На желтоватой шелковистой бумаге, в незапечатанном конверте. Ну надо же, эльфы пишут женщинам не только на лепестках…

Прошла обратно на террасу, уселась в кресло, задрав ноги на стол, и открыла:

'Любовь моя…

Подавившись вступлением, призадумалась. О как, любовь… мне казалось, что кто-кто, а уж господин посол меня именно что хочет… впрочем, Трандуил тоже на квенья беспрестанно называет «emma vhenan», «единственной любовью» — это, может, хорошим тоном считается. Было бы ужасно думать, что правда любовь. Вон, у Горчева в рассказике был мужик, красивый до невозможности, и женщины влюблялись в него пачками. Сам не хотел, а губил походя. Так ему, по итогу, пришлось стать отвратительной свиньёй: немытой, небритой, колупающейся в носу, рыгающей и вызывающей как можно больше омерзения — только бы очередную даму не сгубить, хе-хе. Я на такие подвиги не способна… блин, но семь тысяч лет, что эта прекрасная голова думает, я даже представить не могу… ладно, что там дальше…

'…я не сожалею о своей дерзости, но печалюсь о глупости и бестактности. Я пытался купить тебя, и мне нечем оправдаться. Даже раскаянием, ибо я не раскаиваюсь.

Я помню, как увидел тебя в первый раз: ты шла по заснеженной аллее, такая хрупкая и прекрасная («Это я-то? Вот эльфам пламя глаза застит!»), а я был в толпе встречающих, невидимый для тебя, незнаемый тобой… и таким для тебя и остался. Всё время приходилось бороться с собой: я понимал, что, вызвав Трандуила, могу выиграть поединок. Не хотелось тебя опечалить ничем, но к королю ты вроде бы и не питала чувств — по крайней мере, поначалу, а он был груб и нетерпелив.

И я бы вызвал, если бы не знал, что есть тот, другой. Что король обманул и обобрал собственного сына, и, убив Трандуила, придётся впоследствии убить и Леголаса; а эту смерть, я думаю, ты не простишь никому.

Так несправедливо и жестоко — ощущать себя безнадёжно проигравшим без боя! Особенно потому, что мог, мог выиграть… Не сердись и прости мне глупую шуточку с июньскими пирожными, и посмотри на меня хотя бы на гравюрах маэстро Эрренриорла, проведи по моему отражению нежными пальцами…

Я никогда не забуду, как наши руки столкнулись в розовом саду в тот сияющий для меня полдень. Если бы ты знала, чего мне стоило не удерживать тебя тогда, но я прежде всего друг тебе, Блодьювидд, в любых обстоятельствах, всегда. Ты можешь не опасаться, что я причиню тебе хоть малейшую боль, хоть намёк на неё. И сейчас бы смолчал, зная, что ты расстроишься из-за моей печали, но я почувствовал, покидая Эрин Ласгален, что мир меняется и становится опаснее. Это всего лишь предчувствие, но прошу, прими от меня дар уже не шуточный: в конверте лежит браслет. Его подарила мне моя бабка, могущественная ведьма. Я носил его с детства, но сейчас сердце подсказывает, что он больше пригодится тебе. Это вещь, спасающая от внезапной нечистой смерти — любого, кто носит. Лично мне, по уверению бабки, она должна была даровать хорошую жизнь и хорошую смерть. Не знаю, в хорошей смерти ты мне отказала…

Ты равнодушна к украшениям, но это, умоляю, носи. Оно невесомое, и ты быстро привыкнешь. Мне будет легче, если я буду знать, что ты носишь его и чувствуешь моё тепло через него, и, возможно, оно пригодится тебе. Хотя лучше бы не пригодилось.

Всё, надо прощаться, а я малодушно тяну. Прощай, солнышко'.

Затуманилась, не пойми отчего. Взяла конверт и только сейчас, зная, поняла, что в нём что-то есть. Вытряхнула: действительно невесомая цепочка, с застёжкой, позволяющей регулировать длину, и посередине два сцепившихся колечка, совсем крохотных. Сделано всё то ли из кости, то ли из коралла — не поймёшь, вещь очень старая и потёртая от старины. Правда тёплая. Надела на левое запястье и тут же перестала чувствовать, браслет как врос в меня.

Интересно, что Трандуил его не увидел. Совсем. В отличие от Силакуи. Та, рассматривая, протянула задумчиво:

— Знакомая вещица… Значит, он горазд не только июньские пирожные дарить…

Я вопросительно посмотрела на неё, но более никаких комментариев не дождалась.

Что ответить Ланэйру — не знала. И не ответила ничего.

вообще бояться мертвых глупо

они ведь умерли уже

а вот живые ходют топчут

и чушь ужасную несут

© Дмитрий Алексеев

Боже мой, как я сама себя сглазила, мимолётно пожалев о пустынности королевского дворца! Владыка Элронд прибыл со свитой. Двести рыл, как изволил втихаря ядовито заметить Трандуил. Тут же, я так понимаю, вызвавший всех отлучённых от двора обратно — для равновесия. Трапезная, вмещавшая пятьсот эльфов, теперь всегда бывала полной. И я поняла, как неправа была раньше, думая, что часто сотрапезники смотрят на меня, как стая сарычей с ветки на тухлятину. Раньше тут была тихая деревенька, все были свои, ручные, а сейчас… входишь, и всё замирает, разговоры стихают. Сидишь, давишься трюфельками, а на тебя смотрит очень вежливая, исполненная восхищения компания сарычей. И я улыбалась владыке Трандуилу, старалась не разгуливать по укромным углам и увешивалась брильянтами как можно гуще. В купальни трусливо ходила только с королём, дожидаясь, когда он освободится от дневных забот. И всё равно один раз это произошло.

Был такой чудесный мелкий дождичек; сквозь сияющую сетку капель просвечивало солнце. Не удержалась и пошла в сад. Казалось, в такой тихий прекрасный день ничего не может случиться. Шла, мокла, как лягуха, наслаждалась радостью дышать, тихим скрипом песка под ногами и одиночеством. Которое я бы хотела разделить только с одним существом на свете (где ты, сокол ясный?).

Эльфы горазды появляться из ниоткуда, для моего восприятия, по крайней мере, и этот возник неожиданно. Выразил сочувствие тем, что я скучаю и мокну, сразу вызвав неприязнь. Мне кажется несколько оскорбительным предположение, что женщина в одиночестве скучает. А может, она вещь в себе и ей есть, так сказать, о чём побыть наедине с собой? Не лучше ли извиниться за нарушение покоя? Но он уже шёл рядом, болтая, как будто так и надо. А я была достаточно вежлива, чтобы делать вид, что он не докучает мне. Сказала, что уже собиралась обратно и развернулась в сторону дворца, сознательно удерживаясь, чтобы не идти быстрее.

Думала, что обидеть ни одного эльфа на свете не хочу, а они обидчивы. Щас как-нить дойду, а уж в мои покои он за мной не пойдёт. Он говорил что-то, рассказывал — ничего не помню. Шла, раздражённо вспоминая свой мир, и как я любила в мелкую морось и непогодь погулять по Невскому проспекту без зонта. В каком-то смысле для меня это было медитацией. Моментом встречи с собой. Иногда удовольствие портила какая-нибудь, не побоюсь этого слова, падла с зонтом, неожиданно накрывая им сзади, и дальше уже идя рядом и порываясь беседовать. Они находили это романтичным, и зачастую в глазах этих скушных существ было видно историю, рассказываемую нашим будущим деткам, «как папа встретил маму, галантно накрыв зонтиком». Я это видела вторжением в личное пространство без спроса и разочаровывала их, оказываясь не такой милой особой, какой для них выглядела. Может, и мерзко это, но вот такой я человек. С поправкой на эльфийскую сдержанность ситуация была полегче, а всё равно напрягала. Я шла всё быстрее, а он уговаривал не торопиться, и старательно так. Поэтому для нас обоих было неожиданно, вылетев за поворот розовой аллеи, встретить на песчаной площадке молчаливую толпу во главе с Трандуилом и Элрондом.

— Heru Индбар! — баритон владыки мягко раскатился в мокром воздухе. — Мне кажется, или Блодьювидд почти на рысь перешла, чтобы побыстрее сбежать от… вашей любезности?

Отступив, эру Индбар с огорчением спросил у меня:

— Я слишком увлёкся?

— Вовсе нет, беседа была занимательная, всё хорошо, — говорить я старалась убедительно, а чувствовала, что вру.