Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: «Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются».

…увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали.

А. С. Пушкин, Путешествие в Арзрум

Читала как-то форум, на котором мужички друг перед другом хвастались, как они быстро и качественно могут удовлетворить женщину. И только один почти с тоской заметил, что, если женщину как следует растравить, то она становится ненасытной, и с ней тяжело справиться. Мужички в ответ сочувственно пофыркали, как на немощного, а я так поняла тогда, что он один действительно что-то мог.

Что сказать: в человеческом мире растравиться случалось — всегда впустую. Этого никогда не бывало досыта. А если бывало — так, значит, не очень-то и хотелось.

И сейчас жизнь тела, любовные желания которого умели растравить и вывести за пределы человеческих, а потом удовлетворить, делала — я понимала! — меня другой. Внутренний покой позволял почувствовать тело, как никогда раньше, и даже услышать грозный гул пламени, который я обычно не слышала.

При этом хотелось раз в семь сильнее, чем с вечера, а haparanhaime, церемонию одевания короля, король почему-то пропускать не собирался, смешливо заметив, что всё происходящее — естественное развитие чувственности, и потерпеть вовсе не вредно. Как-то он умел почти всегда заставить желать ещё чего-нибудь, не оставляя полностью удовлетворённой — и при этом физически удовлетворял, как никто и никогда.

Это был парадокс. Пока я досадливо раздумывала над ним, Трандуил встал и накинул одежду. Подавая мне мою, безмятежно заметил:

— Так в этом и есть отличие опытного мужчины от мальчишки. Не просто утолить голод… или любопытство, а разжечь сильнее. Близнецы молоды, они не сумели, — и внимательно, не мигая, уставился в лицо.

Я молчала, понимая, что мимика, стук сердца и сбившееся дыхание и без чтения мыслей выдали всё.

Он ещё посмотрел, отвернулся и насмешливо хмыкнул:

— Я в состоянии пройти по ручью до реки и без того, чтобы копаться в твоей головке.

Я редко путалась в синдарине, но тут не сразу сообразила, что поговорка «пройти по ручью до реки» — аналог «сложить два и два». В голове звенело, и я только ощущала тупую благодарность, что он дал мне одеться перед тем, как вывалить свои догадки. Голой было бы противнее. В голове завертелась всякая дрянь — от того, что меня прямо сейчас пригласят посмотреть на поединок, до того, что головы близнецов уже ждут меня в спаленке на столе. Вместо дежурного ларца с драгоценностями.

Голова была чугунная, собственное дыхание ощущалось болезненно горячим. Лежала вроде бы на человеческих простынях, не на травке. Приоткрыла глаза, и их тут же неприятно заломило, хотя свет, казалось, еле брезжил.

— Не открывай глаза. Попей, это поможет, — голос владыки был полон заботы и беспокойства.

Еле поднялась на ватных руках, попила из поднесённого бокала. Было очень худо.

— Valie, — тут голос стал слегка укоряющим, — я думал, после обряда Середины Лета ты больше не подвержена человеческим болезням, и, тем более, обморокам.

Больной головой мрачно задумалась, что и до обряда не была подвержена обморокам. Падала три раза в жизни. В первый раз, когда синдарин мне в голову запихивали, потом, когда собирались убивать Ганконера, да сейчас вот. Но тогда легче было, и я хоть что-то помнила.

Почувствовав, как озноб продирает по телу, зябко закуталась в пышное одеяло и жалко попросила:

— Можно ещё одно? — а больше сил ни на что не было.

Услышала тихий приказ на квенья, кто-то прошуршал к дверям — и снова втянуло забытьё.

Проснулась мокрая, на неприятно липких простынях. Передвинулась недовольно на сухое; промокшее нижнее одеяло выпихала на пол, оставив те два, что были сверху положены.

Глазам от света больно не было, и я уставилась в окно, за которым крутила вьюга, раздумывая, что будет дальше. Поговорка «Всё тайное становится явным» мне никогда не нравилась, а нравилась другая: «Кто много спрашивает, тому много врут». Ну вот такой вот я человек. Сквозь слабость думалось плохо, но почему-то вспоминалась история про одну пуделиху — та, чуть что не по ней, симулировала обморок, и выдрессировала хозяев так, что любо-дорого. Однако владыка Эрин Ласгалена, полагаю, вряд ли поддавался какой бы то ни было дрессировке. Я не пыталась предугадать его реакцию и тоскливо ёжилась, бездумно глядя в белёсые небеса за мутью пурги.

— Valie, мы не договорили, — вздох из-за изголовья заставил вяло подскочить, и голова снова потяжелела, — но я и правда не думал, что ты так отреагируешь, иначе, может, и вовсе бы смолчал… мне просто хотелось, чтобы мы больше доверяли другу…

Соображая, что начало хорошее, обессилено прикорнула, продолжая слушать:

— Я где-то даже рад, что ты утолила своё любопытство. А больше всего рад, что они не разожгли в тебе огонь похоти и любовные аппетиты к принятию сразу двух мужчин. Если бы ты тосковала по ним, я бы их убил, а так… — владыка задумчиво помолчал и мрачно продолжил: — Я чувствовал твой интерес, и не мог удовлетворить его. В постели с женщиной я должен быть единственным.

Коротко выдохнула, стараясь не выдать себя, но мысли-то он читал, и сухо произнёс:

— Мне нравится, когда ты бываешь согрета моим сыном, но видеть и чувствовать его наготу рядом со своей — выше моих возможностей.

Ну, это-то я как раз очень понимала. Понимала также, что, если бы они этого хотели, я бы со временем поддалась и удовольствие получала бы, но вот так, со стороны — дико. Стало почему-то ужасно стыдно за себя. Не поворачиваясь, через силу выдавила:

— Простите, владыка, — чувствуя, что неприятно краснею.

Он встал, подошёл к столику. Поймала себя на всегдашнем восхищении, уловив, как плавно разлетелись благоуханные полы его одежды, как пряма спина, как гордо посажена голова… По еле заметному повороту поняла — ему лестно. Как и всегда. Так мало, в сущности, ему нужно от меня… Король вернулся с кубком, и протягивая, тихо проникновенно сказал:

— Valie, если тебе нужно моё прощение — оно получено.

И мы больше никогда о том не говорили.

Но — спустя не один месяц, случайно услышала, как аранен спросил отца, почему тот не вызвал в свиту близнецов, и не надо ли их вызвать для ближайшей поездки в качестве охраны. И услышала холодное:

— Нет, — и уж вовсе ледяное, высокомерное шипение: — Смелы были. Не по чину, не по месту, не по роду.

Удивилась, узнав, что провалялась три недели, и с трудом вспомнила, что да, в горячке да в бреду в кабинетик всё-таки сама бегала и даже что-то ела (с ложки) и пила (когда подносили). Зато меньше стала удивляться мягкости владыки, сказавшего ласково, что рад моему выздоровлению, но что мне надо ещё отдохнуть и поспать, а его присутствие пригодится в зале переговоров. С тем он и ушёл. Я так поняла, боялся, что без него экономические да военные советники недостаточно Ганконера оберут. За меня боялся больше, поэтому у постели дежурил, а сейчас со мной-то всё хорошо, а с делами государственными⁈ Хороший в Эрин Ласгалене король, прав Глоренлин. Хозяйственный.

Помню, как-то гуляла у Медного Всадника, и была весна, пыль, цветень, запах сырости от Невы… и встретила крестный ход. Церковнослужители с хоругвями, дамы в платках и размашистых юбках, пахнущих ладаном и, почему-то, постным маслом. Ход заканчивался, все расслабились, видно, и один из церковнослужителей взялся командовать погрузкой в «газель» хоругвей, воскликнув: