— Тогда сегодня я съезжу на улицы столицы, посмотрю, как в Исакии и среди жителей, и среди церковных служителей, послушаю отчеты по закрытии Синода, заодно соберусь в будущее путешествие, — предложил Макурин и про себя добавил: «И посмотрю взглядом со стороны на свои сети трактиров и ресторанов».

Они разошлись, но, приказав с разрешения императора приготовить карету, пошел в покои семьи Макуриных, поговорить с женой, если надо, получить должное наказание за уход и объявить о приятном подарке — совместной поездке в город.

В квартире его ожидала привычная картина — обиженная его поведением жена Настя. Впрочем, она не сколько злилась, сколько показывала это и охотно пошла на семейный мир после его первых же попыток примирения. В конце концов, Настя понимала, что мужа от нее отрывал не кто иной, как император, которому сам Бог велел это делать. А ее муж, между прочим, в свою очередь целый святой. И что ей не горевать надо, а радоваться такому положению.

Андрей Георгиевич поцеловал жене руку и почувствовал, как она вздрогнула от томления. Все-таки они регулярно занимались плотской любовью, и она не раз и не два доходила до оргазма. Провел, лаская, по грудям, чувствуя, как они мгновенно затвердели, и горячо поцеловал свою дорогую женушку. Настя уже готовно отозвалась на поцелуй, махнув рукой ина сердитую встречу, и на то что она на него злая.

Он тоже любил их такие встречи, когда они больше всего были страстные любовники, а не загроможденные семейной жизнью супруги. Ведь детей еще нет, а они молоды и здоровы. Приятно же!

Но сегодня ему, к сожалению, очень некогда и они должны оставить постель. Настя обидчиво надула губы, намереваясь указать ему, что он все-таки муж и должен ей супружеский долг, но Андрей продолжил говорить и предложил ей в качестве компенсации поездку с ним на столичные улицы и заезд кое-куда.

Муж загадочно подмигнул, и его жена совсем уж по-девчоночьи взвизгнула и поспешила готовиться в поездку. Секс не то, что был забыт, он был лишь отложен. Ведь впереди была ночь и она легко его воспламенит (проверено на совместной практике), а сейчас был день и у него были свои не менее яркие радости.

Андрей Георгиевич тоже встал и заметно позже, но все равно оказался готов первым. Не возгордился этим, а, наоборот, воспринял, как должное. Женщины тоже имеют приятную половину, просто в иной части семейной жизни. Протянул ей руку, пообещал:

— Намедни буквально в полста шагов от Зимнего дворца открыли ресторан. Там помимо прочего подают на десерт любимые тобой миндальное мороженное и французские пирожные. Хочешь?

— Конечно, дорогой. Ты у меня самый лучший! А свежие и такие приятные фрукты будут? Им так приятно завершать трапезу.

— Да, милая, — подтвердил Макурин, — мы закажем там все, что ты заходишь нужным. Надо брать от жизни все, что хочется.

Он не зря так был уверен в блюдах обеда. Открывшийся ресторан, разумеется, его. То есть хозяин на виду посетителей был другой, но это был всего лишь зиц-председатель Фунт. И, похоже, Настя, во всем уже догадалась и просто прикалывается, забавляясь. И, естественно, он не собирался перед ней, как и перед другими близкими, таится. Тайна была перед обществом чужих людей, а не перед ними.

Ресторан «Париж» открылся, как он и говорил Насте, буквально в трех домах от дворца. Но они все равно подъехали на карете. Во-первых, положение министра и его жены обязывало, во-вторых, если бы вы одели (женщины, разумеется) парадный наряд XIX века, вы бы тоже не стали ходить пешком. Очень неудобно, хотя и красиво.

Положение святого, между прочим, не только приносило свое реноме, но и вынуждало учитывать некоторые ограничения. В частности не только пить шампанское и вино, чем Макурин с легкостью бы пренебрег, но и вкушать дорогие и изысканные блюда, а в пост скоромные. Он-то пренебрег бы и Бог здесь не был препятствием, но мнением общества не стоило совершенно пренебрегать.

Хотя всем этим можно было пренебречь, закрывая в отдельный кабинет. Нет, в общем зале было обедать приятней и ему и ей, но зато в кабинете никто не мешал вкушать яства. А уж их здесь было сколько угодно, он, как хозяин, смело в этом утверждал.

Овощной с соленой рыбой салат для него, жене, по ее желанию, фруктовый. Ножка ягненка в майонезе, обещанный десерт. Ф-ух, глаза еще голодны, но желудок уже сигнализирует, что ему довольно и еще одно блюдо точно будет излишне.

Перед уходом из ресторана, пока жена ходила в женский туалет припудрить носик и поболтать с дамами высшего света, он коротко сошелся с управляющим ресторана и узнал свежие новости. Они были успокаивающими. Продукты везли в большом количестве и широком ассортименте, цены не увеличились (это хорошо для него), но и не падали (это уже замечательно для крестьян, но в конечном итоге опять же для него). Ни в этом ресторане, ни в целом по сети скандалов не было. В общем, деньги идут, а жизнь журчит чистой родниковой водой.

В вестибюле к нему подошла жена, вся такая блистательная и роскошная, усыпанная бриллиантами и золотой, то есть одета, как дама высшего света. А как вы хотите, ведь она жена святого и имперского министра! Поцеловал ее благоговейно, но по-хозяйски. Или он не муж ей?

Муж, — взглядом показала она ему, — и потому вечером будешь выполнять супружеский долг. Смотри, я буду безжалостна, как баскак при сборе дани.

Андрей Георгиевич играя, вздохнул. Мол, я буду весь в твоих руках, матушка, пожалейменя, сиротинушку!

Что-тобыло немного непонятно в его ауре и он присмотрелся повнимательнее. Опа, где были его глаза. На фоне ауры взрослой женщины четко была видна аура их ребенка. Присмотрелся к нему, успокоился. Ребенок рос нормально, здоровье ему ничего не мешало. Здоровенький… мальчик? Да, точно, мальчик. Сейчас он радуется жизни, ведь мать его весела, сыта и всем довольна. Не стал пока ничего говорить, вечером обрадую, за одно найду обязательную причину отказать ей в поездке с ним. Действительно, какая тяжелая поездка, по сути, по бездорожью и без обязательного трехразового питания, если тебе скоро рожать? Точнее, не скоро, больше полугода еще, но ведь все равно рожать?

— Поедем! — он сам открыл перед женой дверь кареты, аккуратно подвинув придворного кучера. Тут же вложил в руку гривенник, чтобы не обижался. То дело семейное, дворянское, тебе мужик, его не понять!

Все это он, конечно, не сказал, но несколько пренебрежительно улыбнулся. Кучер, вроде его звали Акимом, кстати, совсем не обиделся. Не ударил и ладно. Хотя бы и ударил. Святой ведь! Мягко закрыл за ним дверь, сел на облучок, почмокал на лошадей. Плавно поехали.

На этом отрезке поездки их пути временно расходились. Так они решили еще в Зимнем дворце. Синод, может быть, и душеспасительное учреждение, но уж очень скучное и пыльное. Особенно при ревизии большого списка больших отчетов. Они толи лежали на пыльных шкафах, толи для них использовали такую дурную бумагу, но Андрей Георгиевич уже однажды находившись там, измазался и расчихался до безобразия. Его даму туда не стоило пускать ни в коем разе. Настя, в общем-то, с этим была согласна. Договорились, что она зайдет в большой магазин, который фактически был торговым центром. он объединял в одно целое продуктовую и промтоварную лавки, несколько кафе и, какая новость (!) женскую парикмахерскую. Принадлежала она совершенно случайно, Макурину и тот был совершенно спокоен. Пусть попьет кофе с пирожным, поболтает с дамами (а там ведь точно будут дамы) и выберет себе какую-нибудь супер-пупер модную прическу. А там и он подойдет из Синода.

В Священном Синоде Макурин не ожидал какой-то оппозиции. Это ведь были даже не священники, а чиновники с семинарским образованием. Им обещали должности в новом министерстве, а при хорошей работе и достойной характеристики — с повышением. Этого было для подавляющего количества достаточно. Вопрос же о господствующем положении православия был для них совершенно второстепенен. Тем же немногим, для которых был важен, прежде всего, идеологический вопрос, Макурин показывал не министерский вицмундир, а ангельские перышки святого, точнее освященный круг в близи головы. Ему было один раз посидеть около древних православных артефактов с ярким нимбом, чтобы эта категория навсегда замолкла. Настоящий святой разговаривал с ним и влиял на них, отчего них поднималось настроение и укреплялось здоровье. А что он там говорит, так это не их, сермяжных, дело!