Когда он позвонил в квартиру, было уже почти десять вечера.

Дверь ему открыла мама, и Александр не удержался, чтобы обнять и расцеловать ее. Она даже не представляет, как он рад ее снова видеть!

— Ты чего, сынок? Не напился ли? Ну, нет, вроде, не пахнет, — сказала мама, вырываясь из сыновних объятий.

— Не напился, просто я счастлив видеть тебя снова, дорогая мамочка! — Искренне воскликнул Александр.

— Чего там такое? Сашка, что ли, пришел? — Крикнул с кухни отец.

— Да, да, папаня, это я и есть! И очень хочу тебя обнять! — Прокричал Александр, снимая обувь в прихожей.

— Ну, точно, опять пьяный пришел, балбес! Я сколько раз говорил тебе, чтобы пьяным больше не смел домой приходить! — Грозно прокричал родитель, едва выйдя из кухни. В руках отец держал бутерброд с колбасой и жевал откушенный от него кусок. Похоже, они с мамой как раз пили чай.

— Нет, я не пьяный. Я пить бросил. И даже не курю теперь. Просто соскучился по дому и семье, — объяснил Александр, подошел к отцу и обнял его.

— Да, ну молодец тогда, — недоверчиво проговорил Евгений Андреевич Лебедев.

Потом, внимательно понюхав воздух, выдыхаемый отпрыском, сказал:

— Вот и посмотрим, сколько на этот раз продержишься.

Был за ним такой грех. В училище с ребятами стали к бутылке прикладываться. И несколько раз отец вытаскивал его из очень щекотливых ситуаций, в которые Александр попадал по пьяному делу. Однажды и отчислить его хотели за пьянку и драку, но пожалели. А дрался он в тот раз за свою Наташку с другим курсантом, который к ней лез, будучи тоже выпившим. Дело на Новый год случилось. Не женаты они с Наташкой тогда еще были. Эх, жаль, что она сейчас на дежурстве!

Родители пригласили Александра ужинать. Тут, за чаем с бутербродами, он им и выложил суть своего преображения.

Услышав произнесенное им, они молча смотрели на него и какое-то время молчали, остолбенев.

Первой нарушила молчание мама и спросила:

— Как такое вообще возможно, чтобы старик жил второй раз? И почему не начал жизнь с рождения, как все нормальные люди, а сразу таким вот взрослым? Но ты то молодой тоже никуда не делся, как я посмотрю. Вон, обниматься кинулся. Старик так бы делать не стал. Может быть, это какая-то болезнь?

— Точно, Аня. Наш сын умом тронулся. Шизофренией такая болезнь называется, раздвоением личности. Это, наверное, у него на почве алкоголизма, — поддержал жену Евгений Андреевич.

— А вот и не тронулся, — возразил Александр. И выпалил:

— Пусть про будущее не верите, но я все секретные директивы знаю, которые на данный момент выданы наркомом Кузнецовым и даже высшим руководством страны. А еще знаю расположение сил и средств не только нашего флота, но и немецкого. И армейские директивы и расположение армий наших и противника знаю. И все имеющиеся планы по развертыванию мне известны в подробностях. Известно, что флот готовится к обороне на минных позициях, а не к активным действиям против вражеских коммуникаций и портов. И что армейские ни черта не делают для того, чтобы реально укрепиться вдоль границ и создать заранее эшелонированную оборону на путях наступления немцев, а вместо этого дробят механизированные части, я тоже знаю. И то, что авиация беспечно размещена в радиусе ударов противника знаю. Вот откуда я могу все это знать?

— А, ну ка, Аня, выйди. Я сам с ним поговорю, — строго проговорил отец.

— Да, это мужской разговор, — подтвердил Александр.

Мать вышла из кухни и закрыла за собой дверь. Александр и Евгений Андреевич остались вдвоем, и сын подробно пересказал отцу все то, что знал о текущем положении флота и армии. Поняв, что сын действительно знает слишком много для своего положения, отец начал проявлять интерес. Он достал из буфета бутылку армянского коньяка и разлил в две стопки. Потом, уже спокойно, попросил рассказать о том, что ждет город и флот после начала войны.

И Александр рассказал, что ничего хорошего при существующем раскладе не будет. Победим, конечно, но война продлится очень долго, погибнут лучшие люди, многие миллионы. А цена победы будет такой высокой, что СССР не сможет оправиться от потрясений войны и залечить раны, нанесенные в ней, уже никогда, до самого момента своего развала. Но и потом еще долго будет ощущаться демографическая яма, вызванная военными потерями.

Что же касается Ленинграда и флота, то они устоят, переживут голод, холод и осаду, но потеряют огромное количество мирных жителей и бойцов. Оборона поначалу будет неэффективной и не сможет помешать немцам прорвать наспех возведенный Лужский рубеж, выйти на оперативный простор, прорваться почти к самому городу, выйти на берег залива между Урицком и южной окраиной Петергофа, и укрепиться вокруг, замкнув кольцо блокады в Шлиссельбурге. После чего, когда уже положение в сентябре сделается критическим, Жуков приедет наводить порядок, выровняет и укрепит линии обороны по южным пригородам и на Ораниенбаумском плацдарме, предотвратит форсирование противником Невы и наладит взаимодействие флота и берега. Но будет уже поздно что-то изменить кардинально.

Десанты, спешно собранные и отправленные флотом, не помогут отбить Петергоф, Стрельну и берег, а почти все десантники погибнут, как погибнет и целый полк танков КВ, отправленных им на выручку без поддержки пехоты. Война под Ленинградом приобретет позиционный характер на долгие 900 дней. Город будет отрезан от страны, подвергнется постоянным бомбежкам и обстрелам с ближних высот дальнобойной осадной артиллерией, и будет постепенно вымирать без тепла и еды.

А все попытки прорвать блокаду ничего не дадут. Зато потери увеличатся еще больше, особенно на Невском пятачке, где, на полностью простреливаемом врагом и ничем не защищенном куске берега будут пытаться создавать плацдарм для прорыва. Только в январе 43 года блокаду прорвут у кромки Ладожского озера, но снабжение не будет еще полностью восстановлено по узкому коридору, простреливаемому врагами с высот, выбить немцев с которых не получится еще долго, целый год, до самого снятия блокады в январе 44-го.

А флот с огромными потерями от мин в последний момент эвакуируется из базы в Ханко и из Таллина и бесславно простоит большую часть войны в Маркизовой луже. А потеряет только в текущем году 174 корабля. И только единственная радиолокационная станция, в возможности которой никто из начальства сейчас особо не верит, поможет вовремя обнаружить самолеты противника, идущие бомбить оставшиеся от флота корабли. А немецкий летчик-ас Ганс-Ульрих Рудель 23 сентября разбомбит линкор «Марат», и от взрыва бомбы взлетит на воздух артпогреб первой башни, что приведет к полному отрыву носовой части, к разрушению надстройки и к гибели комсостава и множества матросов. Короче говоря, будет все очень плохо. И вот поэтому Александр и обратился к отцу. Потому что вся надежда что-то изменить сейчас только на него.

Евгений Андреевич опрокинул еще одну стопку, закусил коньяк куском колбасы, потом подумал и проговорил:

— Ты вот что, сын. Никому не распространяйся о своих знаниях, а меры принимать буду я сам. Завтра же на военном совете флота попробую протолкнуть идею о вывозе из передовой базы в Лиепае всего, что может пригодиться, в Кронштадт, включая ремонтирующиеся корабли. Обоснование имеется. Эта база плохо укреплена. Пока не укрепят, силы и средства надо отвести, чтобы не потерять их в случае начала боевых действий. Оставить там пока можно только самое необходимое на случай обороны и то так, чтобы можно было и оставшееся быстро эвакуировать. Если ты правду говоришь, все равно эту базу не удержать, а все запасы там взорвут на вторые сутки войны. Кстати, а что еще ты можешь сказать такое, чтобы я перестал сомневаться в твоих словах?

— Дедушка мой Андрей умрет послезавтра от инфаркта, то есть твой отец, — произнес Саша.

— Старый он, конечно, да и сердце больное у моего отца, так что все может с ним случиться. Что ж, вот и увидим, — проговорил Евгений Андреевич, — а сейчас иди поспи пару часиков, а то засиделись мы. Я своему ординарцу позвоню, чтобы он потом отвез тебя на катере в порт.