– Бог ты мой! Как же вы выросли, как возмужали! – Он тряс удивленного де Леви, сдавливая своими медвежьими объятьями. – Меня зовут Пьер де Монтонкур! Я старинный товарищ вашего отца! Он, наверное, рассказывал обо мне? Эх! – Он отодвинул Филиппа от себя и снова стал рассматривать его, цокая языком и качая головой. – Надо же! Как же вы, право, похожи на свою матушку, благородную Луизу де Лузиньян! Я ведь был в числе приглашенных гостей на свадьбе! Правда, потом, дела службы надолго лишили меня возможности видеть вашего батюшку и бывать у вас в гостях! – Он покосился на Оливье, который продолжал держать щит и ланс с пенноном, улыбнулся и сказал. – Так! Не смею больше задерживать! Пойдемте, мессир Филипп, я лично сопровожу вас до большой залы дворца и укажу наиболее престижное место для выставления щита и атрибутов участника турнира. Вы ведь, как я понял, собираетесь участвовать?..

– Да, мессир де Монтонкур. – Смущенно ответил Филипп. – Решил-таки попробовать себя…

– Бог мой! Это же прекрасно! Пора, наконец, снова утереть нос многим зарвавшимся сеньорам, изволившим позабыть грозный герб вашего батюшки! Пошли за мной. – Пьер жестом подозвал караульного. – Жан, остаешься за меня. Если что – я в большой зале…

– Понял, ваша милость. – Жан поклонился командиру, отошел от него и снова встал возле входных дверей дворца, придав своему лицу каменное и безучастное выражение.

Пьер де Монтонкур, без умолка говоривший и вспоминавший былые годы, проводил Филиппа в большой зал, где собственноручно расставил шлем, щит и ланс с пенноном, поставив его между атрибутами герцога Бургундии и графа де Невера. Он полюбовался своей работой, довольно крякнул и, покосившись на герольда, стоявшего возле стола с удивленным и несколько ошарашенным видом, сказал:

– Если кто-нибудь будет ворчать, что, мол, откуда здесь затесался этот герб… – Пьер так посмотрел на герольда, что тот вжал голову в плечи и закивал головой, соглашаясь со всем, лишь бы не гневить могущественного начальника личной охраны короля. – Так что я повторяю для «особо бестолковых»: это щит сеньора де Леви, сына старинного товарища короля и… – он снова улыбнулся, – моего самого большого друга…

– П-п-понял, ваша милость… – залепетал герольд, пятясь от места, где стояли рыцари.

– Свободен… – Пьер вяло отмахнулся от него и переключил свою неуемную энергию на Филиппа. – Будешь жить у меня. Никаких отказов не приемлю! Обижусь…

Филипп смутился и растерялся:

– Мессир де Монтонкур, видите ли, я уже разместился в доме у коменданта Пти-Шатле, мессира…

– Я так и знал! – Пьер расстроился и хлопнул себя по ляжке. – Я так и знал, что этот старый прохвост де Грикёр, и тут, умудрился обойти меня…

– Клянусь вам, мессир, что в следующий приезд в Париж я обязательно стану вашим гостем. – Успокаивающе произнес де Леви.

– Спасибо, Филипп. Надеюсь, я могу вас так называть, без этих всяких аристократических причуд?.. – Пьер в упор посмотрел на него своим пронизывающим взглядом.

Филипп улыбнулся и, не отводя своих глаз от собеседника, ответил:

– Для меня, мессир, это будет честью…

– Вот и прекрасно, – подвел итог де Монтонкур. – Пойдем-ка, Филипп, я проведу тебя к его величеству. Он, наверняка, будет рад увидеть продолжателя рода своего друга… – он немного загрустил. – Твой отец очень расстроил короля своим решением принять постриг и покинуть свет. Ну, да ладно! – Он снова улыбнулся, – Ведь, как говорится, все делается только к лучшему. Не так ли, Филипп?..

Филипп молча кивнул, не смея возразить словам столь славного воина, и пошел за ним, приказав оруженосцу находиться возле щита и герба. Оливье сделал недовольное лицо, но молча поклонился и встал возле стола с атрибутами участников турнира. Он гордо расправил плечи и, подперев бока руками, стал бросать орлиные взгляды на соседей-оруженосцев, стоявших возле щитов и гербов своих сеньоров.

Идти оказалось недолго. Они прошли по темноватому коридору, каменные стены которого освещались мерцающим светом смолистых факелов и рассеянными сквозь слюдяные и витражные окна лучами солнца.

Пьер де Монтонкур резко остановился возле обыкновенной и неприметной двери, находившейся в самом конце длинного коридора, постучал и вошел, оставив Филиппа стоять в одиночестве. Мысль о том, что он снова увидит короля, немного беспокоила его, заставляя потеть руки, которые он принялся тщательно вытирать о парадный сюркот.

– Хватить чесаться… – голос де Монтонкура, раздавшийся у него за спиной, заставил вздрогнуть Филиппа от неожиданности. – Я, помнится, еще не так исчесался, когда покойный король Филипп в первый раз вызвал меня к себе…

Филипп молча кивнул и вошел в раскрытую дверь. Комната была небольшая, но уютно обставленная мебелью. Большая шкура медведя лежала на полу, закрывая практически весь пол комнаты. Кроме небольшого письменного стола, нескольких кресел с высокими и резными спинками, ярок пылающего камина и небольшого шкафа, заставленного книгами и свитками пергаментов, пожалуй, ничего не было. Нет, на стене висела большая грубовато намалеванная карта королевства. Пьер толкнул Филиппа в спину и тихо сказал:

– Кланяйся… – после чего вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Филипп, не успев, как следует разглядеть короля, сидевшего в полумраке, поклонился.

– Проходите, мессир Филипп… – раздался громкий с хрипотцой голос Людовика.

– Ваше величество, шевалье и ваш верный вассал Филипп де Леви и де Сент-Ном прибыл по вашему зову! – Достаточно громко, чтобы скрыть волнение, произнес рыцарь.

– Подойдите ближе…– Филипп, не поднимая головы, приблизился к королю и преклонил колено. Людовик, не вставая с кресла, протянул свою, унизанную перстнями-печатками, крупную белую ладонь для целования. Рыцарь прикоснулся губами к холодной жилистой руке Людовика. – Поднимите же голову и присаживайтесь, мессир де Леви. Позвольте мне, как следует, разглядеть вас…

Филипп поднял голову и увидел короля. Людовик сильно располнел, что, с учетом его высокого роста и достаточно развитой фигуры, делало его просто внушительным и исполинским. Только, пожалуй, слишком крупный живот и массивный второй подбородок выдавали начало какой-то скрытой внутренней болезни, хотя, сам Людовик так не считал и не прислушивался к советам лекарей, ссылаясь на фамильный склад своей фигуры. В этом была толика правды: его отец Филипп и мать Берта Голландская были достаточно крупными и к концу своей жизни страдали от ожирения. Но, несмотря на кажущуюся неуклюжесть и излишнюю массу тела, король Людовик не отказывался от конных схваток на копьях, а в пешем бою на мечах или шестоперах ему вообще не было равных. Хотя, как прикинул в уме Филипп де Леви, скорее всего многие из его подданных просто не могли себе позволить такую наглость, как победить монарха в турнирном бою.

– Разверни кресло ближе к камину и садись.

Филипп послушно развернул кресло и присел, не отрывая свой взгляд от короля. Людовик покряхтел, разминая затекшие плечи, хрипло вздохнул, прокашлялся и сказал:

– Сугерий не ошибся, говоря, что ты очень похож на свою матушку, царствие ей небесное… – Филипп молча перекрестился, но ничего не ответил, вспомнив один из уроков Сугерия, говорившего о пользе молчания. Людовик подпер свое массивное и круглое лицо кулаком, на секунду прикрыл глаза, задумавшись, после чего добавил. – Мне уже доложили обо всех твоих успехах. Так и продолжай…

– Будет исполнено, сир… – Филипп вскочил со стула и поклонился.

– Сядь и слушай, а не скачи, как заяц… – с наигранным недовольством сказал король. – Ты, тем не менее, очень похож на своего отца, мессира… – он запнулся и поправил себя, – монсеньора епископа. Такой же смелый, гордый, а, самое главное, преданный взгляд. Так и продолжай. Ты все уяснил?..

– Все, сир…

– Даже то, что тебе надлежит исхитриться и подружиться с молодым Гильомом Клитоном?..

– Воля сюзерена закон для вассала. – Вежливым тоном ответил де Леви. – Ведь ваше королевское величество не приказывает мне совершать что-либо неблаговидное, богопротивное или предосудительное…