Шатер принца наполнился гулом, криками и таким шумом, что, казалось, был готов разорвать ткань стен и, выплеснувшись наружу, затопить весь лагерь армии.

Конрадин нервничал, он устало плюхнулся на стул, стоявший во главе большого стола и, барабаня костяшками пальцев по столу, с волнением и тревогой наблюдал за военачальниками, ожидая, когда она, наконец, угомонятся и, выплеснув на волю свои эмоции, предложат ему внятный и разумный вариант действий.

Но они, вспомнив о пресловутой рыцарской гордости, этикете и еще бог знает, о чем, почти единодушно выразили мнение – армия должна принять бой возле Тальякоццо, дабы громогласной победой оповестить всем колеблющимся о приходе нового короля, а заодно, можно сказать «до кучи», деморализовать рыцарство, все еще находящееся под знаменами Шарля де Анжу. Иного варианта они не предложили, хотя Конрадин и попытался образумить их, высказывая свой вариант ведения кампании. Он хотел разбить армию хотя бы на два корпуса, один из которых, численно превосходивший заслонные части Шарля почти вдвое, разбил бы врага под Тальякоццо, тогда как второй, предприняв обходный маневр, вышел на оперативный простор, атаковав незащищенный города и замки и двигаясь прямиком на Неаполь.

Спорить было просто бесполезно. Конрадин понял, что с самого начала военного совета допустил глупейшую и непростительнейшую ошибку – он, командир и предводитель, принц и будущий король (он даже не сомневался в этом), опустился до совета с ними и приравнял себя к ним, сделав равным и послушным общей воле.

– Быть посему!.. – Конрадин встал и, придав голосу нотки внушительности и, как ему показалось, величественности, громко произнес. – Завтра поутру, синьоры, мы изволим атаковать позиции противника! Извольте выслать герольдов!.. – Он деланно поклонился им, давая понять, что больше не нуждается в их присутствии или советах.

Герцоги, графы и знатные военачальники молча поклонились и, шушукаясь тихо между собой, покинули шатер принца.

Он сел, опустошенный и раздавленный свершившимся моментом. То, о чем он так долго ждал и тайно мечтал, несбыточное вожделение короны, казавшееся еще вчера таким призрачным и невероятным, свершилось.

Конрадин ожидал чего-то иного, больших эмоций, душевного подъема и взрыва в крови, а вместо этого получил опустошение и звенящую тишину, сжимавшую виски и сердце холодными костяшками. Он поймал себя на мысли, то перед ним, как ни смешно или грустно, больше ничего нет – никакой идеи или, хотя бы, мало-мальски намеченного плана. Он, словно глупый мальчишка, вбивший себе в голову какую-то мечту и осуществивший ее, теперь сидел и, хлопая ресницами, понимал, что оказался в пустоте. Он не знал, что и как ему дальше делать, он даже не смог спланировать завтрашний бой, чего уж говорить тогда о чем-то другом!..

Ввязавшись в погоню за вожделенной короной своего покойного отца, Конрадин даже подозревать не мог, насколько трудной и ответственной сможет оказаться эта затея. Он – юный шестнадцатилетний подросток – еще толком не осознал, что с головой окунулся во взрослую жизнь, к которой, как ни крути, он оказался не готов. Не готов прежде всего морально, ведь юношеские иллюзии также далеки от реальности взрослой жизни, как и ожидание первого поцелуя от впечатлений, полученных от него. Глубокая душевная опустошенность, соединяясь с внезапно настигшим прозрением собственного бессилия, прежде всего, как предводителя и короля-претендента, практически раздавили его.

Конрадин боялся заснуть – его страшила сама мысль о завтрашнем дне, в котором (он это отчетливо понял) должно будет решиться если не все, то, по крайней мере, почти все в его жизни. Принц разделся сам, боясь показать слугам и оруженосцам собственную слабость и испуг, так свойственный большинству людей, но казавшийся ему чем-то неуместным для будущего короля и военачальника огромной армии.

Он лег и, долго ворочаясь с бока на бок, заснул только под утро, но тревожным и беспокойным сном…

Все. Наконец-то это началось. То, чего Шарль так боялся в душе, но чего так нетерпеливо, как возлюбленный ожидает миг свидания с предметом своих мечтаний, ожидал последние полгода, свершилось. Враг, все-таки, вступил в пределы его королевства и желает спихнуть его с трона и утопить в крови.

Испытания никогда не смущали его, не вызывали ступора и растерянности. Именно в эти мгновения король становился самим собою – дерзким, смелым, сочетая разумное безрассудство и трезвый расчет, граничивший с осторожностью, но никак не с трусостью или растерянностью.

Трезво рассудив, что иного варианта борьбы с огромной армией Конрадина у него нет, Шарль полностью отдался плану Ги де Леви, поставив на него, как игрок ставит на карту все, что имел, имеет и чего может лишиться в случае проигрыша.

Весь расчет обороны строился на том, что шпионам Конрадина не удастся доставить свежие данные и позволит его армии скрытно приблизиться к Тальякоццо, став, таким образом, неприятным сюрпризом для врага, не ожидающего его здесь и сейчас.

Шарль только что разослал оруженосцев за командирами отрядов на военный совет и остался в полном одиночестве. Он сидел в кресле, опустив голову и зарывшись пальцами в свои седеющие волосы, но настроение его было немного подавленным и король, поднявшись с кресла, вышел из палатки и решил немного прогуляться под ночным звездным небом. Дуновение прохладного ночного ветерка приятно освежило и развеселило его, как-то незаметно отогнав хандру и мрачные мысли, обуревавшие его весь вечер.

«Завтра решит все… – он даже усмехнулся этой простой мысли, что промелькнула у него в голове. – Завтра…»

Король поднял глаза к небу и стал рассматривать звезды, наслаждаясь их переливчатым сиянием. Иссиня-черное, словно бархатное, небо было расцвечено миллионами больших и маленьких искрящихся и переливающихся всеми оттенками бриллиантов, рассыпанных по его бескрайней глади великим Творцом. Холодный и равнодушный цвет звезд, как он мог показаться на первый взгляд, протягивал к Шарлю свои невидимые лучики, словно желая дотронуться до его головы и плеч. Растущая луна, заливая все своим серебристо-голубым сиянием, придавала окружающим короля предметам какой-то невероятный, причудливый и удивительный по красоте вид. Огромные дубы и грабы, растущие неподалеку от королевского шатра, разом превратились в легендарных заколдованных чудищ, тянувших к небу свои ветвистые руки. Они словно пытались ухватиться за него и, оторвавшись от бренной земли, воспарить в невесомом ночном покое.

В это время к палатке приблизились все командующие отрядов и, в нетерпении перетаптываясь с ноги на ногу, ожидали, пока король оторвет свой взгляд с небес и обратит на них внимание. Лука де Сент-Эньян громко кашлянул, давая понять королю, что тот здесь не один и что его ожидают. Шарль тряхнул головой, посмотрел на него, натужно выдавил на свеем лице некоторое подобие улыбки и, сделав приглашающий жест в сторону открытого полога шатра, произнес:

– Я жду вас, мессиры… – король с довольным видом кивнул головой и первым вошел в шатер. Сеньоры проследовали вслед за ним. Шарль сел в кресло и сказал. – Прошу вас излишне не церемониться. Рассаживайтесь, мессиры…

Командиры отрядов шумно расселись вокруг большого походного стола. Король дождался, пока шум немного утихнет, прокашлялся в кулак и, устремляя свой взгляд на казначея де Белло, произнес:

– Я пригласил вас, мессиры, дабы обсудить… – он замялся и поправил себя, – дабы изложить вам план завтрашнего сражения.

Над столом нависла звенящая тишина. Никто не разговаривал и не перешептывался – все устремили взгляды на Шарля. Тот улыбнулся и пару раз кивнув головой, громко сказал:

– Суть дела такова! – рыцари превратились в молчаливые статуи, пожиравшие его глазами. – Учитывая почти двукратное превосходство противника, мы решили применить абсолютно новую тактику ведения боя.