— Я так и понял, что ты свой брат, — солидно отметил маленький воришка.

— Я брошу тебе одну штуку в окно, а ты спрячь её хорошенько. Я потом найду тебя.

— Дорогая вещица?

— Не сомневайся, хотя продать ее ты не сможешь. Лучше и не пробовать. Дождись меня — я сам ее у тебя куплю.

— Почем дашь?

— Они уже дверь ломают — некогда препираться! — зашипел Ренье, проталкивая между прутьями пластину, обернутую в ткань. — Заломишь, сколько вздумается. Беги отсюда — да не попадись!

— Ну, я — не ты, — сказал мальчик, подхватывая брошенный сверток на лету и мгновенно исчезая.

Ренье сел на постель. Дверь покачнулась и слетела с петель. Двое стражей и растрепанная полуголая девчонка у них за спиной показались на пороге. Ренье вздохнул.

— Вы решительно отказываетесь назвать себя? — в третий раз спросил начальник караула. Его тон звучал едва ли не сочувственно.

Здесь, у первой стены, нередко ловили жуликов, воришек и взломщиков всех мастей; изредка попадались настоящие грабители. Все эти дела, как правило, оказывались достаточно ясными, чтобы подпадать под юрисдикцию местной стражи: более высокий суд тревожили лишь в тех случаях, когда преступление требовало смертной казни.

Ренье молчал. При нем не нашли ничего из вещей Тандернака, хотя воспитанники этого достойного господина в один голос утверждали, что незнакомец проник в их дом тайно и намеревался совершить кражу.

— Он ведь ничего не похитил, — резонно замечал начальник стражи, обращаясь к обвинителям. — Мы выясним, кто он такой и для чего пробрался в дом, а вам лучше сейчас уйти... — Он невольно скользнул взглядом по едва прикрытым юным телам.

— Его захватили прямо в спальне нашего господина! — напирала девица в платье из бус. — Что у него на уме? Пусть ска-ажет...

Начальник стражи был, в принципе, неравнодушен к женщинам. Сейчас он даже не мог объяснить себе, в чем причина его полного безразличия к этой юной особе, которая так и ест его глазами. «Вероятно, дело в ее неискренности», — подумал он. Но при том сам знал, что неискренность — лишь одна из причин: ему доводилось видеть женщин, которые добивались не столько его любви, сколько некоторых услуг, связанных с его служебным положением; и тем не менее эти женщины бывали ему симпатичны, и он принимал их ласки в обмен на ожидаемые от него одолжения.

А эта девчонка вообще равнодушна. Она ластится к нему с той же мерой интереса, с какой прачки стирают белье, а домохозяйки штопают рваные чулки: точно выполняет давно надоевшую работу.

Поймав понимающий, чуть насмешливый взгляд Ренье, начальник стражи окончательно смутился. Арестант злил его не меньше, чем обвинители: все они знали нечто — и не имели никакого намерения открывать обстоятельства целиком, как есть.

Он заорал на девиц, стукнув кулаком по стене:

— А ну, брысь! Домой!

И, оставшись наедине с арестованным, снова задал прежний вопрос:

— Может быть, лучше вам назвать свое имя?

— Не лучше, — сказал Ренье.

— Есть ли у вас поручитель?

— В каком смысле?

— Ну, найдется ли в городе достаточно солидный и хорошо всем известный человек, который готов будет присягнуть именем королевы и дать клятву в том, что вы — порядочны и не являетесь вором.

— Да вы и сами знаете, что я не вор, — ответил Ренье. — Подумаешь, забрался в чужой дом! Может быть, я из любопытства... Вы, к примеру, знаете, чем занимается хозяин? Кто эти вызывающе одетые девицы?

— Вероятно, его любовницы.

— Предположим, — сказал Ренье многозначительно и замолчал окончательно.

День закончился для него неприятно — в подвале караульного помещения, на очень колючем матрасе, из которого упорно рвалась на свободу жесткая, непреклонная солома.

Никогда прежде Талиессин не был так уверен в том, что он делает. После двух уроков изящной словесности — он изучал стихосложение и разучивал некоторые произведения, созданные в минувшие эпохи, поскольку правящая королева считала эти знания необходимыми, — Талиессин вырвался наконец на свободу и заглянул в комнаты Эмери.

Ни самого Эмери, ни оставленной там девушки он не обнаружил, и непонятно почему это встревожило принца. Он прошелся среди маленьких вещиц, увидел перо и чернила, нахмурился. Прежде ему не доводилось замечать за Эмери склонность к сочинительству; должно быть, придворный писал письмо. Любовное? Вряд ли — Эмери, насколько знал принц, в подобных историях никогда не снисходил до переписки, предпочитая «улаживать все лично».

Талиессин нахмурился. Он знал, что в похожих ситуациях нужно восклицать: «Кажется, здесь затевается интрига!» — но делать этого не стал. Еще одна вещь насторожила его: на полу, на кровати, даже на столе были разбросаны куклины вещицы. Эйле переоделась. Нетрудно даже догадаться, во что: обрезки мужской одежды, слишком длинной для миниатюрной девушки, также валялись повсюду. Эмери не потрудился убрать их, а это означает, что он спешил.

Талиессин решил начать поиски с Эйле: это было ему и проще и интересней.

Бесконечная анфилада, которую представлял собой первый этаж королевского дворца, распахивалась перед стремительно шагающим Талиессином, так что принцу начинало казаться, будто он попал в коридор отражений — зеркало в зеркале. Здесь нечасто видели его высочество — наследник трона всегда был занят: то уроками, то развлечениями, то библиотекой, то верховой ездой и приключениями в городе. Сейчас не все даже узнавали его.

Он видел маленькие будуарчики дежурных придворных дам. На виду у всех красавицы приводили себя в порядок, дабы достойно нести дежурство при особе ее величества. К этому давно все привыкли. Любой находящийся при дворе королевы постоянно остается на виду, чем бы он ни занимался. Одна из дам, заслышав мужские шаги, даже не обернулась: бросив своему отражению в зеркале лукавую улыбку, она проговорила:

— Эй ты! Затяни мне шнуры на корсаже!

Талиессин молча подошел и потянул за витые шнуры с золотыми кисточками.

— Туже, — приказала дама.

Он подчинился и завязал узелок, после чего потрепал даму по волосам — как погладил бы собачку или птицу — и невозмутимо двинулся дальше.

Шуршание юбок, легкий стук бархатных туфелек, цокот подкованных сапог, звяканье металла, музыка, приглушенные голоса — все это сопровождало Талиессина на всем его пути сквозь комнаты. Он улавливал запахи благовоний, паркета, лакированных шкатулок, пару раз — резкий звериный дух, исходивший от маленькой обезьянки, и в одном из помещений неожиданно сладкий аромат только что поджаренного мяса: там подкрепляли силы четверо гвардейцев.

Рабочая комната старшей мастерицы находилась где-то здесь — Талиессин был готов пройти весь дворец насквозь: одно из помещений непременно окажется тем, которое он ищет. По слухам, ни один человек в Королевстве не мог бы в точности сказать, сколько комнат в анфиладе королевского дворца. И уж тем более неизвестным оставалось их точное расположение. Имелось несколько десятков входов. Обычно придворные разбирались только в том участке дворца, который имел отношение к их службе, а все прочее представляло сплошную мешанину и путаницу. Особенно если учесть, что хозяева комнат постоянно менялись: кто-то уезжал, кто-то появлялся новый, иногда случались переселения — фрейлины менялись залами с камердинерами, пажи перемещались туда, где прежде находилась буфетная, и так далее.

Талиессин и не пытался что-либо понять или запомнить. Он просто шел и шел, пока наконец не увидел на стене огромный гобелен, растянутый на раме. Отдельные части гобелена были готовы и сшиты между собой; другие еще оставались незавершенными — на том месте, которое было им предназначено, зияли провалы.

Перед гобеленом на высоком табурете сидела женщина в простой белой блузе с подвязанными рукавами и длинной, очень широкой юбке с множеством карманов. Казалось, она едва прикасается иглой к тем местам, где заметны были швы на стыках фрагментов; однако спустя несколько секунд всякие следы искусственного соединения исчезали, и глазам наблюдателя представала безупречно выполненная единая картина.