Ганконер очень тихо и очень грязно выругался, направляя дракона дальше, к крепости:

— Хорошо. Три дня, не больше.

Примечания:

mereth en draugrim * — «волчий корм» (квенья)

Скажи, Смирнов, откровенно,

Ты крысу кормил

Из гуманных соображений

Или из шалости?

Смирнов опустил глаза

И сквозь слезы сказал:

— Не из гуманных соображений,

Из жалости.

© О. Григорьев

«В первый раз меня выпороли за то, что я, купив сусального золота, вызолотил и высеребрил Жужу такие места, которые у собак совершенно не принято золотить и серебрить.» © Гиляровский, «Мои скитания»

Как-то Ганконер разговаривает со своими прихвостнями на расстоянии. Это я узнала, когда, с трудом сползя с дракона и разминая затекшие мышцы, вспомнила про Халаннар. На Темнейшего уже налетели приспешники с важными делами, и он порывался сдать меня на руки пришедшим харадримкам и уйти. Вспомнив, торопливо, безо всякого вежества влезла в разговор на чёрном наречии:

— Владыка, у меня есть просьба.

— Я ни в чём не откажу тебе, прекраснейшая, — как он легко переходит с этого отрывистого рычания на музыкальный синдарин!

— Я хочу, чтобы не проводилось никакого расследования и никак не наказывались те, кто рассказал мне… лишнее.

Владыка досадливо прикусил губу:

— Да какое тут расследование… как будто я не понимаю, кто сказал. Хорошо, — он бросил несколько рычащих слов, и пара орков отделилась и торопливо куда-то ушла. — Сейчас твоих служанок освободят.

Во как. То есть, если бы я не вспомнила… Убил бы и прикопал. Злопамятен соловушка и мстителен. И на расправу скор. Успел приказать Халаннар ещё с кем-то в тюрьму законопатить. Интересно, поймут ли его приспешники, что через меня можно получать помилование, и поменяет ли это мою жизнь? Вряд ли. До меня они не будут успевать добегать)

А ведь могла разом всё кончить. Но не захотела жить в мире, в котором Ганконер умер бы второй раз. Кисло бы мне там жилось.

То-то Гэндальф с эльфийскими королями обплюются, если узнают… кстати, об этом:

— Ещё я бы хотела поговорить с Леголасом. Наедине, без свидетелей. Через зеркало или как-нибудь.

Недовольно опустил глаза:

— Не выйдет. В степи, где он сейчас, нет ни зеркал, ни стоячей воды. Могу отправить письмо. Тебе принесут бумагу и принадлежности. Завтра вечером я вернусь и отправлю. Разговор можно организовать с Трандуилом.

И, помолчав:

— Да так и лучше будет. Если ты думаешь, что Лаэголас будет ласков с тобой, то это вряд ли. Ты выдрала его жизнь из моих зубов, но не последовала за ним. Поговори лучше со старым, этот всё понимает… Без свидетелей тоже не получится: неизвестно, на какие пакости способен Трандуил. А если я тебя потеряю после того, как ты сама, по своей воле осталась — неважно, почему ты этого захотела, — Эрин Ласгален умоется кровью. Я был готов отпустить один раз, на этом всё. Ты сделала выбор.

И глазами сверкнул. Владыка Тьмы, да… но с ним умер бы и соловушка. Но ведь замучал, замучал бы насмерть светлого принца! И просьбы со слезами на Темнейшего не подействовали. И тут меня осенило:

— Интересно, если бы я пообещала убить себя в случае твоей казни — Трандуил помиловал бы тебя тогда?

Ганконер вздохнул:

— Да. Меня тут же освободили бы и вручили тебе. Только что к цветущей ветви бы не привязали, как с подарками делают. Но обещать надо было абсолютно правдиво, с безупречным намерением это сделать, а ты так не могла.

И добавил с горечью:

— В моём случае.

Ну, мне это тогда и в голову не пришло.

Что ж, хорошо. Есть, значит, последнее средство, и эльфийские рощи останутся целы. Не прокатится по ним вонючая орочья орда, даже если Ганконер обретёт непомерную силу. И так меня от этого осознания развезло, что плохо помню, как мылась и спать ложилась. А Ганконер опять уехал куда-то со своими разбойниками. Вот удивительно: этой ночью помирать собирался, а как жив остался — так столько дел, столько дел! Да, живым всё что-то нужно…

С утра хотела сесть писать письмо, но в спальне негде было это делать, а в библиотеку без паранджи не покажешься. Позвала Халаннар:

— Хочу, чтобы тут, — указала на окно с видом на горы, — поставили письменный стол и стул, стеллаж для книг и перегородку, ширму — что угодно.

Та понятливо покивала. Про случившееся мы с ней ни словом не обмолвились. Я думала, что задолжала ей, и сильно. Но говорить тут не о чем — будет случай, припомню.

Смотреть на таскание мебелей не стала, ушла писать на террасу. Сидела, неудобно перекособочившись, с трудом видя, что пишу, — дождь, который вчера унял Ганконер, хлынул ночью с новой силой, и в тени апельсинового дерева и беседки было темновато. Малодушно радовалась, что в глаза принцу смотреть не нужно. Он к чорту в зубы спасать меня полез, а я добровольно с этим чортом осталась. Но изложила всё попросту, как чувствовала. Просила простить и настаивала более не делать попыток — ни к чему, а его гибель разобьёт мне сердце и, возможно, убьёт. Умоляла беречь себя и попрощалась.

Всё. Ганконер прав, выбор сделан; ну и нечего сердце рвать. Тихо, горестно порыдала над своими каракулями, легонько отпихивая босой ногой тигра, порывающегося лизаться, но делать было нечего. Надеяться усидеться на двух стульях, как в Эрин Ласгалене, было бы смешно.

На закате, только начала беспокоиться о Ганконере, пришла харадримка и повела за собой, попросив взять письмо. В Северной башне я уже бывала. Ганконер ждал наверху, у зеркала. Не приветствуя, молча протянул руку. Я догадалась и отдала письмо. Было видно, что не нравится Ганконеру это делать. Свернул письмо в трубочку и, читая речитативом заклинание, сжёг пламенем, появившимся на ладони, — кудрявый дымок утянулся наружу. Ага, почта уехала.

— А как почта приходит, как её читают? Бумага ведь сгорает?

— Ты же получала от меня письма… они доходят в целости и просто падают сверху на адресата. Пойдём к зеркалу, я уже Трандуила вызвал. Заранее не предупреждал, чтобы у него было время только дойти. Не хочу, чтобы он созвал шаманов. Созданную Глоренлином щель между мирами я заткнул, но они ведь ещё что-нибудь придумать могут, и в следующий раз сюда весь эльфийский спецназ вывалится. И они тут все передохнут, а в твоих глазах виноват буду я. Лучше подстраховаться. Да, к зеркалу близко не подходи, руками его не трогай.

Ганконер не спеша поднялся по ступеням и уселся на трон теней, и чёрная, лаково поблескивающая корона начала вырастать над его головой.

Выглядело это тревожно — как будто в африканском лесу напоролся на гнездо чёрных мамб и смотришь, как змеиные головы поднимаются над лесной подстилкой всё выше и выше.

Было видно, что Трандуил и правда не готовился к встрече — простоволосый, в тёмно-серой, с голубым узором хламиде и с бокалом в руке. Сидел, наверное, как часто делал вечером, на террасе и выпивал на сон грядущий.

Я быстро сказала:

— С принцем всё в порядке.

Трандуил помолчал, отпил из бокала:

— Да, я уже знаю. Благодарю, — и наклонил голову.

— Я осталась сама, хотя элу Ганконер отпускал меня.

— Ты называешь его «элу», королевским поименованием? — с оттенком гнева спросил Трандуил. — Он не коронован, а уж его предки… — тут он умолк, предоставляя самой додумать, что там с его предками.

— По делам своим он сам себе предок. Впрочем, речь не о том: я осталась добровольно. Если воевать предполагалось только из-за этого, то повод для войны исчерпан. Я хотела бы мира. Это лучше для всех. Ганконер силён, я видела. И в скором времени может стать ещё сильнее. Мир с ним гораздо лучше войны. Сам он воевать с эльфами не хочет.