Жильбер оглянулся, подъехал ближе и пощупал большую деревянную балку, подпиравшую крышу соседнего дома. Он с довольным видом кивнул и приказал крестоносцам вырвать ее, обвязав веревками возле основания. Дом рухнул, поднимая ужасный грохот и клубы пыли, но заветная балка была уже в руках воинов. Они разбежались и, крепко сжимая ее руками, ударили по двери башни. Дверь слетела с петель и упала, неуклюже заваливаясь набок только после третьего удара.

Арбалетчики, стоявшие за спинами крестоносцев, орудовавших тараном, для уверенности выстрелили в темноту проема, закрытого густой пеленой пыли, поднявшейся в воздух от упавшей двери…

Фердинанд де Кортемассо погиб одним из первых. Неудачная и, как оказалось, бессмысленная атака воинов гарнизона захлебнулась, так и не успев начаться. Группа Бушара де Марли расступилась, прижалась к стенам и пропустила сквозь свои ряды конницу, которая буквально раздавила и затоптала копытами своих коней пехотинцев.

Рыцарь Фердинанд увернулся, прыгнув за большую бочку, стоявшую возле дверей одного из близлежащих домов. Мимо него пронесся крестоносец в ярко-желтом сюркоте с тремя черными стропилами родового герба. Судя по всему, это был один из предводителей армии, напавшей на спящий город. Крестоносец что-то громко кричал, отдавая приказы своим воинам. Комендант понял, что крестоносцам известен довольно-таки подробный план города, Фердинанд решил выскочить из своей засады и убить командира, надеясь, что гибель главаря крестоносной армии деморализует противника и позволит защитникам выиграть время для отхода, перегруппировки и контратаки.

– Будь ты проклят! – Закричал Фердинанд и, выскочив из-за бочки, бросился на крестоносца, намереваясь прикончить того одним колющим ударом своего меча. – Сдохни, собака!..

Крестоносец, не ожидавший внезапной атаки, на какие-то мгновения опешил, но тут же собрался и, поддав шпорами своего коня, заставил животное отпрыгнуть в бок. Колющий удар не получился – конь увеличил расстояние, меч Фердинанда скользнул по сюркоту крестоносца, но не причинил тому никакого вреда. Комендант немного потерял равновесие, пытаясь достать врага, и понял, что совершил ошибку.

Ги де Леви, это был именно он, резким, наотмашь, рубящим ударом своего меча отсек кисть врага и, наклонив корпус в направлении раненого Фердинанда, вторым ударом разрубил ему голову. Комендант упал на пыльные камни улицы и, обливаясь кровью, умер.

Пехотинцы, увидев смерть своего командира, бросились бежать к цитадели, но большинству из них так и не довелось пережить первые минуты атаки. Всадники легко догнали убегающих катаров и с легкостью прикончили их, рубя мечами и затаптывая копытами своих разгоряченных коней.

Гарсия испугался, увидев внезапную атаку крестоносцев. Он незаметно от рыцаря Фердинанда побежал к цитадели, намереваясь спрятаться и ускользнуть от смерти, но и там его ждало страшное разочарование – один из отрядов крестоносцев пробился к последнему оплоту и, сминая защитников, уже готовился к штурму. Стражник успел забежать в цитадель, оглашая воздух своими истошными воплями. Кто-то с размаха врезал ему по затылку, обругав трусом и паникером, но Гарсия, все нутро которого содрогалось от страха неминуемой смерти, ничего не ответил и бросился к башне, намереваясь укрыться там.

Эрмессинда де Лорак, которой сенешаль позволил сбежать из Каркассона, вздрогнула, услышав резкие и пронзительные удары набатного колокола. Этой ночью она плохо спала – сон долго не приходил к ней, вынуждая несчастную раненую шпионку ворочаться на постели. Лишь под утро она, наконец, забылась, погрузившись в глубокий, но беспокойный сон. Ощущение чего-то страшного, гадкого и неотвратимого преследовало несчастную с самого первого дня ее удивительного побега.

Калека, в которую превратилась еще недавно удивительно красивая и грациозная девушка, известная Каркассону под именем Флоранс, вздрогнула, резко поднялась на постели и, открыв единственный оставшийся глаз, испуганно прислушалась.

Из окна башни, выходившего на улицу городка, слышался шум, крики воинов, вопли перепуганных жителей, команды командиров, пытавшихся организовать оборону и, тут она вздрогнула, похолодела, и все ее тело стало покрываться крупными мурашками, громкие возгласы крестоносцев. То, что это были они не вызывало сомнений. Крики «С нами Бог!» принадлежали только им, тем извергам, которых несчастная девушка, если ее так можно было назвать после всех мучений, истязаний и издевательств, которые смогла выдержать ее хрупкое тело и крепкая воля, ненавидела больше всего и всех на свете. Проклятые изверги добрались и до этого тихого и благодатного городка, протянув свои мерзкие и загребущие лапы к оной из святынь катаров – городку Сен-Феликс-де-Караман.

Еще не отойдя от сна, Эрмессинда машинально протянула гноящуюся, но уже заживающую культю, намереваясь схватить кинжал, лежавший на тумбе рядом с постелью. Культя неуклюже ударила по его рукояти, роняя тяжелый кинжал на каменные плиты пола башни.

– Мама! – Зарыдала несчастная, поднося к лицу свои обрубленные возле кистей руки. – Мамочка! За что?!..

Слезы потекли из единственного глаза, стекая по щекам ее, некогда красивого, лица, превратившегося в ужасную маску мучений, изборожденную шрамами и морщинами.

Усилия лекарей, старавшихся вернуть к жизни несчастное создание, от которого осталось только жалкое подобие человеческого тела, дали свои результаты: многие раны стали затягиваться, гнойники заживали, оставляя на теле розовые рубцы, но измученная и истерзанная душа девушки уже не могла оправиться после перенесенных страданий.

Сажания на кол, пытки, издевательства, глумление и насилия, которым подвергали тело Эрмессинды, исковеркали душу, прорезав на ней незаживающие раны, излечить которые был способен только Господь Бог. То, что она смогла сохранить крупицу разума и не погрузиться во мрак сумасшествия, была лишь ее вера в истинность и светлость катарской веры, ведшей ее сквозь мрак пыток и мучений.

Эрмессинда осторожно опустила ноги на каменные плиты пола, ощущая приятную прохладу камней ступнями. Левая нога девушки была вывихнута в районе бедра, доставляя мучения при каждом резком движении. Это не удручало, но, одновременно, злило и пугало ее. То, что она была обречена на повторные мучения, угнетало и терзало ее сердце. Культи не позволяли ей пойти на грех самоубийства, она не могла даже защитить себя. Ей оставалось только ждать и надеяться, что защитники смогут отбить нападение крестоносцев или, в крайнем случае, упросить кого-нибудь из воинов гарнизона прикончить ее ударом меча, ограждая от встречи с ужасными кровожадными насильниками.

За дверями комнаты раздавались крики воинов, шум бегущих ног и бряцанье оружия. В окна все явственнее и отчетливее влетали крики крестоносцев, осаждавших последний оплот катаров – несчастную старинную башню, основание которой построили еще древние римляне.

Эрмессинда тихонько открыла дверь и с осторожностью выглянула из-за нее. Шум схватки, перемежающийся мощными ударами в дверь, доносился снизу – враги уже приступили к последнему и яростному штурму. Раненая, с трудом волоча вывихнутую ногу, стала спускаться по узкой боковой лесенке вниз, надеясь незамеченной проскользнуть в тайный ход, ведший из башни к тыльной стене крепости, к едва заметной калитке – ее последней надежде на спасение…

Гарсия понял, что защитники башни не смогут долго сдерживать натиск крестоносцев – дверь уже трещала под мощными ударами балки, используемой в качестве тарана. Он рванулся вниз, пытаясь выскочить через потайную калитку, но вся лестница была заставлена какими-то сундуками, кожаными мешками и прочей поклажей, возле которых находились катарские гвардейцы, вооруженные до зубов и закованные в кольчуги и тяжелые шлемы. Полумрак подвала тускло освещался смолистыми факелами, отбрасывающими причудливые, тени на лица и фигуры воинов, придавая их решительным лицам зловещий вид.