Ущелье было грязно, черно, и покрыто жидкой грязью из пепла и воды. Мой олень чапал по жиже с явным отвращением. Я вглядывалась, пытаясь обнаружить что-нибудь от тех, кто сидел здесь в засаде: чешуйку, пряжку, оружие… ничего. Оплавленные камни, пепел и грязная вода. Подавленно вздохнула, взглянув на спину владыки, и тот горделиво приосанился и обернулся: — Впечатляет, да? — и, с насмешкой и, по-моему, тайной надеждой: — Блодьювидд, это ведь поражает гораздо больше, чем какой-то там ледяной мост или «Песнь Стали»? Сглотнула. Да уж, тех, кто здесь был, это поразило будь здоров. Мы уже почти выехали, и тут откуда-то сверху спрыгнул Бьярки — в образе медведя, и, разбрызгивая грязь, перегородил дорогу. Шерсть его стояла дыбом, он был похож на животное, страдающее бешенством. Во время изничтожения ущелья он приотстал — я было подумала, что впечатлился и решил свалить от греха, но нет. Маленькие глаза горели алым, и с огромных жёлтых клыков капала слюна, когда он утробно, с трудом справляясь со звуками эльфийской речи, прокашлял: — Я вызываю тебя, Ороферион! — и заревел так, что лошади наконец-то испугались.

«аtangolmo na laiwave» — «нет ума — считай калека» (квенья)

Бузины — до зимы, до зимы!

Что за краски разведены

В мелкой ягоде слаще яда!

Кумача, сургуча и ада —

Смесь, коралловых мелких бус

Блеск, запекшейся крови вкус.

Бузина казнена, казнена!

Бузина — целый сад залила

Кровью юных и кровью чистых,

Кровью веточек огнекистых —

Веселейшей из всех кровей:

Кровью сердца — твоей, моей…

Марина Цветаева

Заревел — и тут же исчез, как и не было. Мелькнула мысль, что с ума схожу или что это иллюзия, и только потом увидела, что дно ущелья неплохо так провалилось прямо перед нами. Человеческий глаз как-то не воспринял всё так быстро, как произошло. И ничего: ни грохота, ни камней обваливающихся… чистый такой срез.

И диспозиция полностью поменялась: до того владыка впереди ехал, а сейчас на переднем плане, ближе к яме — Мелиор. Который ледяной дождь вызывал. И ещё ближе, на самом краю — аранен. Оба спешены, без лошадей. У аранена в одной руке кинжал, в другой что-то тёмное и мохнатое. Маленькое, но рассматривает он его с довольством, гаденько так улыбаясь. Хотел что-то сказать, но из ямы раздался такой рёв, что у меня уши заложило.

Лошадки заплясали, но Глоренлин, прикрыв глаза, что-то забормотал — и звери успокоились.

Король не спеша, эдак с царственностью, спустился и подошёл к самому краю ямы. Заглянул с любопытством. С уважением посмотрел на Мелиора и высказался в том смысле, что он молод, но очень талантлив. Тот прочувствованно кланялся и благодарил. Потом оба снова уставились в яму, откуда уже человеческим голосом орал Бьярки:

— Подлые сиды! Я требую честного поединка!

— Честный поединок для честных эльфов, — аранен, холодно и насмешливо. И, ко мне, с интонацией, предполагающей всяческое балование и потакание, чуть ли не сюсюкая: — Блодьювидд, хочешь украсить шею хвостиком Беорнинга?

— Да, нацепить на замшелые бриллианты? — о, всё-таки Бьярки короля, кажись, уел.

Чорт, это всё-таки хвост, и аранен как-то ухитрился отхватить его, пока Бьярки в свежеобразовавшуюся яму падал. Немного растерялась. Возможно, принц совершил подвиг вроде подковывания блохи, и хвост медвежий — роскошный трофей, но как-то на шее его носить… но подарок возлюбленного… я не могу отказаться…

Пока я мялась, принц спокойно обтёр кинжал хвостом и кинул его в яму:

— Блодьювидд не нужен твой огрызок, Бьярки Бесхвостый.

Ого, похоже, и принц на медведа взъелся, а вроде такой спокойный, сдержанный был. Всё-таки местами он весь в папеньку. Что, в общем-то, неудивительно.

— Ну надо ж было ему подтолкнуть падающего… — король оторвался от лицезрения провала и повернулся к Мелиору: — Стены ещё льдом покрой, пусть оскальзывается. Не хочу, чтобы выбрался раньше, чем яма водой заполнится, нам фора нужна в пару дней хотя бы.

Постоял, по-прежнему с интересом глядя вниз, пока Мелиор пел и руками намахивал, после чего взлетел на оленя:

— Поехали. Нечего дожидаться, пока затейник мордорский ещё чего-нибудь придумает.

Я желания смотреть в яму никакого не испытывала, но глянула, когда по узкой тропочке сбоку её объезжала: да, глубины Мелиор не пожалел, со всем уважением к Бьярки отнёсся, я и медведя-то в темноте на дне не увидела — даром, что белый день стоял, хоть и пасмурь с дождичком.

Трандуил же, мимо проезжая, не поленился высказаться, что дед Бьярки будет крайне недоволен шакальими ухватками внучека, и что он, Трандуил, самолично по прибытии в Эрин Ласгален оному деду нажалуется. Вот тут я что-то да увидела: красноглазая тьма, страшно ревя, пыталась, скребя когтями, выпрыгнуть, но всё равно осталась далеко внизу и тут же обратно съехала по ледяной стенке.

И два дня мы правда спокойно ехали, от гор ушли и через Великий Андуин переправились. Он уж подмерзать начал, а всё равно пришлось Глоренлину переправу намораживать.

Местность сменилась на волнистые, покрытые сухой подмороженной травой холмы и перелески. Начали и деревни встречаться, но их Трандуил старательно объезжал.

Аранен всё время скакал с разъездами по округе — следовало ожидать, что Бьярки вылезет из ямы и захочет реванша. От принца одни глазищи остались, он не спал совсем и вечером второго дня, подскакав к королю, достойно (а видно было, что сдерживается) и очень спокойно сказал, что почувствовал оборотня, тот идёт за нами.

— Негоже бежать от него, а до пущи добраться не успеем, даже если без остановок гнать будем. Блодьювидд и лошадям это вредно. Может, убьём всё-таки?

— Невыгодно мне его сейчас убивать… пусть бы с дураком родичи разобрались, а не я. Да может, и успеем… Глоренлин почувствовал танцевальный круг неподалёку. Посмотрим.

Принц раздумчиво возразил:

— Предзимье, земля замерзает…

— Самайн только что был, пятый день, полнолуние… они могут выйти напоследок.

— Он идёт по пятам…может быть, даже нынешней ночью…

— Должны успеть.

Принц в ответ только поклонился, видно, не желая противоречить отцу.

Я их речи не поняла, но расспросами не докучала, видя, что дела не очень.

Остановились на ночь не в уютном леске, а на вершине холма, и неподалёку два куста росли: боярышник и бузина. Аранен, проследив задумчивый взгляд, торопливо предупредил:

— Блодьювидд, не надо их ягоды есть.

Удивилась:

— Они же неядовиты?

— Неядовиты, но есть не надо. Жители холмов… и лучше об этом не говорить, они могут услышать… сейчас лучше молчать.

Я ж вовсе не о съедобности ягодок думала, а переживала, что кусты жидковаты, а за соседний холм бегать я духом слаба. Оно понятно, что эльфы и от Бьярки, и от местной жути защитят, но нехорошие места. И вроде бы морозы уже, а на вершине холма здоровенный «ведьмин круг» из поганок.

Встали ещё при свете, и ветреный закат полыхал нездоровой алостью, подсвечивающей сумрачный кобальт туч. Красиво было, но тревожно.

А ведь не так далеко и люди живут, как-то им тут живётся? Хотя, может, им-то как раз и ничего, это я от жизни такой подозрительна.

Палатку, кстати, не развернули, а я привыкла, что всегда первым делом её ставят. И лошадок не рассёдлывали и в поле не отгоняли.

Зато костёр развели огромный, чуть ли не с дом, а ведь в последнее время огонь зажигали маленький и только для меня — как я спать ложилась, так и его тушили тут же.