Раймон с трудом поймал голову сына и прижал ее к себе, все еще продолжая неотрывно смотреть на короля. Внезапно, он почувствовал, что губы на отрубленной голове шевелятся, а король Филипп взглядом показывает графу, что надо посмотреть на лицо его сына…
Граф наклонил голову и, с трудом превозмогая себя, посмотрел в лицо своего сына.
Раймон-младший улыбался, моргая своими остекленевшими глазами.
– Здравствуй, отец… – произнесли губы отрубленной головы, – спасибо тебе за доброту и заботу…»
Граф протянул руку к кубку с вином, стоявшему на столике возле его постели, и заметил, как дрожит рука, а вино из трясущегося кубка стекает по ней, орошая каменные плиты пола красными каплями.
Раймон с раздражением отшвырнул кубок, который со звоном ударился о стену, упал на пол и покатился по комнате. Он вытер мокрое от пота лицо, встал и на шатающихся ногах направился к дверям.
Граф резким рывком распахнул двери спальни: прохладный воздух коридора немного освежил его своим дуновением. Раймон потряс седеющими волосами, тяжело вздохнул и, набрав как можно больше воздуха в легкие, крикнул слуг, заметавшихся по этажам дворца, словно перепуганные зайцы при виде ястреба, внезапно выныривающего из-за тучи и пикирующего на освещенный солнцем луг. Граф немного поежился и плотнее закутался в теплый халат, огляделся по сторонам и неспешной походкой направился в сторону большой дворцовой залы. Он раскрыл тяжелые двери и, словно крадучись, заглянул туда, поймав себя на мысли, что он ходит по своему родовому дворцу, как какой-нибудь ночной вор.
Внезапно, граф услышал за своей спиной громкие шаги, похожие на топот нескольких бегущих человек. Раймон резко развернулся и посмотрел в сторону, откуда шел звук: четверо слуг с факелами в руках спешили к нему.
– А-а-а, вот и вы, бездельники, – хмуро произнес он, окидывая заспанные лица своих слуг, – наконец-то…
– Простите, хозяин, замешкались малость… – слуги прятали свои встревоженные лица и отводили глаза. – Сеньор виконт, понимаете, уже встал и приказал нам вооружать его к поединку…
Раймон внезапно вспомнил, что именно сегодня истекли те несколько дней, данные герольдами крестоносцев на приготовление к смертельному поединку. Он покачал головой, прикусил нижнюю губу и отослал слуг обратно к своему сыну, приказав им направить к нему его оруженосцев и конюших. Когда они, облегченно вздохнув, убежали, оставив его наедине со своими мыслями, Раймон тяжело вздохнул и, понуро опустив голову, пошел в спальню.
Сегодняшний день должен был решить очень многое, расставить точки в этой, как казалось графу, слишком затянувшейся истории, конца и края которой не было видно…
– Combat a l′outrance… – с какой-то злостью и, одновременно, обреченностью в голосе произнес он, опускаясь на край постели, – черт бы их всех побрал… – Раймон уставился в окно, робко освещаемое лучами восходящего осеннего солнца. Перед ним пролетела вся его беспутная, скомканная и, словно нелепая шутка, жизнь. – Доигрался…. Теперь пора платить по счетам… – Старый граф присел на край постели. Ему, почему-то, вспомнился вчерашний разговор, состоявшийся у него в комнате с сыном.
Молодой виконт Раймон, также, как и отец, принял вызов на смертельный поединок, глубоко всадив свой меч в щит сенешаля де Леви. Отец, удивившись и испугавшись, посмотрел на него, но решился заговорить только тогда, когда смог остаться с виконтом наедине.
Раймон-младший нервничал, хотя и старался не показывать этого. Отец прочитал неуверенность, которая ледяной искоркой сверкнула в глазах его сына.
– Зачем?.. – глядя в глаза виконту, спросил отец. – Тебе, что, мало моих мучений?..
– Нет. – Холодно и неожиданно резко ответил юноша. Его руки, сжатые в кулаки, побелели. – Мне самому надоело все это. – Он вздохнул и добавил. – Хуже горькой редьки…
– Это не твоя война… – попытался урезонить его Раймон-старший.
– А чья, отец? – С надрывом в голосе спросил его сын. – Твоя? – Он отрицательно покачал головой, обжигая пристальным взглядом старого графа. – Катаров? – Виконт кисло ухмыльнулся. – Им, в сущности, все равно. Я видел их равнодушные лица и кислые физиономии, когда ты повелел им, единственный раз в жизни, направить свои части для обороны Тулузы. Они, отец, заботятся только о своем благополучии, только и всего! Зато! Зато, я видел, как скривились, озлобились и, одновременно, побледнели их морды, когда все услышали о сожжении Сен-Феликс! Боже мой! Какая, право, трагедия! – Виконт засмеялся. Его смех был какой-то напряженный, нервный. – Я просто радовался, когда увидел, как они расстроились! Первый раз, отец! Они поняли горечь потерь, горечь смертей, разорений и убытков!!!
– О чем ты говоришь… – Отец опустил голову, понимая, что сейчас с ним разговаривает не его сын, а его совесть, долгое время прятавшаяся где-то в глубине его сердца, но которая не переставая грызла душу, точила нервы, не давала спокойно спать.
– Я даже рад, что мессир Ги де Леви умудрился-таки спалить и разорить Сен-Феликс. Когда крестоносцы разгромили несчастного виконта Раймона-Роже – они молчали и лишь грустно вздыхали, ссылаясь на божьи испытания! Они позволили разгромить виконта! Они оставили его сына сиротой и безземельным!!!
– Молчи, ради всего святого… – Отец испуганно покосился в сторону входных дверей, поймав себя на мысли, что он, граф, уже не хозяин в собственном дворце, он опасается катаров, боится, что их искренний разговор сможет быть услышан посторонними ушами.
– Поэтому, отец, я и решил драться с сенешалем. – Раймон-младший резко направился к входной двери. – Лучше уж погибнуть от руки благородного рыцаря, чем смотреть на все это безобразие…
– Умоляю, откажись…
– Нет. – Спокойно ответил виконт. – Герольд сенешаля так прямо и сказал, что если не выйдет семья де Мирпуа, которых мы укрываем от Божьего суда, драться придется нам…
Лагерь крестоносцев. То же время.
После удачного рейда и сожжения Сен-Феликс-де-Караман крестоносцы, напротив, находились в великолепном расположении духа. Сенешаль де Леви, как истинный католик, прогнал всех проституток из лагеря, объявив режим жесткой и суровой дисциплины. Рыцари, просто удивительно, разом отринули от себя мирскую суетность, погрузившись в духовность и воздержание. Весь последний день и вечер перед смертельным поединком троица провела в походной церкви, усердно молясь и исповедуясь перед католическими священниками, чьи уши, если бы они имели такую возможность или способность, наверняка бы увяли, слушая длинные перечисления грехов крестоносцев. Но, покаяние – есть не что иное, как путь к очищению и спасению души, благо, что все основные «подвиги», требовавшие неотложного участия священнослужителя, были совершены рыцарями во имя веры.
Оставив оружие на алтаре часовни, дабы Господь мог укрепить его сталь и надежность, Ги де Леви, Бушар де Марли и Жильбер де Клэр, усердно постились весь день, отказывая себе во всем, кроме хлеба и воды, что нисколько не удивляло и не поражало воображение, ведь набожность средневековья можно ставить в пример современной распущенности и некоторому пренебрежению к религии, царящему в современности.
Итак, обе стороны готовились к развязке того ужасного клубка, имя которому «Альбигойская драма» …
Ги проснулся, проспав начало утреннего построения армии. На отсутствие сенешаля махнули рукой – все-таки, не каждый день командующие армии собираются на смертельный поединок, кажущийся чем-то необыкновенным, завораживающим и пугающим, словно сошедшим со страниц пыльных фолиантов, рассказывающих о подвигах рыцарей Карла Великого, Гильома Оранжского и Роланда. Он быстро поднялся и, умывшись холодной водой – ночи уже были прохладными, вышел из палатки на открытый воздух.
Бушар де Марли неспешно вооружался, стоя на деревянной скамейке. Вокруг него суетились оруженосцы и слуги, затягивающие гамбезон и державшие кольчугу в руках. Возле палатки де Клэра тоже было столпотворение.
