— Нет, — глухим голосом, чувствуя, как щёки начинают полыхать.

Он с удивлением поднял брови:

— Нет? Он спас тебя, вывел из орочьих пещер, вы были вместе целый месяц — и нет?

Подумав: «Я ещё и живу с ним, и молочко по утрам пью, сидя вместе на ветке», вслух не сказала больше ничего. Подробности были точно лишними.

Ганконер, однако, не унимался:

— Неужто эру Глорфиндель? — кажется, он и правда хотел понять.

От неприятного объяснения спас упомянутый Глорфиндель:

— У богини нет консорта, — Ганконер просветлел лицом и повернулся ко мне, желая что-то сказать, однако Глорфиндель внушительно добавил: — Но она пообещала погостить в Лотлориэне до следующего Самайна. Слово было сказано.

По Ганконеру было видно, что он заколебался. Ну да, для эльфов сказанное слово иногда имеет вес уже свершившегося события.

Владыка Элронд, похоже, как опытный дипломат, решил ковать железо, пока горячо и возгласил с елеем в голосе:

— Кроме того, путешествия по Арде вещь опасная, богиня едва не погибла… только случай спас, к чему такой риск? К тому же есть мнение, что в Мордоре Блодьювидд снова начнёт развоплощаться, — и рукой повёл эдак с драматизмом, а я поняла, что, скорее всего, про полезность для моего здоровья Феанорингов Темнейшему не сказали.

Ганконер постоял, подумал, что-то явно для себя решил и наконец тяжело изронил:

— Хорошо. До Самайна, — и, ласково, — Блодьювидд, попрощайся с сыном — ему пора кушать и спать, не стоит нарушать распорядок, — и тут же передал его Халаннар.

Я не знаю, как это вышло и не сделал ли чего Ганконер специально, но Ллионтуил живо сообразил, что его уносят прочь. Такого душераздирающего, безутешного рёва я от него никогда не слышала. Понимала, что ничего ужасного не происходит, и что увижу я его ещё, если сама жива буду — и всё равно рванулась сердцем вслед и завсхлипывала; остановить, однако, не смела. Он там, а я здесь, у зеркала-то долго не высидишь, да и сколько шаманы связь удерживать могут?

Ганконер смотрел участливо, голос подрагивал:

— Богиня, ребёнок страдает без матери. Ты нужна ему, ты нужна нам… — но под этой участливостью чувствовалось удовлетворение стервятника, нашедшего слабое место в ещё неразложившейся дохлятине и собравшегося её рвать, — я вижу, ты довольна жизнью, твои руки и рот вымазаны черникой, и ты сияешь счастьем изнутри… Это хорошо. Радуйся, но помни, что тебе надо вернуться, мы ждём тебя.

Он улыбнулся — только ртом, глаза остались глазами внимательной змеи — и зеркало погасло. С другими присутствующими попрощаться он не удосужился, но, похоже, никто не расстроился — облегчение и радость только что руками потрогать нельзя было. Мда, не всем лапушка Ганконер лапушкой кажется, что уж там.

Вышла из Древа, как люди из кинотеатров выходят: знобит, глаза не могут привыкнуть к свету и чувствуешь, что время там и здесь как будто иначе идёт.

Свидание с ребёнком только растравило душу, она болела, хотелось лечь и умереть — и как-то вдруг начали проявляться на краю сознания звон гонга и монотонное пение шамана, сопровождавшие обряд избавления от печали.

Эру Эльмаэр, встретивший нас, провожая, поймал мой взгляд, и, что-то буркнув под нос, остановил и повернул к себе спиной. Не знаю, что он делал: чувствовала только движение рук надо мною, и что-то он бубнил — но железная лапа, сжавшая сердце, разжалась. Полегчало. Крутой шаман. Посмотрела с уважением и поблагодарила от чистого сердца. Он только вздохнул:

— Не стоит благодарности, богиня. Это было нетяжело, — и, усмехнувшись, двинул кистью: — Пусть тебе будет весело сегодня.

Почувствовала себя букашкой, радостно тонущей в сидре, и засмеялась: из его рукава вылетели золотистые искорки, севшие на мои волосы и на платье. Двинулась, и они всколыхнулись, а потом не спеша снова сели.

— Искры мира Изначального Огня, тебе будет веселее, пока они не угаснут… а там, глядишь, всё и наладится. Ты жизнь, ты счастье — тебе не нужно грустить.

Цинично думая, что человек всё-таки химия тела в первую очередь, всё равно испытала животную благодарность, ещё и за то, что с Ланэйром они доссориться не порывались, а то бы никакие искры не помогли.

Молча брела за Ланэйром, позволив взять себя за руку (и позволяя себе радоваться его прикосновению!), ничего не спрашивая, наслаждаясь отсутствием душевной боли и понимая, что она теперь всегда со мной, я привыкла к ней — и вот, получила передышку. Думала ещё, что благородно, конечно, пытаться дать мне свободу — но какая тут может быть свобода, когда всё так сложно. И, вздыхая, руку благодарно сжимала.

Больших семь шапок из овцы

Не выкроишь никак!

© С. Михалков

Лес кончился неожиданно. Наверное, потому, что я не по сторонам смотрела, а раздумывала, как бы владыку Элронда попросить ещё раз через зеркало с Мордором связаться. Мне хотелось увидеть сына. Хотелось к нему вернуться. Всё-таки я человек — для меня сказанное слово не имело такого значения, как для сидхе, и, обещая пожить в Лотлориэне до следующего Самайна, я… не знаю, чем думала. Но тоже, если рассудить — прогулки по Арде вещь опасная и непредсказуемая, а Ганконер сам меня забрать не сможет. Что местные меня туда не повезут, ни капли не сомневалась. Нет, прямо не откажут, не в духе сидхе, да ещё относительно богини. Будут вилять, тянуть, лить медок в уши, и всё на том. Треснут, а не повезут.

Орочью же орду, которую за мной мог прислать Ганконер, я в гробу видела. Как и местные, опять же. Нечего оркам тут делать. Так что оставалось терпеть до Самайна — но хотя бы увидеть сына? Однако по Арде таскаться не хотелось, в ней было слишком много орков и всяких упырей. Опыт мой говорил, что со всей вероятностью можно и не добраться, окончив жизнь в желудке какого-нибудь чудовища или попав в плен к очередному желающему заполучить мои бока и окорока. Пардон, моё время и — в перспективе — моё пламя. Странно было думать об этом в весёлом ключе, но я аж подхихикивала. Проклятый шаман повеселил как следует, и я пыталась судорожно найти в себе источник этого веселья.

Мысли вылетели из головы разом: какая-то птица почти мазнула крылом по лицу, обдав воздухом и даже запахом перьев, и возмущённо заверещала так, что уши заложило. Подняла глаза — голубые речные волны рябили от свежего ветра, над ними метались какие-то толстые птички, периодически с размаху заныривавшие в воду и показывавшиеся на поверхности уже с серебристой трепещущей рыбкой в клюве.

Вглядываясь в дальний берег, заслоняемый мачтами нескольких десятков суден, с оптимизмом сообщила Ланэйру:

— И ведь кто бы мог подумать, что у лесного народа есть гавань и флот!

Он бархатно засмеялся и укорил:

— Блодьювидд, неужто ты не читала подаренную мною историю Феанорингов? Там есть про флот.

Не подумав, брякнула:

— Да. Твой предок отобрал корабли у тэлери. Потому что нолдо сами не могли их построить.

Ответ был сух и краток:

— Теперь можем.

С опаской посмотрела, подозревая, что искорки-то забористые и я говорю лишнее. Ланэйр фыркнул:

— Не косись так, я не злюсь на правду, — и кивнул на ближайшее судно, — забирайся. Этот шлюп я ни у кого не отбирал, построил своими руками. Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я был мужчиной рядом с тобой, и себя не хочешь чувствовать женщиной. Я предлагал утром мужскую одежду, чтобы ты могла скинуть с себя вериги божественности. Хотел научить ставить парус, грести… Но ты выбрала платье, так что придётся быть богиней, прекрасная.

Легко запрыгнув следом, он снял кафтан и остался в лёгкой рубашке и штанах. Отвела взгляд, подумав, что да, нижним бельём линия одежды не испорчена. И что это самый красивый мужчина, которого я видела в жизни. И что пялиться не стоит. Отвернулась, глядя куда угодно: на свои руки, на воду, на толстеньких птичек. Золотисто-красные искры так и вспыхивали на рукавах, слетали вниз — и не гасли даже тогда, когда я опустила руку в воду и побулькала, глядя, как они таинственно замерцали под водой.