На дороге, преграждая путь экипажу, стояло нечто. Оно не было Уидой, это точно. Поначалу оно воспринималось просто как некое уплотнение воздуха, причем по краям — гораздо более светлое, чем в центре. Можно было подумать, что оно впитало в себя всю тьму, какая только имелась вокруг.

Оно было высокое и постепенно начало принимать очертания человеческой фигуры. Эмери со шпагой в руке приблизился к Кустеру и встал рядом.

— Замолчи, — проговорил он, обращаясь к своему вознице, но не отводя взгляда от незнакомца.

Кустер вдруг ткнулся плечом в бок Эмери: краем глаза молодой дворянин заметил, что возница упал на колени и опустил голову на шею лошади, уже мертвой. Крик оборвался; теперь Кустер безмолвно дрожал всем телом.

Незнакомец сделал шаг вперед. Он как будто отделился от созревших очертаний собственного силуэта: можно было подумать, что тьма только что создала его и теперь отпускает,

И тут незнакомец заговорил.

— Оставь свою шпагу, Эмери, — произнес он с насмешливой улыбкой, — здесь она тебе явно не поможет...

Эмери почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

— Ты меня знаешь? — спросил он, упирая кончик шпаги в носок сапога и чуть сгибая лезвие.

— Да, — сказал чужак.

— А я тебя?

— Как хочешь, — был странный ответ.

— В таком случае, — промолвил Эмери, — назови свое имя.

Чужак склонил голову набок и весело улыбнулся, как будто ему нравилась эта новая игра:

— Тандернак.

Он сделал еще несколько шагов навстречу своему собеседнику. Теперь Эмери хорошо мог разглядеть его, несмотря на то что туман делался все гуще и все ближе подступал из леса.

Высокий и смуглый, этот Тандернак, несомненно, был эльфом, но очень странным — Эмери никогда о таких не слышал. Во-первых, он не был красив. Много раз молодому дворянину рассказывали о том, каковы истинные эльфы. Они могут казаться страшными — поскольку совершенство в состоянии вызывать страх. Они обладают способностью пробуждать в человеке плотское желание, поскольку это — самый простой способ почувствовать себя живым, а в присутствии эльфа человека охватывает невероятная, непреодолимая жажда ощущать себя живым, воспринимать себя здесь и сейчас, в реальности, а не в мечтах.

Тандернак не был страшен. Он попросту был уродлив. Настолько, что к нему применимо было определение «нелюдь».

А во-вторых, почти черные его щеки горели странными багровыми разводами. Мгновение Эмери думал, что это — обычные для возбужденного эльфа узоры на коже, но нет; ничего «обычного» в этих узорах не было. Они выглядели по-настоящему безобразно: в них словно бы сосредоточилась вся злоба этого существа. До сих пор Эмери даже не подозревал о том, что бывают злые, жестокие узоры. Наверное, младший брат, увлекавшийся «рисованием иглой», мог бы поведать ему что-нибудь в таком роде. Иные линии действительно способны выразить злость, ярость: расположенные под определенными углами, смятые, скомканные волей рисовальщика.

В-третьих, Тандернак узнал Эмери и назвал его по имени. Эта странность представлялась Эмери, впрочем, наименьшей, и с нее-то он и решил начать.

— Где мы познакомились, Тандернак? — осведомился Эмери.

— Тебе следует помнить об этом, — ухмыльнулся Тандернак. — Впрочем, твое упорство меня развлекает... Ты и впрямь не робкого десятка, если способен смотреть мне в глаза и даже разговаривать со мной как ни в чем не бывало.

— Отвечай на мой вопрос! — резко приказал Эмери.

— Ты уверен, что хочешь слышать это от меня? — осведомился Тандернак. Он развел руками; в левой он держал длинный и широкий нож, правая была пуста.

— Да, — сказал Эмери.

— Ты убил меня, Эмери, — произнес Тандернак напыщенным тоном. — Ты отвлек меня криком и вонзил шпагу мне прямо в грудь... Забыл? Неужели подобные вещи забываются так скоро? О, люди! Я-то думал, что только мы, эльфы, настолько забывчивы, но оказалось — нет. Люди тоже способны выбрасывать из памяти тех, кого уничтожили, и преспокойно существовать себе дальше... А ты просто дурак, Эмери. Заманить тебя сюда было легче легкого.

— Хочешь драться? — спросил Эмери.

— Если тебе угодно. — Тандернак отсалютовал ему мясницким ножом с таким видом, словно это была изящная шпага. — Впрочем, сомневаюсь, что ты справишься со мной. Не здесь и не сейчас. А люди умирают насовсем, Эмери, люди не умеют уходить в пограничный туман... Разве что король Гион. Но короля Гиона тоже давно уже нет.

— Ладно, — сказал Эмери. — Сразимся. Мне это угодно. И полагаю, я с тобой справлюсь, как сделал это уже однажды... Кстати, где это произошло?

— Хочешь знать, где я умер? — Тандернак приподнялся на носках и несколько раз повернулся, словно танцуя. — Меня восхищает твое равнодушие, Эмери! Ты зарезал меня в королевском саду, возле пошлого куста, покрытого цветочками!

— А ты хотел бы помереть на фоне героической помойки? — спросил Эмери. — Или тебе по душе какие-нибудь скалы, обрывающиеся вниз, к вонючему потоку? Очень эпически! Кстати, со мной в Академии учился один поэт, Пиндар, он утверждал, будто помойки настраивают на философский лад. Начинаешь размышлять о сущности бытия. Ибо помойка — это некий итог материального существования...

Тандернак, сам того не зная, помог Эмери справиться с растерянностью. Картина случившегося нарисовалась в мыслях Эмери с поразительной ясностью. Где-то в королевских садах Ренье встретился с этим жутким типом и, не зная о том, что его противник — эльф, убил его на поединке.

Эмери неожиданно бросился вперед. Тандернак, похоже, знал о том, что сейчас произойдет. Он отскочил в сторону, так изящно и легко, что впору залюбоваться. Теперь Эмери придется туго: отбивать выпады широкого тяжелого ножа шпагой — не получится; нужно уходить от ударов и выжидать мгновения, чтобы нанести ответный удар.

Будь на месте Эмери кто-нибудь другой, он был бы обречен. Но Эмери, плохой фехтовальщик, как раз предпочитал именно такой способ сражаться: он не столько встречал сталь сталью, сколько уворачивался и по возможности избегал прямых столкновений. Кроме всего прочего, он берег руки, а неловкое движение кисти могло стоить ему нескольких месяцев без клавикордов.

Тандернак наступал непрерывно, атака следовала за атакой. Эмери бегал от него, перепрыгивал с одной стороны дорожки на другую, несколько раз обегал кругом мертвую лошадь и повозку. Тандернак громко, вызывающе хохотал.

— Не узнаю тебя, Эмери! Раньше ты был куда более шустрым! Куда ты спрятал свой задор?

Эмери забрался на самый верх экипажа и в ответ на последнюю реплику Тандернака повернулся к нему задом.

— Сюда! — крикнул он, после чего спрыгнул на землю и, пока Тандернак поворачивался, кольнул его шпагой под мышку.

Эльф закричал и рванулся назад. Тонкий клинок шпаги потянулся вместе с ним; Эмери выпустил рукоять. Теперь он был безоружен.

Хрипло крича, Тандернак подбежал к нему и замахнулся ножом. Он двигался теперь неловко — сталь грызла его тело изнутри. Знакомая боль смертельной раны сжигала огнем. Он уже знал все стадии последнего пути, которые ему предстоят: слабость, темноту, постепенное исчезновение. И на каждом из этих мучительных шагов его будет сопровождать боль.

Эмери без особого труда увернулся, и Тандернак потерял равновесие. Он упал на мертвую лошадь — так, что шпага вонзилась в его бок еще глубже, а рука, все еще судорожно сжимающая нож, нанесла последнюю, бесполезную рану убитому животному. Тандернак несколько раз дернулся и затих. На этот раз все произошло гораздо быстрее, чем тогда, в саду.

Тяжело дыша, Эмери подошел ближе. Узкое темное лицо эльфа исказила гримаса — теперь в нем не осталось ничего ни от эльфа, ни от человека; что-то дьявольское, жуткое глядело на Эмери белыми глазами.

Кустер осторожно передвинулся на коленях ближе к трупу.

— Он мертв? — спросил возница тихонько. Сорванный голос его звучал сипло.

— Да, — отозвался Эмери. — Если его можно убить, то он, несомненно, мертв.

— Если ему верить, то вам это удается уже вторично, — заметил Кустер.