Но скрип такелажа, за который брались его руки, шорох канатов, лёгкие его движения — я прислушивалась. С досадой вытащила руку из воды и вытерла о подол. Самое скверное, что рядом с ним вериги божественности не тяготили меня ничуть, и мечталось о цветке, а не о тазике. Но цветок было нельзя, и из жадности хотелось хотя бы тазик.

— А в платье точно никак?

Он вздохнул:

— Неудобно будет.

— Но попробовать-то можно?

В его голосе была покорность судьбе:

— Всё, что пожелаешь, прекрасная.

Это уж потом я поняла, что соглашался он, как тот скорняк, не споривший почём зря с клиентами и сшивший семь шапок из одной овцы, а в тот момент я только порадовалась и бодро ринулась к мачте.

Он оттёр плечом:

— Не так быстро, прекрасная. Садись.

Это было захватывающе. Крылья ветра уносили вдаль, и я поняла, что нолдо научились делать очень хорошие парусники.

Тело стало лёгким, как пух; я восхищённо пялилась то на облака, то на далёкие маленькие берега, то на вздувавшийся, натянутый парус.

— Если плыть дальше, то воды Келебранта вынесут нас в Великий Андуин, а нам туда не надо. Я вообще не хочу, чтобы ты высовывала нос дальше Третьего Кольца.

Поднапряглась, вспоминая, что есть Третье Кольцо, и вспомнила, что покойный Норранис называл так мрачнейшую растительную стену, топорщившуюся зелёными клацающими пастями размером с чемодан, и что шаман эту стену довольно долго успокаивал перед тем, как мы смогли проехать.

Пока вспоминала, шлюп резко вильнул вправо, и, когда мне показалось, что он вот-вот врежется в заросший кустарником берег, кусты расступились и открылась узкая протока, в которую мы и скользнули. Ветра здесь почти не было, и шлюп начал замедляться, но на остатках резвости проскочил протоку и выплыл в лесное озеро.

— Тут уже можно попробовать?

Ответ был бесконечно терпелив:

— Блодьювидд, если ты начнёшь управлять шлюпом, мы очень быстро врежемся в берег. Подожди.

Я заподозрила, что всё не так просто и что я рвусь за руль ламборджини, а учиться-то надо на какой-нибудь лохматке, и точно: в заводи у небольшого островка обнаружилась лохматка — небольшой плот с торчащей мачтой.

Оставшийся день пролетел со свистом — под бодрые сержантские крики, когда я путала фал с вантинами (ну одинаковые эти тросы на вид!) и сумлевалась, правильно ли делаю оттяжку шкотового угла. Подол путался в ногах, обвивая их, сверху же обвивался парус. В какой-то момент я почувствовала, что меня сносит — и тут же оказалась в озере. Всплыла, отплёвываясь. Подол мешал и в воде, путался и тянул вниз. Ланэйр с сухостью пояснил, что неправильная очерёдность выполнения команд при поднятии паруса привела к тому, что я получила гиком по спине. Малодушно порадовалась, что я не настоящий эльфийский подросток и могу плюнуть на блажь научиться ставить парус и забыть это, как страшный сон. Всё-таки не хотела я с Ланэйром никаких тазиков.

Искры наконец-то погасли, пришло естественное дурное настроение.

В шлюпе нашлось одеяло, и пришлось завернуться в него, сменной одежды не было.

Думала, что мы останемся ночевать на сыром берегу, и испытала большое облегчение, когда оказалось, что искусство Ланэйра позволяет вернуться обратно под парусом — ветер-то к ночи сменился, задул против течения, и, меняя галсы, оказалось возможным доплыть до гавани.

Отдельный позор случился, когда мы, как есть, то есть Ланэйр красивый, а я в одеяле, заявились на источники. Мне хотелось согреться.

Застали там рафинированное общество, в том числе и владыку Элронда, и Глорфинделя. И медведя.

Так вот, медведь, близоруко рассмотрев меня своими маленькими глазками, недовольно вылез из ямы с горячей водой и покосолапил в лес.

Владыка Элронд удивлённо приподнял брови:

— Он рано сегодня. Обычно дольше сидит.

Ланэйр не постеснялся пошутить, что-де я напугала медведя с утреца своим визгом, и он теперь меня опасится. У него настроение было хорошим, и он, похоже, совершенно не ощущал моей никчёмности так, как её ощущала я.

У остальных эльфов, судя по музыкальному смеху, раздавшемуся со всех сторон, настроение тоже было отличным.

Что ж, я даже медведей пугаю. Мрачно вздохнула и бестактно, попросту попросила владыку связаться с Мордором. Лучше завтра. Тот на удивление легко согласился, и на душе посветлело.

Войдя в зал переговоров в Шаманском Древе, споткнулась и чуть не упала: красота Ганконера потрясала. Если усох и пожелтел он за месяц, то обратно вернулся и засиял пуще прежнего за день.

Мысли разбежались, голова стала пустой. Думалось только, что он слишком прекрасен для глаз смертной.

За спиной, чуть сбоку тихим гадким шёпотом прошелестел Глорфиндель:

— Очнись, богиня. Это гламор, который иногда используется для очаровывания… в основном в политических целях, — я открыла рот, чтобы спросить, а что ж не в любовных, и тут же закрыла.

Конечно, зачем высокородным гламор для соблазнения людей применять, совершенно излишне. А вот если что выторговать надо…

Глорфиндель продолжал:

— Элу Ганконер не постеснялся воспользоваться, зная, что твои глаза он обманет.

И, перейдя на квенья, он обратился к Ганконеру, спросив, всех ли лягушек в его угодьях переловили на зелье гламора.

Ганконер не ответил, но посмотрел, улыбаясь уголками губ, так, что стало понятно: эту реплику он Глорфинделю никогда не забудет. И обязательно припомнит. При случае.

Не дожидаясь, пока они ещё больше перессорятся, весело спросила у Ганконера:

— Что, правда зелье из лягушек варится?

У него странно задрожали зрачки, когда он посмотрел в глаза. Понял, что веселье искреннее, и облегчённо выдохнул, с оттенком ехидства:

— Да. Есть такой вид, с галюциногенной слизью на коже, и, в сочетании с определёнными травами и обрядами…

Подошла к зеркалу совсем близко:

— Не надо. Ты прекрасен для меня, не надо убивать лягушек, — и смутилась.

Ганконер тоже вдруг отчётливо застеснялся, порозовел:

— Их не убивали, только слизь собирали со шкурки.

Ах, ну да, магия-то эльфья, а они только насекомых не жалеют, валя в сидр вёдрами и поедая сырыми, сушёными и пареными.

А забавно выглядит краснеющий Владыка Тьмы. И то правда, что я такое видела раза два, не больше.

Принесли Ллионтуила, и он заулыбался первым прорезавшимся зубом. Разговор с владыкой тут же перешёл в нежное озабоченное воркование: не капризничает ли сын от того, что зубки режутся, да как он спит, да хорошо ли кушает. Закономерно обсудили младенческий стул — в подробностях. Когда говорили про цветовые оттенки и консистенцию, я слегка очнулась и виновато оглянулась по сторонам, помня, как меня саму корёжило от подобных обсуждений относительно чужих поросяток.

— Высокородные, я бы не хотела отнимать ваше время и заставлять слушать вещи, интересные только мне…

Ганконер двинулся, привлекая внимание:

— Не говори с ними, поговори со мной, времени так мало… а владыка Элронд никогда не даст позволения оставить тебя наедине со мной. Я бы на его месте не позволил.

Ближайший ко мне эру Эльмаэр, на которого я смотрела, шепнул одними губами:

— Никак невозможно, божественная…— по тому, как шаман виновато развёл руками, было видно, что он огорчается, отказывая, но что отказ твёрдый.

Пожала плечами и продолжила разговор про какашки в присутствии Ланэйра, Глорфинделя и примерно десятка шаманов.

Ганконер охотно поддержал: улыбался и шутил, что, хотя эру Гаелориэн действительно гениальный боевой педагог и учит великолепно, самые большие успехи у нашего собачонка по-прежнему в умении покакать не вовремя — и каждое слово, каждый взгляд, каждый жест показывали, как мы с Ганконером близки, как много у нас общих воспоминаний, и как он бесконечно сочувствует бедной мне, вынужденной быть так далеко. И что проклятые лотлориэнские эльфы не имеют ни капли такта, не позволяя мне побыть наедине с сыном и его отцом — но иного он от них и не ожидал. Но что это не навсегда, всё обязательно изменится, надо только немного потерпеть и подождать. И что занимается он сейчас в основном решением этого вопроса, и обязательно что-нибудь придумает, и никто не встанет между нами. Утешительно так говорил, как будто я не в светлом Лориэне, всемирной столице эльфов, гостила, а в логове чудовища в плену содержалась.