— М-да, — перекрестился Подшивалов медленно, отдавая дань умершему, — хороший был человек и храбрый офицер, упокой Господь его душу. Уже другим тоном, более спокойным, сказал — С батюшкой твоим мы много повоевали с французом. И он меня спасал, и я его из передряг вытаскивал. Настоящая дружба была мужская!

— Да, батюшка мой не раз сказывал. Только о том, что вас, ваше высокопревосходительство, он спасал, он не говорил. А вот то, что вы его спасали и в рукопашной схватке и на скором конном галопе постоянно упоминал. Если бы не вы, то и я бы не был на этом свете!

Это он сейчас вовремя добавил, да еще со слезинкой в голосе. Вон как Подшивалов замер в воспоминаниях. Все это правда, хотя бы из памяти рецепиента. Только ведь и правда бывает разная. От одной гордишься, от другой скорбью страдаешь. Вот этой доблестью наполняешься. Может, попробовать отдать, вроде бы самый раз!

— Ваше высокопревосходительство, раз уж покойный мой батюшка не смог отдать презент, позвольте мне! — элегантно поклонился в просьбе младший Макурин. Семен Семенович Подшивалов даже закряхтел. То, что сын старого друга дарит небольшой подарок в виде пистоля, претензий не вызывает. Но не на Комиссии же! Его императорское величество августейший Николай I и без того на днях громко ругался и бранил за мздоимство. Правда, без имени, что означало, он еще не готов кого-то разнести в пух и прах. А теперь, получается, он сам дает конкретное имя.

— Нет, я пожалуй, того, не возьму. Оружие, конечно, не может быть взяткой, но всему свое место. А он все-таки настоящий честный российский военный! Хотя, разумеется…

Старый генерал еще перемалывал торопливую и, надо сказать, довольно испуганную мысль, а Андрей Георгиевич уж доставал из сумку пистоль и кобуру с портупеей. От этого думы председателя Комиссии быстро изменились. Пистоль был явно не новый, даже на первый взгляд было ясно, что им не раз использовались. Но хозяин его был аккуратист и настоящий военный, постоянно чистил и смазывал свое оружие, не давая ему покрываться слоем порохового нагара и оружейной грязи. Именно поэтому он все равно оставался элегантным и даже изящным.

Разве ж это взятка?

Конечно, в женские руки, кхе-кхе, его лучше не давать, но в мужские руки, привыкшие к оружию, пистоль просто просился. Вот ведь прощелыга, как сумел его ловко подцепить! Подшивалов нехотя протянул руку и пистоль легко лег в нее, словно и не раз и не два оказывался в генеральских конечностях.

Ах как он прелестен и грозен! И золотой узор на нем не только красив, но и беспощадно прекрасен. Нет, я не удержусь и выстрелю!

— Так, где тут можно попробовать выстрелить, — генерал беспокойно оглядывал обстановку комнаты. Уже не страх перед монархом и некоторое трудовое беспокойство перед заботами Комиссии трогали его. Его, старого вояку, через которого прошло много оружия, тянуло попробовать только что принесенный ему пистоль. И даже члены комиссии, штатские штафирки, до того ни разу не бравшие в руки оружие, даже они не выдержали перед чаяниями генерала. Ну, или они не решались встать перед ним, понимая, что это военный и перед ним оружие.

— Вот-с, ваше высокопревосходительство Семен Семенович, пожалуйста! — один из солидных и, надо сказать, уже старых чиновников Комиссии самолично взял награжденный сосуд, то ли большую кружку, то ли что еще фарфоровое и хрупкое, и поставил на невысокий шкаф.

— Ох-м! — Генерала уже ничто бы не удержало, даже неприличные слова монарха.

Он нетерпеливыми руками насыпал порцию пороха, вложил пулю в дуло пистоль, прицелился и выстрелил.

— Б-бах! — относительно негромко, но грозно выстрелило оружие. Пуля пистоля, хоть и не столь большая и тяжелая, но все равно разнесла фарфор. Драгоценная безделушка больше не существовала. Подшивалова, однако, это совершенно не беспокоило.

— Хороший пистоль, спасибо, Андрей Георгиевич, за него, — поблагодарил он Макурина, уже деловито уточнил: — бумаги какие фамильные есть в наличии?

Бумаг у попаданца не было, ни XIX века, ни, естественно, XXI. Это было так очевидно, что он только молча покачал головой.

— Ничего, — поощрил он молодого дворянина, — я так хорошо знал своего батюшку, и ты так на него похож, что я сам буду твоим поручителем. Господа! Перед нами столбовой дворянин из Тверской губернии Андрей Георгиевич Макурин, чем я могу лично поручится! Есть ко мне какие вопросы?

И Семен Семенович Подшивалов хитро улыбнулся. Он понимал, что никто из членов комиссии не решится выступить с возражениями.

Помолчав для виду пару минут, он продолжил.

— Если нет непременных вопросов, то, Никита Митрофанович, оформите нужные официальные бумаги о потомственном дворянстве этого молодого человека, я немедля их подпишу.

Один из членов Комиссии по военному дисциплинированно кинул.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, непременно тотчас же оформлю как надо!

— Так, — Подшивалов почему-то помедлил, задумался. Андрей Георгиевич лишь понадеялся, что тот не собирается загнать его в отдаленный полк. Наконец, генерал решил: — этого благородного дворянина я, пожалуй, возьму к себе, в министерство. Уж слишком мало нас, столбовых дворян, среди чиновников. Пока, Андрей Георгиевич, послужите делопроизводителем, в чине коллежского регистратора, а там, покажите себя, пойдете дальше.

Попаданец прочувственно покачал головой, благодаря благодетеля, а теперь и еще его начальства, про себя, однако, подумав, что с одной стороны, его пожалели, не оставили расти с обычного писаря, что ему точно бы грозило, учитывая, что он не имел высшего и даже среднего образования.

Однако, с другой стороны, Подшивалов не так к нему добр. Ведь делопроизводитель, как не говори, тот же писарь, лишь немного выше. Да и класс у него самый низший, XIV.Проанализировав так, он, правда, не учел одного — генерал по гвардейской привычке заговорил с ним на ТЫ, что уже означало некоторое благоволение к посетителю. Но подчиненные увидели и сделали соответствующие выводы.

— Ваше высокопревосходительство! — возразил чиновник, сравнительно молодой, но довольно лысоватый, — сей молодой человек, за короткий срок пребывания в столице успел окончить школу Кудрявцева. И Василий Герасимович дал ему прекрасную характеристику. А также представил образец письменной работы. Прекрасный образчик. Вот! — он передал Подшивалову несколько бумаг.

— Хм, — издал генерал неопределенный звук, который, скорее, говорил о его негативном отношении о Макурине. Но бумаги он взял и Андрей Георгиевич с высоты своего роста увидел, что одна из них была с его диктантом. Именно с нее Подшивалов и начал читать.

Разумеется, генерал-лейтенант гвардии не интересовался красотой великорусской природы, изложенной в диктанте. А вот красотой текста и каллиграфией он даже поразился, удивленно посмотрев на посетителя. Такой почерк должен быть у опытного чиновника, казуистика и крючкотвора, а не у новика бюрократии.

— Родители мои с детских лет учили письменности, считая, что представитель благородного сословия тем и отличается от простонародья, как прекрасной грамотностью и образованностью, — решил подать звук Андрей Георгиевич для изъяснения своего положения, — да и в Санкт-Петербурге я попал в очень хорошую школу, наставники там отшлифовали имеющийся почерк.

— Ну у Василия можно, — неопределенно сказал Подшивалов, то ли ругая, то ли умеренно хваля директора школы.

Однако после диктанта уже взял характеристику, которую, похоже, в противном случае вообще хотел проигнорировать. Бегло посмотрел текст, потом, заинтересовавшись, прочитал повнимательнее, задумался.

— В министерстве моем, — сказал он в воздух, — много умных деловитых чиновников, хороших администраторов. А вот писать хорошо, с красивым каллиграфическим почерком, к несчастью, не умеют. И даже считают, что им это никак ненадобно. А вот редкий пример иного подхода, и мне это очень нравится. Андрей Георгиевич, — обратился он к попаданцу, — в виде исключения я произвожу вас сразу в кабинетные регистраторы. И настоятельно прошу, даже приказываю учится в гимназию и дальше в университете. Возраст вам еще позволяет, а государь очень благоволит таким чиновникам — благородным, умным, прекрасно пишущим и образованным.