— Владыка боялся, что ты проклянёшь его и останешься с сыном, и что сложно будет уговорить тебя… эльфийки очень привязаны к детям, и он не знал, чего ждать. Поэтому выставил условие. Но не бойся, я уверен в себе, я убью его. Мы проживём вместе долго, глядя, как меняется Арда, как цветёт наше королевство, дождёмся внуков, — лицо Ганконера было светло и голос мечтателен.

Меня ничья победа не порадовала бы, но условие я сочла… щадящим. И только хрипло спросила:

— В каком возрасте у эльфов наступает совершеннолетие?

Услышала безмятежный ответ:

— В четыреста лет, Блодьювидд.

Давясь истерическим смехом, с облегчением выпалила:

— Ну, столько я не проживу!

Ганконер изумлённо поднял шелковистую бровь:

— Но почему? В этом теле ты проживёшь лет пятьсот… а там посмотрим. Я понимаю, что богиня любви не примет чужое тело, и не предлагаю тебе такое; но думаю, за это время я смогу создать тело, достойное тебя…

Не удержалась и фыркнула:

— Из говна и палок?

Ганконер мечтательно, мягко улыбнулся:

— Из слив, из смокв, из виноградной крови царей, моя прекрасная, будет создано тело, достойное принять твоё пламя…

Ближе к вечеру Трандуил, который, я так поняла, мог теперь беспрепятственно входить ко мне, принёс питье, составленное эру Ардариэлем. Пока я пила, он завёл вкрадчивый разговор, из которого выходило, что ждать четыреста лет владыке скушно, и что нужно только моё согласие: он тут же вызовет Ганконера. В случае победы разнести войска Мордора не составит большого труда: грозовая завеса, сдерживаемая только силой Тёмного, двинется вперёд и испепелит всё — за исключением своих, которых Трандуил сможет защитить. Владыка клялся, что дитя, которое я ношу, благополучно родится и в Эрин Ласгалене будет усыновлено по всем законам. Что дракончик станет принцем и наследником, следующим за Леголасом. И что мстить он не будет — его воспитают эльфом, а у них не принято мстить за смерть в честном поединке; поединок же будет честнее некуда.

— Не бойся: дети очень ценятся. Во время войн они всегда усыновляются и воспитываются победителями, как свои. Даже упыря-полукровку, как видишь, приняли и воспитали, а тут ТВОЙ сын. Сын богини. С ним всё будет хорошо в любом случае. Согласись, и вернёшься из варварского Мордора в светлый Эрин Ласгален. Я знаю, ты скучаешь. Я тоже, — владыка сглотнул.

Было видно, что ему очень хочется уговорить.

Я вздохнула:

— Да, я скучаю. Но это предложение неприемлемо, владыка.

Он только вздохнул:

— Что ж, значит, мне придётся подождать четыреста лет. Не будь жестокой, не покидай этот мир.

И буднично добавил:

— Раздевайся, полечу.

Я настолько таяла от его магического тепла, что, окончательно разомлев, сонно вцепилась, желая, чтобы он лёг рядом и согрел телом, но услышала насмешливое:

— Valie, если Великий Дракон застанет нас в одной постели, он не станет ждать четыреста лет, а вызовет меня сразу. Наши разногласия разрешатся тут же, на месте. Не то чтобы я был против; я очень за, но тебе эта прекрасная идея почему-то не нравится, так что разожми лапки. Я позову элу Ганконера, пусть тебя греет он. И не жалей ни о чём: за четыреста лет ты сможешь насладиться счастьем материнства, и дитя твоё наследует империю… Если бы не я, этого могло бы и не быть.

В полусне разочарованно отпустила его и услышала шорох одежды удаляющегося владыки, а потом почувствовала теплоту объятий Ганконера. Засыпая, думала, что вот как всё хорошо сложилось… но что настанет время, и в день совершеннолетия моего сына из Лихолесья явится адская феечка-крёстная и попробует убить его отца.

зима пожалуй лучший повод

начать всё с белого листа

пусть справятся хотя бы двое

из ста

© Цай

— Мне доложили, что ты просила Силакуи о каком-то заместительном обряде. Что имелось в виду? — голос у лежащего рядом Ганконера был сонный и расслабленный, но вопрос, кажется, интересовал нешуточно.

— А что, разве ничего такого нет?

Ганконер замер и очень осторожно ответил:

— В мире чего только нет… но откуда ты об этом знаешь?

Угу, понятно. Я и раньше догадывалась, что много чего не знаю о владыке. А с тех пор, как было объявлено об отмене вечерних жертвоприношений, периодически подумывала, к каким ужасам он может быть причастен. Дошла до того, что попыталась выспросить Силакуи, но от неё получила совершенно необнадёживающий ответ. Что, дескать, нынешний владыка Мордора хотя бы живой, не безумен и склонен к сотрудничеству. Такого-де ранее не случалось, и надо этому радоваться. И воспользоваться, по возможности.

— Я ничего не знаю. Это была просто догадка. От отчаяния.

— Просто догадалась? — он почему-то напрягся.

Пожала плечами:

— У меня раньше, давно, была книжка. «Стихи смерти». В моём мире в одной из культур, в средневековой Японии, было принято перед ритуальным самоубийством писать короткие стихи. И книга состояла из них. Писали самураи перед харакири. Иногда практиковалось что-то вроде заместительной жертвы: самурай просил у богов жизни для больного сюзерена, победы над врагами или ещё чего — и совершал самоубийство. Там была история про старого самурая, пережившего всех родных и находившего отраду только в сакуре, растущей рядом с домом. И вдруг сакура стала сохнуть и собралась умереть. Самурай решил этого не допускать. Написал предсмертное хайку:

'Умоляю тебя снизойти до меня

И начать расцветать,

Как прежде бывало.

Вот моя жизнь!'

И совершил харакири под деревом. История реальна. По легенде, сакура ожила и начала цвести. Как прежде бывало.

— И ты надеялась отдать себя? — спросил вроде бы нейтрально, но голос холодный настолько, что мурашки по коже побежали.

Чего он сердится? Зябко закуталась в одеяло, прижалась сильнее:

— Плохо помню. Будь в себе, такого не говорила бы, наверное. А что, возможность есть?

Он запыхтел, как будто сильно рассердился, а потом вдруг остыл — вспомнил, видно, про беременность и «нельзя волноваться», и примиряюще шутливо ответил:

— Нет. Тебе придётся собраться с силами, родить самой и остаться в этом мире. Никаких трагедий. Не вздумай умирать, из-под земли достану.

С учётом того, кто это говорил, шуточка была с душком.

Посольства разъехались; осталась я со слугами и охраной, да Трандуил, тоже с невеликой свитой. Ганконер, кстати, не стеснялся и лично настоял, чтобы лихолесский принц ни в коем случае не задерживался. Тот, наверное, и не собирался — надо же кому-то в Эрин Ласгалене править? — и уехал. Я не провожала.

Дворец, который я про себя величала Посольским, стал пустынен, и владыка Трандуил переселился поближе, в моё крыло. Мы повадились гулять вместе по окружающей дворец дубовой роще (свежий воздух и умеренная двигательная активность полезны!), есть вместе (он вроде бы не очень ужасался, что я ем сырое мясо), сидеть у камина вместе, и я рада была — даже не потому, что скучала по нему, а потому, что боялась за ребёнка. Со стыдом думала, что хожу за королём по пятам, только что к подолу его себя не пришила; но Трандуил, даже если и тяготился этим, то не показывал, и я была благодарна. Видела я его чаще, чем Ганконера, который был занят делами империи и только ночевать прилетал, и то не каждую ночь.

Трандуил обычно заходил ещё и перед сном, проверить, как дела и полечить. Как-то раз пришёл довольно поздно. Лежащий рядом со мной и обнимающий Ганконер никак владыку не остановил: поздоровался и жестом невозмутимо указал, что надо откинуть одеяло. Медленно исследуя живот чуткими длинными пальцами, внимательно выспрашивал, как ощущения. Ёжилась от прикосновений, кольца холодили кожу, но, понимая, что он сейчас действует исключительно как врач, тоже не слишком смущалась и спокойно отвечала.