Повсюду внутри самолетного салона были установлены носилки с лежащими на них бойцами, половина из которых находилась без сознания. Но тот раненый, который лежал на носилках прямо рядом с Александром, вполне мог говорить. Он оказался тоже старшим лейтенантом, как и сам Лебедев, только танкистом, командиром танкового взвода из шестого механизированного корпуса генерал-майора Хацкилевича. Свои ранения этот храбрый танкист, назвавшийся Михаилом Кондратьевым, получил во время встречного боя с танками Манштейна, произошедшим первого июля на шоссе, идущем к Даугавпилсу. И всю дорогу, пока самолет летел в Ленинград, он рассказывал подробности той танковой мясорубки.
— Значит, слушай сюда, морячок, расскажешь там своим флотским, как танкисты дерутся, — хриплым, но довольно громким голосом начал вещать Кондратьев, едва завидев рядом с собой Лебедева. Как этот Михаил выглядел в обычной жизни, понять не представлялось возможным, потому что он весь был забинтован. Повязки казались совсем свежими, но кое-где из-под бинтов на голове танкиста уже проступали капли сукровицы. Свободными от бинтов на лице оставались лишь левый глаз серого цвета и рот с опухшими губами. Все тело его, вероятно, тоже было забинтовано, но полностью или нет, разглядеть Лебедев не мог, потому что раненый был накрыт одеялом в пододеяльнике, плотно подоткнутым со всех сторон. Наверное, когда танкист говорил, ему становилось немного легче. Во всяком случае, так Саша объяснял для самого себя потребность раненого высказаться. Потому слушал внимательно и не перебивал.
— Нас в тридцатьчетверке четверо было. Я, мой механик-водитель старшина Валера Ушкевич, стрелок-радист Боря Багрянский и заряжающий Володя Михайленко. А с нами еще два экипажа во взводе. Танк младшего лейтенанта Семы Ройзмана слева от нас, а танк лейтенанта Гриши Рокотова — справа. Наш взвод занял позицию в перелеске, справа от шоссе, чтобы атаковать немцев с фланга по приказу. Сначала немцев специально немного пропустили вперед, а потом уже команду я по радио получил и своим приказал выдвигаться из-за деревьев и открывать огонь. Все мои три танка начали высовываться потихоньку из перелеска на дистанции метров сорок друг от друга. А по дороге немецкие панцеры катили, тройки. Ну, мы им и влепили в борта метров с двухсот по бронебойной болванке, только башни слетали. Сразу три танка подбили. А по нам их задние ударили, только не видно было им нас с дороги хорошо, мы же замаскированные в перелеске находились.
Так по вспышкам наших пушек немцы стреляли. Опытные, сразу видно. И подбили, гады, танк Гриши Рокотова сразу. Я из своей командирской башенки видел, что гусеница левая от первого попадания слетела, а от второго — движок задымился. Произвели и мы следующий залп. Подбили еще один танк у немцев. А тут они разглядели уже получше, где мы прячемся, и давай по нам прицельно лупить. А их танков на шоссе еще много оставалось целых. Задели три раза мой танк, прежде, чем серьезные повреждения начались.
Сначала, как и у Рокотова, гусеницу разнесло. А потом такой удар последовал, что лопнула броня. Вспышка произошла, и я на несколько секунд сознание потерял. Но, быстро очнулся от жара, потому что танк уже горел. Надо выбираться было. И сам бы я не выбрался, если бы механик не помог. Он быстро меня вытащил через свой люк, а то башенный заклинило после удара болванки. Нашего заряжающего, Володю, сразу убило, кусками брони всего посекло. А стрелок-радист Боря Багрянский сильно обгорел и не дышал уже.
Я в первый момент даже и не понимал, что со мной. Вылез с помощью старшины из танка. Осмотрелся и вижу, что и оставшийся танк из нашего взвода тоже подбили, и горит он уже. Так силы я еще нашел, чтобы рвануть туда под пулеметным огнем немцев, чтобы помочь выбраться ребятам. Ну, и спаситель мой Валера Ушкевич тоже за мной увязался. Так и попал он под пулеметную очередь. И замертво упал. Я один остался. Смотрю, а весь экипаж Ройзмана тоже погиб. Мехвод его Фарид Магомедов в люке наполовину торчит и горит весь, мертвый уже, а сам Ройзман из командирского люка свесился, изрешеченный весь не то пулями, не то осколками так, что и живого места на нем не осталось.
Тут плохо мне сделалось. А немцы все из пулеметов поливают наши подбитые танки, на всякий случай, наверное. Так что спрятаться мне пришлось за собственный танк и залечь, а вокруг стрельба не утихает. Тогда только и заметил, что весь обожжен, а левую руку мне оторвало, оказывается, и кровища так и хлещет. Тут подскочил ко мне Гриша Рокотов. Ему повезло выбраться, обгорел только немного, а из его экипажа выжил только стрелок-радист, но и тот потом под пулемет немецкий попал и погиб глупо, как и мой мехвод.
Если бы не Рокотов, не знаю, кто перевязал бы меня. Сам я уже сознание терять начал. Но Гришка вовремя подоспел, перевязал бинтом из индивидуального пакета мне руку. А бой все не прекращался. Снаряды летели в обе стороны, взрывалось все вокруг, пулеметы били отовсюду. Только мы успели отойти от танков в перелесок, как снаряды в боеукладках начали рваться. Но Гришка вовремя заставил меня лечь в какую-то воронку, так и спаслись.
Дотащил меня Гриша до санитаров, а там и до медсанбата дошли. Вскоре нас всех раненых посадили в кузов грузовика и повезли в составе санитарной колонны уже с передовой, но тут налетели самолеты, немецкие пикировщики. И начали нас бомбить. Тогда и ранило меня во второй раз в живот осколками бомбы. Это повезло еще, потому что Гришке Рокотову, который рядом со мной сидел, половину черепа оторвало. А всего лишь ожоги у него были, мог бы и не ехать в тыл, жив бы остался. Эх, жалко парня! Спас он меня, теперь вот в Ленинград везут и операцию делать будут. Может, жив останусь. А Гришка погиб. Да и весь мой взвод погиб.
Лебедев даже не знал, что и сказать этому танкисту, который выжил в ужасном бою, но оказался дважды тяжело ранен. Впрочем, таких, как он, был целый самолет. Не только младшие командиры, но даже полковник, раненый в грудь. Но, никто из них не разговаривал, лишь некоторые стонали, а половина и вовсе летела в беспамятстве. Этот же танкист разговаривал громогласно, стараясь перекричать гул самолетных моторов, видимо, так он старался заглушить свою боль. Вскоре они попали в плотную облачность, и началась болтанка, которая продолжалась почти до самой посадки. Подняться над толстыми слоями облаков самолет не мог, потому что максимальная высота для этого транспортника конструкторами предусматривалась менее шести километров.
На аэродроме раненых уже встречали два санитарных автобуса с бригадой санитаров, которые сразу, едва подвели трап, начали ловко перегружать раненых из самолета в машины. Лебедев спросил врача, вместе с которым летел, куда следуют раненые. Оказалось, что каждый из автобусов поедет в свое медицинское учреждение. К удивлению Саши, во втором случае прозвучало то самое название больницы, где работала его жена. Потому Лебедев попросил врача пустить его в этот автобус. Доктор не стал возражать. Ему сказали перед вылетом, что этот молодой морской командир летит с санитарным бортом не просто так, а выполняет важное задание флотской разведки. Пока грузили раненых, оказалось, что тот танкист, который во время рейса все время говорил, Миша Кондратьев, внезапно умер. Врач констатировал смерть. Тем не менее, его тоже погрузили в автобус вместе с живыми, чтобы потом сразу сдать в морг.
Ленинград встретил Александра низким серым небом и мелким дождиком. Глядя в окно санитарного автобуса, Саша обратил внимание, что на улицах встречалось гораздо меньше транспорта, а пешеходы почти не гуляли. Окна домов, заклеенные газетами для светомаскировки, выглядели странно. Кое-где стояли зенитки. Но самыми заметными выглядели аэростаты заграждения, похожие на больших серых китов, висящих в небе. Тем не менее, улицы города по-прежнему выглядел привычно, ведь после первой бомбежки, которую застал Лебедев перед отправлением на эсминце, никаких других разрушений пока не последовало. Наконец-то автобус приехал во двор медучреждения.
