Впрочем, мы не одной болтовней занимались. Еще Кера мне помогала. Для того, чтобы хоть немного повысить свои шансы выжить, я попросил богиню устроить мне расстрел. Во сне. И не один раз — каждую ночь несколько десятков раз я видел один и тот же сон. Я стою перед строем жандармов. Щербины и сколы на кирпичной стене за спиной ясно демонстрируют — я далеко не первый тут. По команде жандармы поднимают карабины, наводят. Лейтенант резко опускает руку. На конце стволов, направленных мне в лицо, расцветают желто-красные вспышки.

Период затишья закончился в день начала Вакханалий. Кое-где, я знаю, они до сих пор празднуются, несмотря на запрет. Чистые здесь не при чем — Вакханалии запретили больше полутора тысяч лет назад, однако традиции празднования до сих пор сохранились, особенно среди пресыщенной части общества. Впрочем, с появлением чистых Вакханалии и вовсе почти сошли на нет, ушли совсем уж в глубокое подполье, и были почти забыты. Тем не менее, мне показалось забавным, что суд надо мной начался именно в этот день. Символично получилось.

Суд, как и Вакханалии, в свое время, начался с большой помпой. Очень пафосно и торжественно. Здание суда в Сарагосе располагается на высоком берегу реки Эбро, а парадный вход смотрит на площадь, забитую народом под завязку. Толпа собралась по-настоящему огромная. Меня везли к парадному входу на грузовом локомобиле — примерно таком же, как и тот, в котором я провел последние недели. Только вместо тента этот был оборудован клеткой, в которой меня и везли. Путь для локомобиля пробивали жандармы, активно работая прикладами, машина медленно, но двигалась к зданию суда, однако в какой-то момент я почти уверился, что сопротивление оцепления будет сломлено, и аморфная человеческая масса просто погребет под собой и меня, и весь грузовик. Гул и крик стоял такой, что хотелось зажать уши и закрыть глаза.

Человек — социальная тварь. Это забито в наши инстинкты, в гены. Даже самый убежденный интроверт нуждается в человеческом обществе. Даже не так. Человек нуждается в одобрении. Может, есть где-то люди, которым на самом деле плевать на мнение окружающих, но я не сильно в это верю. Разум дал нам возможность бороться со своей природой, вот только пока ничего у нас не получается. И, уверен, никогда не получится, а тот, кому это удастся, перестанет быть человеком.

Я не мог определить, что кричат все эти люди. Я не мог даже вычленить отдельных лиц — глаза не останавливались на ком-то одном, скользя по этому бесконечному морю людских голов. После декады, проведенной в одиночной камере, такая резкая смена обстановки просто выбила меня из колеи. Наверное, это можно назвать сенситивным шоком. В тот момент мне казалось, что если они до меня доберутся — просто разорвут. И это угнетало. Как бы я ни хорохорился, как бы ни убеждал себя, что мне совершенно плевать на отношение людей, было откровенно не по себе знать, что меня ненавидит такая масса народа.

Локомобиль встал вплотную к зданию суда. Меня выдернули из клетки, практически на руках занесли внутрь. Не из грубости — меня действительно сморило, так что я еле передвигал ноги. Похоже, сказалось обилие впечатлений, свежего воздуха и солнечного света — день выдался удивительно ясный для этого времени года.

Огромный зал был тоже полон народа — правда, здесь люди вели себя поспокойнее. На меня пялились, разглядывали с жадным интересом, но хотя бы молча. Я тоже рассматривал зрителей, пока меня вели между рядами лавок. Здесь явно собрался весь цвет города. Дамы в шелках, с высокими, затейливыми прическами, сверкающими золотыми украшениями. Мужчины в строгих костюмах дорогой ткани в высоких цилиндрах теребят в руках богато украшенные трости. Красота, да и только. Мне даже стыдно стало за свой вид — тюремная роба, и даже голова непокрыта, да и сам я небрит и не причесан. Моветон!

Показывать свое смущение не стал. Наоборот, выпрямился, да еще улыбнулся, или, скорее, оскалился, обведя взглядом почтенное собрание. С удивлением обнаружил, что люди отводят глаза. Даже приятно на секунду стало. Победителем себя почувствовал. Впрочем, меня быстро остудили: торжественное шествие сквозь ряды горожан закончилось в клетке, высоты которой не хватало, чтобы стоять в полный рост. Сидения внутри тоже не было, так что мне предлагалось либо усесться на полу, либо стоять в полусогнутой позе. Последнее — точно не получилось бы, потому что я еще слабоват после ранения. Так что усаживаюсь в центре клетки. Спиной к судье, лицом к залу. Насколько мне известно, положено наоборот. Или, скорее, спиной к стене, так чтобы можно было видеть и зал и судейскую коллегию. Но мне плевать, да и хочется выразить свое отношение к этому фарсу хоть каким-нибудь способом. К тому же рассматривать первые ряды сидящих в суде интереснее, чем пустые трибуны. Судьи пока нет. Ничего, появится — оглянусь, полюбопытствую.

Ждали, кажется, только меня, так что как только я устроился, секретарь оповестил о том, что начинается суд над государственным преступником Диего, рода неизвестного, который обвиняется в многочисленных преступлениях. После чего объявил, что дело объявляется экстраординарным, и потому будет рассматриваться без участия присяжных. Обозначив, таким образом суть дела, секретарь попросил присутствующих поприветствовать претора провинции Ишпаны, доминуса Дариуса Августа. Как тут не оглянуться? Такой, оказывается, большой человек меня судить будет. Целый претор провинции! Правда, ни званию своему, ни имени претор на мой взгляд не соответствовал. Слишком толст, слишком малоросл и слишком румян. Напоминал он, скорее, какого-нибудь пекаря или лавочника, но никак не всесильного претора целой провинции. Правда, одет дяденька оказался очень богато — на судебную мантию пошло столько золотой вышивки, что не везде видно было ткань.

Долго выворачивать голову, чтобы рассмотреть большое начальство я не стал — развернулся обратно, на зрителей. И нащупал, наконец, взглядом своих знакомых. Там был и Доменико, и Петра, и даже доминус Валерий сидел возле сестры. Но больше всего меня удивила другая физиономия. Через сидение от доминуса Валерия расположился Марк. Вот кого я не ожидал увидеть! Откровенно говоря, я был уверен, что предатель уже давно кормит червей в каком-нибудь овраге или рыб на дне реки. Однако нет — вид у бывшего подчиненного вполне цветущий, одет добротно, и даже раздобрел слегка. Явно проблем с аппетитом не испытывает. Кстати, Доменико, как и Петра косились на неожиданно объявившегося «соратника» с недоумением и брезгливостью. Похоже, в самом деле не ожидали его здесь увидеть. А вот Валерий никакого удивления не демонстрировал. Значит, знал заранее. Нет, к этому великолепному политику мой счет растет все сильнее. Помню, старик отзывался о его отце очень хорошо, напирая на честь и прямоту главы семьи Алейр. Сын, очевидно, не унаследовал этих качеств, заменив их хитроумием и беспринципностью. В отличие от остальных моих знакомых, доминус Валерий смотреть на меня избегал. Видимо, какие-то остатки порядочности еще остались.

Зато Марк только что не лопался от собственной спеси и торжества. И в глаза мне смотрел без всякого стыда. Уверен, если бы не правила приличий, он бы еще раз высказал мне, какое я чудовище, и какой он молодец, что меня остановил. Небось еще похвастался бы, уделив внимание разнице в нашем положении. Дескать, где ты, а где я! По крайней мере по лицу это желание у него читалось совершенно ясно.

Домина Петра, когда мы пересеклись с ней взглядом, только кивнула. Ее больше интересовал судья, да и вообще, вид у девушки был сосредоточенный и решительный, как перед боем. А вот Доменико совсем расклеился. Мне как-то неловко стало перед братом. Я-то надеюсь выкрутиться, а вот он совершенно уверен, что ничего не выйдет, и от этого нешуточно страдает. Улыбнулся другу ободряюще, чем, кажется, вверг в еще большее уныние.

Пока мы переглядывались, начался суд. Откровенно говоря — та еще тягомотина. Лично мне финал был ясен заранее, как, думаю, и всем присутствующим. Тем не менее, домина Петра, которая в самом деле взяла на себя роль адвоката, билась как львица, заставляя старшего брата недовольно кривиться. Обвиняли меня, во-первых, в оскорблении чистого бога, неоднократном убийстве духовных лиц, убийстве жандармов, сопротивлении власти. Добавили так же расстрел мирных жителей, грабеж предприятий, и введение в заблуждение магистратов пожелавших независимости областей. Последнее, очевидно, результат договоренности с Валерием. Получается, во всем виноват я, а взбунтовавшиеся города совсем не при чем, и даже не знали, что никто с ними войну вести не собирался, как и убивать мирных жителей.