Что же до знаний святого, то до сего момента он их совсем не касался, а когда коснулся, то оказалось, что ему грозит банальнейший облом. При чем даже не из-за категорического отказа свыше — с Небес. А как понял Макурин, из-за несоответствия оператора (его то есть) и операционной системы. Тамошний Микрософт совсем не желал работать с ним, в первую очередь, из-за слабой мощности. Не с его моськи пить молоко местной хрустальной миски.

То есть на верхнем уровне, вообще, он еще понимал и достаточно четко. Россия должна была воевать и довольно легко. А уж с появлением такого юзера (термин Макурина), как святой, его страна, безусловно, должна выиграть. Но вот, когда он попытался узнать детали, хотя бы когда закончится война и какие здесь будут основные сражения, то передача информации прекратилась. Не зря говорят, что дьявол, как раз, кроется в мельчайших деталях!

На него обрушился такой объем сведений, что бедная головушка не выдержала, и Макурин сам не понял, как потерял сознание в ходе соаещания.

Он пришел в себя уже на полу рабочего кабинета императора. Конечно же, до этого сидел на столе у стола в большой картой, слушал высокого сановника и генерала Татищева и пытался поработать с каналом святого. Что б тебе, не мог лучше на софе, а еще лучшего дома вчера или позавчера.

Ну что же делать, будет теперь мучиться прилюдно, прямо-таки при императоре. Вон, кстати, он сам нагнулся над ним. О, Боже, как болит проклятая голова! Такое чувство, что сотня маленьких дьяволят стараются, пилят, хотят, чтобы он снова рухнул в беспамятстве перед монархом.

— Андрей Георгиевич, с вами все в порядке? — Николай действительно оказался в беспокойстве и это хотя бы частично его успокоило. Как никак, самолично император беспокоится!

— Со мной все хорошо, государь, — слабо заговорил он и попросил: — позвольте мне присесть хотя бы на полу.

Эта маленькая просьба тут же была выполнена на самом высоком уровне. Все мужчины — сам император Николай, цесаревич Александр, министр Татищев бросились помогать ему.

Макурин при их помощи кое-как сел. Окружающий мир сразу же закружился в дьявольской пляске. Намерение все объяснить и успокоить пришлось временно отложить. Он закрыл глаза и на некоторое время затих, пытаясь помочь себе эффективной методикой далекого XXI века. Это ему, кажется, удалось. Во всяком случае, сначалаперед закрытыми глазами перестали кружить алые огни, потом и окружающий мир успокоился и замер.

А потом ему стало хорошо. Словно кто-то могучий и сильный (Бог?) отчески провел ему по голове. И не по волосам, а прямо по мозгам. И, разумеется, не ладонью. Но очень хорошо.

Видимо, это был комплексное влияние. Он не только выздоровел, но и значительно окреп и стал сильнее. Вся это дьявольская слабость, кружение головы и вялость тела прошли, как не бывало.

Но одновременно ему вдруг все четко стало понятно. Увы, но голова святого — не тот инструмент, чтобы познавать Вселенную или, хотя бы, одну из войн. Понятие было твердым и всеохватным, не требующим доказательств и категорически подкрепленным на всех уровнях — от морального до физического.

Макурину сразу же стало ясно, что без Божьей помощи тут не обошлось. Бог, не только Всемогущ, но и Безответно Добр. Но одновременно ему стало понятно, что его понятие всеобъемлющего мира, которым человек, будь он хоть как силен и могуч, увидеть не сможет, существовавшее только в туманно-эмоциональном виде, теперь окрепло и выкристализировались. Увы, даже его умения и мощь святого не могут помощь. Ведь даже Бог на Небесах ему мягко говорил, что и ему в человеческом обличии это не объять. А уж человеку, пусть святому, тем более!

Он уже сам, не опираясь на помощь мужчин, сначала встал, а потом сел на тот же самый стул, с которого только что постыдно упал.

— Увы, государь, — Макурин отрицательно посмотрел на Николая, — вот время доклада его превосходительства военного министра, я попытался получить всеобъемлющие данные о войне с помощью Нашего Всемогущего Бога

— Вам отказали? — с интересом спросил Татищев. Как же, святой буквально на глазах являет чудо, а он в присутствии государя становится свидетелем. Потом опомнился под любопытно — недовольным взглядом Николая I, не понимающим, как военный министр так осмелел: — извините, государь, я виноват. Просто Андрей Георгиевич святой, а я сторонник нашей церкви.

Император пусть и сухо, но кивнул. Вспомнил, что министр еще с молодости был знаменит своей гульбой в парижских вертепад и долгими молениями в посольской церкви.

— Так как же, Андрей Георгиевич, извольте объяснить, — обернулся он уже к Макурину: — если, конечно, Господь вам позволит.

Последняя оговорка давалась императору с трудом, все-таки монарх всегда был всемогущ в России.

— Господь Наш Всесилен, но Добр, — перекрестился святой, — мне, кажется, он позволит мне это сказать близким мне людям.

Макурин несколько лукавил. Близкими они, разумеется, не были, даже военный министр — дальний родственник. Ну его к лукавому, такого родственника. Но, с другой стороны, от этих людей так много зависело, почти все на Земле.

Подождал немного, ожидая реакции Бога. На самом деле ждал, а не обманывал окружающих. Бог существовал — это он знал четко. Он также понимал, что Господь не всесилен, как это думали верующие. По разным причинам, вполне естественным, но и Бог в чем-то был ограничен. Но все равно, по сравнению с людьми, даже со всем человечеством, он был очень силен и всемогущ. И не надо было его злить, от этого было бы плохо всем.

И присутствующие молчали и ждали, как на памяти у умерших. И император не возникал. Он уже видел, как Господь реагирует, Земля аж трясется.

Наконец, Макурин решил, что времени прошло достаточно и Господь, если бы был недоволен, то отреагировал. А если молчит, то можно. То есть он сразу подумал, что Бог не обратит на их разговор, но вдруг. Да и присутствующих надо было приструнить, ибо хоть он и святой, но человек, пусть кое-кто и сомневается.

— Я обратился к Небу с просьбой помочь, если и не России, то хотя бы мне, — сказал Макурин и подождал, теперь уже реакции окружающих. Сказано ведь было неподобающе. Так мог высказаться в России только император, но не министр, тем более, при своем любимом монархе.

Однако, никто не сказал нечто негативное и даже злое, видимо, посчитав, что святой как раз находится в этом ряду. Макурин вздохнул, возвращаясь к войне. За годы жизни в XIX веке он, пожалуй, впервые оказался в ситуации, когда ничего не мог сказать о будущем ни как попаданец, ни как святой.

Хотя, как не мог. Произнес нехотя окружающим:

— Будущее видится мне смутно и неохотно, но одно мне показано четко — я должен быть на войне. Это без колебаний. По-видимому, и здесь видна рука Бога!

При слове «показано» мужчины дружно загалдели, потом Николай I, усмирив шум, уважительно сказал: — ты ведь святой, Бог так часто показывает нам свое место, что лично я совсем не сомневаюсь.

Макурин вопросительно посмотрел на императора. Тот уже столько видел признаков Божьего промысла, что не сомневался в святом статусе Андрея Георгиевича. Однако же Николай I впервые был инициатором возвращения к Богу. Что это? Он вопросительно посмотрел на монарха.

Самодержец правильно понял святого, улыбнулся:

— Тебя пока Господь лечил, так сверкающим поверхностью окружил, что все уже стало ясно.

Теперь уже Макурин удивился:

— Я чувствовал десницу Господа Нашего. Но чтобы еще увидеть его влияние!

Он перекрестился, а затем перекрестились и остальные. Помолчали, остужая бойкий ход мысли. Потом Чернышев, вздохнув и извинительно улыбнувшись окружающим — дела! — продолжил.

Макурин, понимая, что это будущее не из его мира, слушал уже внимательно. Хотя ничего нового военный министр не сказал. Русская армия наступала по двум направлениям: континентальное, через Балканы и Кавказское. Черное море, с одной стороны, их разделяло. С другой стороны, соединяло, поскольку оба крыла армии тянулись к побережью.