Ганконер в тот же день, когда я пришла взглянуть на него и на ребёнка, немного потерянно сказал:

— Богиня, ты так сияешь… — зрачки его дрогнули, он не мог понять.

Мельком посмотрел на Трандуила — тот сохранял привычный холодный напыщенный вид, похоже, не собираясь делиться информацией, а мне и подавно не хотелось о таком с Ганконером говорить.

О его реакции думать было страшно, а вчуже представляла себе, что, кабы я была в Мордоре да Ганконер бы знал, что эру Лисефиэль и правда хорош для моего здоровья, так всё может быть в плен бы того взял, и сидел бы рыжик на цепи и опыты над ним ставили бы. Уловила усмешку Трандуила — похоже, он иначе об этом думал, но вслух ничего не сказал.

Темнить тоже было неприятно, но я решила подождать, до чего договорятся… гм… высокие стороны. А уж потом что-то и для себя решить.

Ужасно хотелось иметь возможность обнять своего ребёнка, быть рядом с ним — и больно было думать, что я вынуждена буду оставить аранена. Мне вообще казалось, что я не вынесу ещё одного расставания.

Впервые спросила об этом владыку, когда тем же вечером шли в столовую:

— Alasse anar, а как мне предполагается путешествовать по Арде, и как предполагается поделить моё время? — Трандуил, до того благодушно улыбавшийся, улыбаться перестал и полыхнул глазами; я торопливо добавила на всякий случай: — Если вы договоритесь.

Но впечатлил его, оказывается, не вопрос. «Alasse anar» — «солнце моего счастья», традиционное обращение к возлюбленному. Квенья мне вдалбливали старательно, окружающие часто общались на нём, и я потихоньку начинала пользоваться. Назвала ласково, не очень-то осознавая, но владыка прочувствовал. Пока мы шли до столовой, говорил только о нас да о нашем счастье. Причём голосом таким бархатным, что я слушала и заслушивалась. И про вопрос забыла. Король, как выяснилось, не забыл. Сев за стол, с не очень довольным вздохом изрёк:

— Теперь о путешествиях, — похоже, об этом ему говорить не хотелось, но он продолжал: — Больше никаких путешествий. Я не отпущу. Но мордорское ulundo поразительно талантливый маг. Путешествия через зеркало, чреватые… всяким, опасные для тела и для разума, он смог сделать безопасными. Испытания проводились на людях и на эльфах, исключительно успешные. Я присутствовал. Да, очень ресурсозатратно, но безопасно. Ты сможешь, я полагаю, пользоваться зеркалом для того, чтобы навещать сына… после того, как договоримся с отцом.

И, ещё помолчав, с неохотой:

— Переговоры близятся к завершению.

И всё, как предположительно будет делиться время не сказал, а вернулся к предыдущей теме. Про счастье. Даже с сарычами разговаривать не стал, при том озирал их с такой благосклонностью, что, по-моему, собрание от греха подальше не рисковало про дела заикаться.

Завершив ужин, встал и подал руку. Позапрошлую ночь я тоже провела с королём, и аранен, сидящий напротив, вскинул брови и лицом похолодел. Трандуил процедил сквозь зубы:

— Уступи отцу.

Сын опустил глаза:

— Да, ада, — но довольства большого на лице не явил.

Я тоже глаза опустила, стараясь не дрогнуть лицом усмешливо. «Завтра» — не «через год» или «никогда», а пылкость короля мне льстила.

На следующую встречу с рыжиком меня всё так же провожала Пеллериен, всё к тому же расколотому грозой вязу.

В этот раз ему тоже удалось поразить меня — возможно, ненамеренно.

Вечер мы провели чудесно, но безо всякой эльфийской экзотики — за вином и песнями. То есть Лисефиель пил вино и пел, подыгрывая себе на лютне, а я делала вид, что пью, и слушала. Голос его, конечно, заставлял растечься и мечтать о поцелуях… и прочем.

И не знаю, то ли свет в спальне был ярче, чем в прошлый раз, то ли я внимательней и бесстыднее эльфа разглядывала, но увидела то, чего раньше не замечала: на оранжево-розовой плоти причинного места было несколько более тёмных пятен. На головке чуть ниже уретры, рядом с уздечкой, ещё чуть ниже, там где кожа всего нежнее… Пригляделась, осторожно притронулась — отверстия.

Брови сами полезли наверх:

— Что это?

Он вздохнул, встал и откуда-то из извивов корней рядом с ложем достал небольшую, глухо звякнувшую содержимым деревянную шкатулку:

— Открой, Блодьювидд.

Я заинтригованно открыла и уставилась, пытаясь понять, что там. Это точно были украшения. Похоже, что из мифрила, но я таких странных никогда не видела: абсолютно гладкие, не слишком тонкие незамкнутые кольца и штанги с разными изгибами, с шариками на концах. И ещё какие-то, более сложные конструкции — совершенно было непонятно, как и на чём это носят.

Подняла голову, чтобы спросить — эльф наблюдал со странной нежностью, слегка улыбаясь. Облизал губы, глядя в глаза, и прямо сказал:

— Это Ithildin, украшения для мужского жезла, — и, с насмешкой посмотрев, как у меня из рук выпало кольцо, которое я недоуменно вертела: — Смотри, этот прокол называется «принц Маэдрос» — якобы мой дед первым сделал себе такой, он позволяет доставить женщине острое необычное удовольствие, — и показал на два отверстия, что были на головке и уздечке, — а тот, что пониже — «naa curcuar», «искусный стрелок». Если вставить в него украшение, становится возможным удержание семени до тех пор, пока не снимешь. И ощущения… выбери что нравится, ну же…

Какое выбирать — я только глазами хлопала, растерянно глядя на шкатулку, полную добра. Лисефиэль, начиная медленно краснеть, по-моему, от возбуждения, спросил:

— Что, прекрасная, никогда не видела и не пробовала?

Что сказать… я про интимный пирсинг раньше слыхивала, что он есть, но, в общем, только трэшовый анекдот знала про мышиные уши. Которые приживляют известно куда, а потом они при эрекции «встают и шевелятся!».

Но живьём никаких модификаций не видела. А что такое у высокородных бывает — мне и в голову прийти не могло. Хотя могла бы заподозрить, глядя на татуировки Ганконера. Но не заподозрила.

Лисефиэль ответа, похоже, ждал, и я неловко спросила:

— С чего бы мне знать? Это вещь распространённая?

Лисефиэль, испытующе глядя, прикусив губу, кивнул.

Тихо сказала:

— Я не видела такого.

Он усмехнулся и наполовину про себя пробормотал:

— Ну да, ему и без украшений лишь бы впихнуть…

Вспыхнула, оттолкнула шкатулку, размахнулась, норовя когтями ободрать наглецу щёку — и в следующую секунду лежала навзничь. Он был сверху, осторожно придерживая запястья, и, похоже, до безумия завёлся, притираясь и сбивчиво умоляя позволить — а что позволить, не говорил. Сильные ощущения, видно, не только мне горло перехватывали.

Уговоры возымели действие, но выбирать я не смогла: от одного взгляда в сторону шкатулки кровь к лицу приливала. Лисефиэль сказал что-то про самые простые украшения для начала, выбрал сам и надел. Я смотрела искоса, как он опытными отработанными движениями продевает и завинчивает выбранное. Отвернуться сил не было, и прямо смотреть — тоже.

Зажалась, немного боясь — металл же, не будет ли больно, не оцарапает ли изнутри… но Лисефиэль так долго и терпеливо ласкал, что я забылась.

Когда он вошёл — это было неиспытанным ранее восторгом. Глядя на все эти штучки, и подумать было нельзя… Радовалась, что никто мои вопли не слышит. Наши. Лисефиэль тоже сильно кричал.

Когда мы обессиленно замерли и умолкли, ни о каких обидах речь уже не шла, это всё далеко осталось. Помню, как наблюдала за полосканиями Лисефиэля в тазике, стоящем на ступеньке, как глухо звякнули кольца, брошенные в воду, и как он обнял и обвил меня, как стало хорошо и спокойно.

Ночью в темноте он снова разбудил меня, как в прошлый раз, и это было совсем просто, но я не знала, что было лучше — непробованные раньше приподвыверты или эта простота и искренность тела.