Тибо шумно засопел и уставился в непроглядную темень ночи, растекшейся иссиня-черным бархатом над засыпающим Лондоном. Где-то в самой потаенной глубине его души шевелилось какое-то едва уловимое и трудно передаваемое чувство стыда, смешанное с горечью и невыносимой мерзостью плана, придуманного хитрым царедворцем и предложенное ему – графу де Блуа. Ему – одному из богатейших и именитейших сеньоров Европы, родственнику нескольких королей и родичу большинства знатных родов Франции, Англии, Германии и Италии.

Он закрыл глаза. Отчетливо вспомнилась зеленая лужайка, раскинувшаяся сразу же за рвом родового замка сеньоров Блуа, яркое весеннее солнце, весело и задорно светившее где-то высоко среди чарующей голубизны бескрайнего неба. Его старый наставник – убеленный сединами рыцарь, ходивший в крестовые походы, и каким-то немыслимым чудом возвратившийся домой, который, нежно поглаживая его детские непослушные кудри цвета спелой пшеницы, частенько приговаривал:

– Честь, малыш Тибо, очень хрупкая вещь… – старик при этом незаметно плакал и, украдкой вытирая слезинки, сбегавшие вниз по его лицу, покрытому сетью глубоких морщин и шрамов – этих следов жизни, славы, потерь и огромного человеческого опыта, незаметно приходящего с возрастом и давящего на плечи тяжким бременем. – Честь, малыш, словно чистое исподнее. Её просто замарать и невозможно потом выбелить. Так и будешь до скончания века жить в сраме…

– Но, дедушка Робер… – мальчик удивленно хлопал своими длинными и пушистыми ресницами. – Ведь никто не увидит этого?..

– А Господь? Ты и от него спрячешь?.. – старик, сердце которого что-то тяготило, всегда отводил глаза, произнося эти слова…

– Ваша светлость? – голос де Биго пробудил Тибо от минутной слабости, вызванной воспоминаниями детства. – Вы, надеюсь, хорошо себя чувствуете?..

– Просто великолепно я себя чувствую! – Тибо нахмурился, встал, потянулся телом, похрустел позвонками и суставами, нервно повел шеей, ухмыльнулся, что-то прошептал одними губами, после чего прибавил. – Бог нам всем судья, мессир де Биго. Мессир де Ипр будет сегодня же готов к маршу на Кардифф. Потрудитесь и вы его не задерживать и подготовьте все необходимые бумаги и людей…

Он повернулся к Гуго спиной и, гордо вскинув свою голову, направился к выходу из комнаты.

– Вот тварь-то… – едва слышно произнес де Биго, наблюдая за горделивой походкой де Блуа. – Его-то и надо нам королем. Боюсь, что братец его Стефан, как ни крути, всего лишь жалкая тень своего великого брата…

Тибо молча вышел из комнаты, громко хлопнул дверью, и, не оборачиваясь, пошел по коридору донжона Тауэра. Шаги его гулко разносились по пустому и словно вымершему этажу, гулким эхом возвращаясь и наслаиваясь на другие звуки шагов.

– Господи… – тихо прошептал он и коснулся руками ладанки, висевшей у него на большой золотой графской цепи, – гореть мне в аду… – внезапно его глаза блеснули адскими всполохами, на лице графа появилась злобная усмешка, превращающая его лицо и застывшую маску злобы, ненависти и чего-то запредельно-страшного, но, вместе с тем, волнующе-завораживающего. – Только сначала я отправлю туда этого ублюдка Филиппа… королевского шершня…

– Прошу вас, ваша светлость. – Высокий и широкоплечий копейщик натянуто улыбнулся и отсалютовал копьем, приветствую де Леви. – Его светлость граф Глостер уже ожидают вас.

Филипп коротко кивнул и, проходя мимо стражника, мельком разглядел его лицо, покрытое рытвинами от прыщей, да рыжие волосы, в полнейшем беспорядке вылезавшие из-под шлема-шапель с широкими, на английский манер, железными полями.

Стражник открыл дверцу, она противно скрипнула на петлях (могли бы и смазать жиром, – подумал де Леви), впуская гостя в небольшую ярко освещенную комнату, главным украшением который был огромный камин, в пылающем чреве которого запросто могли уместиться несколько обрубков стволов деревьев.

– Добрый вечер, мессиры… – Филипп закрыл за собой дверь и учтиво поклонился.

– А, граф Бюрдет, – он услышал веселый голос Глостера, – прошу вас не смущаться! Проходите к нам!..

Филипп подошел к камину, возле которого стояли три больших дубовых кресла с высокими спинками и массивными подлокотниками, изображавшими драконов.

– Дядя, позволь представить тебе его светлость графа Робера Бюрдета Таррагонского! – нарочито громко произнес Глостер, адресуя свои слова старику величавого вида и гордой осанки, сидевшего в соседнем кресле.

– Не кричи, бастард, я и так прекрасно слышу… – спокойный и величественный голос, в котором не было ни капли старческих ноток дрожи и слабости, ответил Глостеру. – Мы рады встретить гостя из далеких земель.

Филипп учтиво поклонился.

– Присаживайтесь, граф… – уже более спокойным тоном сказал Глостер. – Мы, так сказать, по-семейному, без лишних и ненужных ритуалов…

Когда де Леви сел и посмотрел на герцога Куртгёза, то удивился тому, насколько, несмотря на свой преклонный и почтенный возраст, прекрасно выглядел пленный герцог.

– Для меня это слишком большая честь, ваше королевское высочество… – язык почти не слушался де Леви, от волнения он вспотел и покраснел, поймав себя на мысли о том, насколько покойный Гийом Клитон был похож на своего отца. – Сидеть рядом с героем Дорилеи и Иерусалима, для меня…. Право…

– Не волнуйтесь, граф… – холодная и жилистая ладонь герцога легла на руку де Леви. Старик пошевелил своими густыми бровями, что-то вспомнил, улыбнулся и произнес. – Бюрдет… Вы ведь нормандец, граф?.. – Филипп учтиво привстал и поклонился герцогу. – Если не запамятовал, под моими знаменами, кажется, служил ваш родитель… – Куртгёз снова задумался, с довольным видом покачал головой и прибавил. – Так и есть! Он как-то отдал мне своего коня, когда моего иноходца надели на копья поганые сарацины, будь они неладны, а наша атака стала захлебываться и терять темп!..

– Ваша память, сир, равно как и ваши подвиги, поистине безграничны… – Филипп снова поклонился герцогу.

Но, позвольте, граф? – Герцог удивленно захлопал ресницами. – Таррагон, Таррагон… это ведь не в Нормандии?..

– Истинно так, дядя. – Глостер вставил словечко. – Граф покинул Нормандию, откуда его выкинули за долги королевские приставы, и, прибыв в славную Испанию, покорил своим мечом сарацинские земли, основав почти независимое графство…

– Я всегда говорил, говорю, и буду утверждать, что в крови норманнов еще не иссякла искра Божья! Длань Господня не зря привела нашего великого предка Роллона к благодатным берегам Нормандии… – старик улыбнулся и похлопал по плечу де Леви. – Вам, как я понял, тоже захотелось славы или смерти? Похвально, мой друг! Вы, надеюсь, позволите мне, старику, вас так называть?..

– Это честь для меня, сир… – комок подступил к горлу де Леви.

– Вот и славно. – Куртгёз внезапно грустно вздохнул, его взгляд немного потух. – Господи, как жаль, что мой бедный мальчик не послушал моих советов и отправился в эту поганую Фландрию вместо богоприятной Палестины или, на худой конец, близкой к нам Испании…

– Соболезную, сир… – это единственное, что смог выдавить из себя Филипп, рискуя не расплакаться по своему погибшему другу Гийому Клитону.

– Вы, часом, не были знакомы с моим покойным сыном, граф?.. – Робер Куртгёз посмотрел на Филиппа.

– Нет, сир. – де Леви отвел глаза. – Но я слышал, что о вашем сыне все отзывались только с хорошей стороны…

– Дядя, судьба, зачастую, жестока и несправедлива к нам.

– Это жизнь, мой друг… – герцог провел ладонью по лицу, повернул голову к Глостеру. – Ты прав, Робер. Наш род она уже покарала. – Герцог пошевелил губами. – Вы ведь, надеюсь, слышали старинную легенду о проклятии нашего рода? – Филипп как-то неопределенно повел плечами. Куртгёз усмехнулся, провел рукой по своим густым седым волосам. – Плевать на нее, эту легенду, надо жить. Жить, несмотря ни на что. – Герцог посмотрел на Глостера. – Давай-ка, племянничек мой, налей-ка нам всем вина. Все-таки я, как ни крути, а все еще герцог по титулам…