Оба мы были разведены и счастливы этим. Таскаться с ним куда угодно: в музей паровозов, истории религии, на светские рауты было интересно. И полезно, как он сам считал, для образования новых нейронных связей — это не даёт поглупеть. Удивилась, узнав, что в МИДе на Новый Год гостей развлекают тараканьими бегами; также было любопытно увидеть атташе в официальном пафосном голубом мундире, расшитом серебром… обычно-то он был на работе в костюме скучного цвета, а на отдыхе в джинсах и футболке.

И как-то он удивительно много таскался по России: то на Алтай с кем-то охотиться и принимать кровавые ванны из пантов для омоложения (по этому поводу я заподозрила, что ему больше лет, чем он мне озвучил), то в Мурманск, то в Сочи, то ещё куда. И при этом часто писал, звонил и общались мы чаще, чем с кем-либо ещё. Плохо было одно: мы не очень совпадали в определённом смысле, и я так и не поняла, почему. У него было прекрасное тело спринтера (о, я с удивлением узнала, что спринтеры, в отличие от стайеров, бегают мышцами, и у них обширная мускулатура), и всё было хорошо, но в постели мне было скучновато, и потом немного болела голова. Каждый раз, когда он вёз меня домой после всего, я думала, не научился ли он какому дерьму эзотерическому и не тянет ли из меня что-нибудь. Не верила в такие штуки и считала глупостью, но думала вот. Я и сейчас думаю, что это глупость, просто не совпадали мы. Хотя он ничего такого не ощущал и, вроде бы, всем был доволен. Во всяком случае, мои поползновения расстаться всячески гасил и удивительно в этом преуспевал.

Читала когда-то про капитуляцию Германии и дипломатические выверты, связанные с этим. Фашисты хотели сами составить правительство и сохранить власть, пожертвовав минимумом, не доводя до безоговорочной капитуляции.

И вот значит войска приостановились на какое-то время, но ждут только команды, чтобы продолжить, и советское командование, конечно, не остановят никакие потери — они уже миллионом пожертвовали при штурме Берлина.

Генерал Соколовский описывает в мемуарах (а что воякам оставалось после войны, все мемуары писали… вот чем ужаснее жизнь, тем больше есть, что вспомнить, эхехе) первые неудачные переговоры с генералом Кребсом.

«Я знал, что опытный дипломат — а Кребс был именно таковым — никогда не начнёт разговора с того вопроса, который для него является главным. Он обязательно сначала разведает настроение своего собеседника, а затем постарается повернуть разговор так, чтобы о главном вопросе заговорил первым тот, кто должен его решить. Для меня и для всех присутствующих при переговорах смерть Гитлера была действительно новостью первостепенной важности, но для Кребса она служила лишь дипломатической маскировкой основного, самого главного вопроса». ©

«Ну, думаю, хитёр этот Кребс: второй раз повторяет одно и то же — излюбленный приём дипломатов добиваться цели настойчивым повторением одной и той же мысли в разных вариантах». ©

Каждый раз, встречаясь с атташе, думала, что в следующий раз откажу. И вот он писал или звонил, и я чувствовала себя генералом Соколовским, которого ловко опутывает Кребс) Разговоры о неважном, о погодах и личном. Без вопроса, на который можно ответить «нет», без паузы, в которую можно вкрячить это «нет». Ответить можно было только «да». Восхищалась персонажем и снова встречалась.

Потом его таки услали далеко; писал и звонил оттуда он нечасто. Через три месяца приехал в отпуск, и я соврала, что вышла замуж. Он огорчился, холодно поздравил меня и исчез. Чудесный персонаж, рада, что он был в моей жизни.

Так вот, Трандуил — чудесный персонаж. Очаровательная фея, страшный дракон, маскулинный шовинист. Ведь этот ларец — те же девять десертов. Возьми и скажи «да»!

Я не надену ничего оттуда и скажу «нет».

Шла завтракать и печально думала, не предложить ли ему быть, так сказать, фиктивной любовницей? А что, статус подтвердится, и так ли уж нужно консумировать это? Но боялась, что оскорбится он этим предложением. Впрочем, если расположен оскорбиться, то всё равно это сделает, потому что сейчас всё надуманное дерьмо нароет в моей голове. И что меня ждёт? Начнёт третировать? Всё-таки это будет насилием? Даст уехать?

Трандуил вскинул глаза (какие синие сегодня!), как только мы появились в зале, и смотрел, пока шли до места. Лицо холодное, выражение непонятное. Поприветствовал кивком и продолжил разговор, не заговаривая со мной.

Я, понятно, тоже молчала. Попила травника из кубка (интересно, что мне заваривают? Здесь тоже афродизиаки?), печально заела чем под руку попало и засобиралась на урок в библиотеку. Когда уходила, Трандуил остановил:

— Блодьювидд, нам нужно поговорить. В Королевской оранжерее в восемь, — и, обращаясь к кому-то за столом, — перенесите наш отъезд.

Боюсь, я была тупой ученицей сегодня: на квенья сосредоточиться не удавалось, потряхивало, и голова была тяжёлая. В оранжерею меня провожала Мортфлейс. Я шла и чувствовала, что руки и ноги холодные. Идти не очень хотелось.

Шла я, кажется, нога за ногу — ведь уж если куда идти не хочешь, так и идётся небыстро. Трандуил уже ждал. Собирались куда-то толпой немаленькой: финансисты и охрана короля, уже на лошадях, ждали у выхода. Там же осталась Мортфлейс. Трандуил был одет тепло, и в оранжерее, заливаемой щедрым солнцем из ниоткуда, — на улице-то солнца не было, и снег с ветерком намекали на разыгрывающуюся вьюгу (куда их несёт в непогодь?) — ему было жарко. Перчатки уже снял и стоял, нетерпеливо так похлопывая ими по ноге. Подошла и, сжавшись, подняла глаза.

— Блодьювидд, ты такая логичная и готовая к сотрудничеству становишься, если тебя подпоить. Моя бы воля, так ты бы и не просыхала)

О, хорошо, он хотя бы не в гневе. Шутит.

— А я думал, это ты на меня разгневаешься за вчерашнее.

— Я просто не…

— Погоди. Я уже знаю, как видишь это ты. Теперь давай о моём видении, хорошо?

Тоже верно, зачем языком трепать, когда он и так в курсе. Молча кивнула.

— Не обманывайся: вчера я намеренно тебя подпоил и воспользовался твоей неопытностью. Хотел, чтобы ты расслабилась и поверила в мои возможности.

Владыка помолчал, явно прислушиваясь к тому, что я думаю о его возможностях. Скромно опустил глаза и расцвёл, потом глянул искоса, засмеялся:

— Богиня, зачем так заполошно краснеть? Побереги… краску. Хочешь персик?

Дотянулся до ветки старого, разлапистого дерева (вот не думала, что такие бывают на свете… да чтобы цвело и плодоносило одновременно!) и сорвал. Мда, картина маслом: «Змей соблазняет Еву персиком». Подвинулась поближе и взяла. Владыка, слегка задержав руку, заглянул в глаза и охрипшим голосом сказал:

— Ты так извивалась и всхлипывала, когда я ласкал тебя, но, поверь, это было почти ничто по сравнению с тем, каким это может быть для нас, — и, отодвигаясь, насмешливо, — поэтому, говорю же, побереги краску. На другой случай. Не считай, что я придаю большое значение случившемуся и жду продолжения этим вечером. Для меня, как для мужчины, это было почти ничем. Вот если бы ты была храбрее, и у меня горела бы изодранная тобою в кровь спина… — владыка мечтательно и насмешливо выдохнул, — и не бойся, я не такой дурак, чтобы ссориться с богиней. Есть анекдот: «Поссорился как-то ёж с Радагастом и три года с ним не разговаривал. А Радагаст и не заметил».

Хмыкнула, подумав, что Радагаст бы заметил и за ежом бы бегал по всему лесу, унижаясь и моля о прощении, но спросила другое:

— И кто из нас ёж в этом анекдоте?

— Я, конечно, прекрасная.

Гм… смищьно. Думаю, владыка лукавит: если бы хотел дать почувствовать свою немилость, уж он бы донёс посыл. Почувствовала бы.