Заряд я закладывал лично — больше доверить некому. Выкопал несколько небольших ямок под рельсами, куда и заложил более половины нашего запаса динамита. Жаль, не удалось поэкспериментировать заранее. Количество, как и правильный способ закладки оставались для меня terra incognita. Так что старался брать количеством — сорок фунтов динамита, как по мне, должно хватить.

Все эти действия заняли часа четыре, а дальше потянулось ожидание, за время которого я успел представить, казалось бы, все варианты негативного развития событий. Начиная от того, что динамит не взорвется, и заканчивая тем, что в поезде не окажется чистых, или того хуже, окажутся совсем непричастные пассажиры. Впрочем, не только я. Нервничали все присутствующие. Два часа назад пришлось даже останавливать окончательно потерявшего терпение Доменико, который рвался пройтись до края перелеска, чтобы своими глазами последить за поездом. Вдруг у Рубио что-то случилось с паровиком, и он просто не успеет нас предупредить? При условии, что где-то раз в полчаса по дороге проезжает патрульный паровик жандармов, идея так себе — не хватало нам очередной стычки.

Пыхтение приближающегося паровика все восприняли как сигнал. Старику даже объяснять ничего не пришлось, все и так уже подобрались и приготовились.

— Едут, — одним словом сказал Рубио, иронично глядя на мою еще больше осунувшуюся с последней встречи физиономию. — Двенадцать вагонов, чистые вначале, карабинеры — в конце. С интересом полюбопытствую, как сработает эта твоя чудо-смесь!

Что ж, значит, пора. Я не стал готовить слишком длинных шнуров — с ними труднее рассчитать время. Нужно ведь, чтобы взрыв произошел как можно более точно. Если простым солдатам может хватить и схода поезда с рельсов, то с чистыми лучше перестраховаться. Да и удобнее так. Сидя прямо на шпалах, я сначала почувствовал задницей вибрацию, а потом и услышал перестук колес. Секунды тянутся медленно-медленно, будто издеваясь. Прежние, угольные паровозы можно было увидеть издалека, по густым клубам дыма. С теми, что на флогистоне — не так. Впрочем, неважно. Все равно нужно дождаться, когда паровоз поравняется с колышком, которым я отмерил собственноручно отсчитанные восемьсот футов. По моим прикидкам шнуры прогорят как раз примерно за то время, что потребуется проехать поезду это расстояние.

Восемьсот футов — это всего-то двести пятьдесят метров, примерно. Двадцать секунд при скорости тридцать миль в час. Большее время я не могу себе позволить, потому что чем длиннее шнур, тем больше вероятность, что взрывы произойдут не вовремя. В одиночку работать все равно не получается. Как только поезд равняется с отметкой я машу Кере, чтобы поджигала. Запальный шнур той партии взрывчатки, над которой будут проезжать последние вагоны длиннее — я рассчитываю, что эта закладка сработает чуть позже. Кера справляется — я вижу, короткую вспышку от зажигалки, и девушка стремительно уносится в окоп. Отсчитываю семь секунд, прикладываю шнур к тлеющей во рту папиросе. Так надежнее и быстрее, чем зажигалкой. Затянуться, чтобы пламя на кончике разгорелось сильнее, еще раз… Ну наконец! Кончик шнура брызжет искрами. Толкаюсь от земли и изо всех сил бегу прочь. Мой окоп ближе, всего в сотне метров. Я сразу понял, что не успею добежать за оставшееся время. Зато он укреплен несколькими бревнами и накатом земли сверху. Очень надеюсь, что меня не засыплет.

Паровоз начинает истошно свистеть — машинисты все-таки почуяли неладное и пытаются тормозить. Слишком поздно, остановиться уже не успеют. Еще несколько шагов, и я ссыпаюсь в окоп. Очень хочется выглянуть, но боюсь. И без того момент взрыва не пропущу. Начинаю отсчитывать секунды, но то ли чащу, то ли что-то пошло не так и взрыв не состоится. На счете двадцать пять, кажется, что уже весь покрыт холодным потом. Я почти решаюсь выглянуть, и в этот момент земля бьет в ноги с такой силой, будто потеряла терпение и решила сбросить меня со своей поверхности. И сразу следом еще один толчок, как будто мне мало первого.

Я ничего не слышу, в голове такой звон, как будто я сижу возле парового молота. И не вижу. Но это ладно — я и дышать не могу. Засыпало! Судорожно дергаюсь извиваюсь. Руки проваливаются в пустоту, еще одно усилие и в легкие врывается воздух. Кислый, пахнущий гарью, огнем и металлом, но боги, какое счастье. Вспоминаю, что глаза теперь тоже можно открыть. Надо мной чистое небо — накат из бревен, похоже, снесло взрывной волной. Все-таки перестарался.

Поезда больше нет. С первого взгляда понимаю, что мы зря нагнали сюда столько народа. От первого вагона остался только кусок крыши, остальные повалены и измяты, деревянная обшивка кое-где горит. С последними примерно такая же ситуация. Относительно неплохо сохранились только те три, что в середине. Но сомнительно, что там кто-то способен оказывать сопротивление. Опять грязная работа.

Ну хорошо, пора выбираться. Нужно убедиться, что из наших никого не прибило. Выбраться из окопа с первого раза не выходит, руки подламываются. Оказывается, меня здорово тряхнуло. Контузия, как ее описывали в книгах — я до сих пор не слышу ничего, кроме звона, а зрение слегка плывет. С третьего раза удается выползти из порушенного окопа и взгромоздиться на ноги — как раз вовремя, чтобы увидеть несколько партизан во главе с Рубио, бредущих ко мне. Им не так сильно досталось, все же их окопы вдвое дальше, но впечатление взрыв явно произвел.

— Паршиво выглядишь, — сообщает старик. Голос доносится как сквозь вату. — Не бережешь ты себя.

— Раненые есть? — спрашиваю.

— Да кто ж их знает, — пожимает плечами трибун. — Вроде все живы. Ладно, хватит здесь топтаться. Пойдемте, посмотрим, что у нас получилось.

Мы и пошли. Первыми осмотрели наименее пострадавшие вагоны. В двух из них ехали чистые — их добивали без жалости. Кололи штыками. Не из боязни выдать себя — после такого-то фейерверка, патроны экономили. Мерзкое занятие. Кто-то из повстанцев отказывался заниматься мясницкой работой. Заставлять не стали — нашлось достаточно тех, кто не страдал излишним гуманизмом. Отказавшиеся не остались без работы — нужно было собрать трофеи, которых оказалось неожиданно много. Позже выяснилось, что в поезде было даже пять картечниц Гатлинга с изрядным запасом патронов. Очень ценное приобретение, жаль, две оказались безвозвратно испорчены.

Выживших жандармов было достаточно — больше сотни. Посоветовавшись, решили не добивать. Спорное решение, но я был рад, что оно было принято. В ближайшее время никто из них уже не будет участвовать в боях с бунтовщиками, так и незачем зря кровь лить.

Наиболее пострадавшие вагоны оставили напоследок. Рубио вообще не хотел туда лезть — время поджимало, очень скоро о катастрофе станет известно властям. Больших сил в ближайших окрестностях нет, а проблема с оружием у нас временно не актуальна, но зачем лишние потери? День и так выдался непростой.

Стон, донесшийся из первого вагона я не услышал. Зато услышал, как кто-то из повстанцев крикнул: «Там кто-то живой!» и принялся отдирать тлеющую деревяшку от боковины первого вагона. Я не успел крикнуть, чтобы он прекратил и дождался подмоги. Доска, наконец, поддалась, а в следующий момент верхняя половина тела «спасателя» осыпалась невесомым пеплом. Столб света больше походил на тот, что испускали прожекторы в лагере чистых, только был гораздо насыщеннее. Ничего общего с теми лучами, которыми обычно орудуют рядовые чистые. Кажется, нам попался кто-то рангом повыше.

— Всем укрыться! — Рубио сориентировался мгновенно. Жаль только, командует он не преторианцами, которые сначала выполняют приказ, а потом думают. Замешкавшихся было достаточно, и некоторые попали под раздачу, как только священник выбрался-таки из покореженного вагона.

Стрелять я начал, как только увидел чистого. И не я один. Пули летели со всех сторон. Бестолку. Вокруг неторопливо шагающего сияющего силуэта вихрятся струйки пепла — пули не успевают долететь до тела врага.

— Это иерарх! — кричит кто-то панически. Как будто теперь, зная кто именно нас будет нас распылять, станет легче.