мы кузнецы и дух наш молод

мы рано засветло встаем

и лихо машем молотком и

куём

© iLLiCH

Далеко меня не унесло: то, что потянуло внутрь, тут же выплюнуло, даже как будто с отвращением, и я шмякнулась на колени. Негодующе повизжав, открыла прижмуренные глаза — вот она, воронка, только с другой стороны. И эльфы там стоят, застывшие как будто. Подскочила, чтобы кинуться обратно — и призадумалась. Что-то свербило изнутри. Сунула палец в воронку — та, судя по всему, готова была выпустить обратно.

Чувствуя себя котом, которому приоткрыли дверь, и, стало быть, надо посомневаться, стоит ли туда идти, переминалась с ноги на ногу и думала о разном.

Подумав и решив, что умный человек по этой дорожке не пойдёт, шагнула было обратно, но тут листья буков зашелестели, и прошуршавший по ним ветерок имел голос, пропевший:

— Должо-о-ок.

Обернулась и боязливо вылупилась на деревья, а они так и шелестели, и шептали женским голосом, то юным, то старым, как сама земля: «Должо-о-ок, богиня, должо-о-ок» — и как будто смеялись надо мной. Сглатывая, ждала, не сложится ли ветка в деревянную указующую руку, не погрозит ли палочкой, как указательным пальцем — живо вспомнился фильм, в котором царь-батюшка хотел в тазике помыться, а ему оттуда водяной коряжистой лапой пригрозил, что должок у него и что время пришло. А задолжал тогда водяному царь сына единственного.

Моментально обозлившись, чувствуя в себе ослепляющую носорожью ярость (и одновременно тихую подлую радость, что кровиночка сидит в Мордоре с папой-драконом), оглянулась, ища того, кто посмел посягнуть.

Но не было никого, а идиллическая буковая аллея смеющимися своими листьями лепетала иное:

— Вспомни, вспомни…

И я вспомнила.

Не сына я задолжала, а за него.

Она задумчиво сжимала в тонкой белой руке сияющую алмазную нить, пропуская её сквозь пальцы, и смотрела мне в глаза, как будто чего-то ждала. Я так и не поняла чего, но она, похоже, дождалась и удовлетворённо выдохнула:

— Да, получилось. Богиня, ты согласилась подарить мне то, что я попрошу. И взамен я подарю тебе всю мою жизнь и всю силу, что останется после этого обряда — и сделаю твоего сына настоящим эльфом, буду воспитывать его и защищать, клянусь Эру.

Помолчала, прошлась, избегая моего вопросительного взгляда, и глухо заговорила:

— Мне стыдно — нет, не тебя, ты не воспримешь это грехом — но перед самой собой, что я пользуюсь своим положением. Я оказалась недостойной сана жрицы… но ты милосердна, ты сама мать, и ты поймёшь.

Она говорила то, что я и так знала — да не очень-то много об этом думала, и выходило вот что: близость с воплощённой богиней дарует непрерывность роду эльфа, удостоенного этой близости. А весь род Галанодель — близнецы, Риэль и Аргонеот. Дочь Галанодель погибла родами, зять сгинул на войне. Это абсолютно неэтично, просить о таком, но она просит благословения.

Пожала в ответ плечами:

— Я б тоже попросила, — о да, став матерью, я ещё как понимала! — Но я умираю.

Глянув в её страдальческое лицо, поправилась:

— То есть возвращаюсь к себе самой, — и усмехнулась. Кажется, бледновато.

Силакуи, внимательно посмотрев в глаза, хмыкнула:

— Не говорила, чтобы не испортить, но сейчас скажу: я не верю, что мальчишка ничего не придумает. Скорее всего, если ты хочешь остаться, он из кожи вывернется, а найдёт способ.

Буркнула:

— Ганконер тоже старался.

— А теперь пусть этот постарается. Ганконер опыта не имеет, а Трандуил уже был избранным… в любом случае, я выполню свою часть договора, а ты попытаешься выполнить свою — если сумеешь.

Мне такая договорённость показалась хорошей, но одолевали и сомнения:

— Не представляю, как это поможет непрерывности рода, если близнецы не переживут встречу со мной. А они не переживут — Трандуил убьёт.

Силакуи спокойно кивнула:

— Если узнает.

— Да как же он не узнает, если для него моя голова проходной двор⁈ — сжала виски пальцами, накатывала слабость и головокружение.

Силакуи снова кивнула:

— Не переживай, не беспокойся, я всё сделаю, ты не будешь помнить, пока не окажешься в нужном месте и в нужное время. Ни он и никто не увидят, не почуют — ни до, ни после… — голос её звучал всё напевнее, хотелось спать, и я уже грезила наяву, глядя, как ошеломительно прекрасная эльфийка, перебирая блескучую бриллиантовую нить, вещает эдаким Фениксом: — Спи, прекрасная, моей силы хватит, чтобы связать в паутине времени нужный узелок. Когда увидишь дорогу — иди по ней, не бойся. Ты поймёшь, что это она, тебе подскажет шёпот листьев. Там не будет времени. Для спутников твоих не пройдёт и мига, сколько бы ты ни пожелала прогостить в золотом безвременьи, которое я сотку для тебя и для своих внуков…

Сонно шевельнулась:

— Это невозможно…

— Я сильна, и за время моей жизни даже вселенная кое-что задолжала мне…

Наваливающийся сон лишал разума и такта:

— Тогда почему магией не удалось спасти родичей? — язык еле ворочался во рту, но она поняла:

— В телесном мире сильнее многие… мне удалось впихнуть внуков в твою охрану — мальчишка и сам не понял, почему разрешил это; удалось забрать тебя в гости и удерживать половину луны… но ты не была мне союзником, и мальчишка смог отобрать, а во внуков ты не влюбилась, хоть я и питала надежду. Но сейчас, когда мы договорились, меня не остановит никто, — и она сверкнула потемневшими, ставшими очень страшными глазами, — род мой не прервётся, и синда будут править Ардой, а не сбегут в Валинор… я вижу своих праправнуков королями Пущи, которая придёт на место выморочных болот, и я счастлива, Великая, что ты снизошла… спи, я всё сделаю, как надо, ты не пожалеешь о своём драгоценном подарке, я позабочусь о твоём роде, как ты о моём, спи, спи…

М-да. Слов нет, сделка хорошая.

Посмотрела ещё раз в воронку — всё тихо, мирно, Морралхиор как замер с луком, так и стоит. Действительно безвременье.

Развернулась и пошла по сказочно прекрасной тропе. Шла и понимала, что, скорее всего, создавая свой узел в паутине реальности, Силакуи эту вот осень считала роскошным свадебным подарком.

Мягкий шелест буков, шуршание листьев под ногами; холодный воздух, пахнущий прелой листвой и грибницей; осенний крик ястреба в пронзительной бесприютной голубизне небес… Такой прекрасной золотой осени — никогда не видела. Шла и ни о чём не жалела — ни о прошлом, ни о будущем.

Немного удивилась, примерно через полчаса услышав мерное звяканье — как будто протестантская кирха рядом. Откуда в бесовском мороке? Ещё больше изумилась, учуяв дымок, как будто баню топили неподалёку.

Заперебирала ногами поживее, но приближалась с осторожностью — это от высокородных я знаю, чего ожидать, но если там люди…

Вышла к приземистой избушке, из трубы которой валил чёрный дым, а из неё самой слышалось то мерное звяканье, которое я было приняла за дребезжание колокола кирхи. Остановилась под крайним буком, думая осмотреться — и увидела, как из низкой дверки, пригибаясь, выходит светловолосый эльф, неся в клещах раскалённую металлическую болванку, следом выходит ещё один. Опознала наконец близнецов, и, когда тот, что нёс болванку, с шипением опустил её в бочку с водой, стоящую под навесом, негромко поздоровалась:

— Да сияет звезда в час нашей встречи, высокородные.

Риэль (или Аргонеот?) поднял глаза, и болванка, зашипев ещё страшнее, канула в бочку вместе с клещами.

Они не ждали меня — и, как я поняла, магия золотой тропы скрывала моё присутствие, пока я не подала голос.

Пережив первое удивление, они начали бормотать, что не подобает встречать богиню в таком виде, как у них сейчас, и я присмотрелась получше. Вид был хороший. Интригующий. Штаны да кожаные передники на голое тело. Плечи молотобойцев (хм, похоже, братики не только мечами махать умеют, но и отковать оружие способны); белые, как лён, волосы, заплетённые у висков в косички; кожа, серебристая и нежная, как у девушек, но запачканная сажей — и синие глаза на грязных от копоти лицах.