовала. А тут…

Переднюю часть машины сразу оторвало, а заднюю вместе со мной отбросило в сторону. Мне было очень больно, и холодно. Я долго была внутри останков машины. Меня зажало там внутри. Когда меня вытащили, я была совсем замёрзшей. Я помню, что на лице был лёд.

А потом я лежала в больнице. Правая рука была сломана и рёбра, тоже справа. А больше ничего. Царапины, ушибы… а папу с мамой насмерть… Сразу. Мне говорили, что их даже хоронили в закрытых гробах. Одна цирковая тётенька-гимнастка приходила ко мне в больницу. А я на похоронах не была. Я долго потом лежала в больнице. Из больницы меня сразу отвезли в школу-интернат.

У меня не было больше родственников. Мама была из детдома и своих родителей никогда не видела. Кто-то рассказывал, кто не помню, что её вывезли из Ленинграда во время блокады ещё ребёнком. По дороге много машин утонуло. Документы были потеряны. Детей всех записали кто, что помнил с их слов. А маме было года три — три с половиной. Возможно, она не смогла ничего вспомнить. Стала Катей Ивановой. Ну а уж, потом, когда с папой поженились, стала Екатериной Котти. Папа ещё шутил, стараясь изобразить иностранный акцент: Каття Котти. Меня же он почти всегда ласково называл — Котёнок.

Родители у папы погибли во время войны. Они тоже были цирковые, но… Из румынских цыган. Немцы не любили цыган. Они их расстреляли. А папа был маленький ещё. Ну как я сейчас примерно. И его спрятала у себя украинская семья. Он был светленьким. И на цыгана не похож совсем. А после войны он смог восстановить своё имя. В цирке его родителей помнили. Из-за этого у меня нет и не было никогда ни бабушек, ни дедушек. И других родственников нет. А из цирковых меня никто тоже не забрал к себе. Так я и оказалась в интернате для сирот.

В школе-интернате я сразу попала в первый класс. Училась я нормально. Переломы мои зажили. Я даже стала вспоминать то, чему меня учил папа. Сразу заслужила среди одноклассников кличку «Циркачка». И тогда меня в первый раз побили. Чтобы не зазнавалась. Я отбивалась, как могла. Но их было много. На меня накинули одеяло и били. Кто куда попадал, туда и бил. Но в больницу меня потом не отвёз никто. Кто меня бил я не видела. А по приказу директрисы меня поместили в изолятор и там лечили. Когда я смогла снова ходить, меня вернули обратно. Меня больше никто не бил. Похоже, что их сильно наказали и они боялись повторного наказания. Дальше всё как-то забылось. Один год. Другой. Третий…

В пятом классе у нас появился мальчик-второгодник. Игорь Короленко. Но его все звали Король и очень боялись. Он бил сразу. Его наказывали, но ему было всё равно. Он никого не боялся. Говорил, что его мать умерла, а отец в тюрьме. И что отец его очень авторитетный вор. А может бандит. Я так и не поняла.

Моё цирковое прошлое и спортивные успехи были хорошо известны всем в нашей школе. Видимо поэтому Король и положил на меня глаз.

Король и его два приятеля Толстый и Клоп. Толстый был не просто толстым, а как бы даже жирным. Скорее всего болезнь какая-то. Так как кормили нас в интернате не слишком хорошо. Хотя… Толстяк периодически отбирал еду у более мелких одноклассников. Ну а Клоп — был мелким и худым. И ещё от него всегда воняло. Непонятно чем, но как от козла.

А дело было в следующем… Король спросил меня: Типа слабо ли мне на верёвках спуститься с крыши. Ну, то есть, обвязавшись верёвками, спуститься с крыши на балкон. Для чего? А с балкона можно было украсть одежду, что висела и сушилась на верёвках. А если повезёт, и дверь балкона или окно открыто, то и по квартире пошариться. Скажете, что одежда — это фигня. Так нет же в магазинах почти ничего. Дефицит… А на балконах всякое бывает висит. Это можно продать. А деньги… Деньги всегда нужны…