Ухватилась за корзину, дёрнула, но только чуть приподняла. Оглянулась беспомощно на двинувшегося уже навстречу Глоренлина, но почувствовала, как от корзины мягко оттирают плечом. Аранен. Неслышно подошёл как. Смотрела, как он поднял корзину, как в свете костра сияют его волосы — и наконец отчетливо поняла, что, возможно, через неделю-другую в Эрин Ласгалене буду. Чуть не задохнулась от счастья. Прям удивительно, сколько во мне счастья и несчастья помещается.

Ходила от костра к костру, раздавая, и в первый раз так прямо общалась с высокородными… ну, попросту.

Яблочки эти принимали так, как будто рубинами по весу одариваешь. Или орденами. Ну да, сакральность, благословение. Порадовалась, что додумалась — видно было, что… как бы это сказать… градус счастья становится гораздо выше, чем был.

Раздали почти всё, вернулись ко второй корзине. То ли искры, то ли что — в животе как будто дыра бездонная образовалась, и я, не стесняясь и не думая о мытье (с чего вода в грозно набухшей реке будет чище яблочной кожуры?) куснула кроваво-красное яблоко. Внутри оно было белое, как снег и кислое, как сволочь. Понятно, зимний сорт небось. Красивое, а вкусным зимой станет. Вспомнила, как ровно такие же яблочки знакомый в автомобиле осенью на торпеде в машине возил. И, если останавливал гаишник, обязательно угощал, с добродушием так. И злорадно представлял, как гаец попробует, и лицо ему сведёт в тетраэдр оскомины. Подумав, решила, что вряд ли Беорнинг шутил таким образом. Летние сорта до Самайна не сохранишь, положил, какие были.

Груша была на вкус примерно как жёлудь. Мда, это вам не персики из владычных оранжерей. Тоже зимой дойдут, грушки-то.

Да уж, угостила высокородных. Возьми, как говорится, боже, что мне негоже. Владыка, уже стоявший у костра, захихикал, но, когда посмотрела, с лукавой улыбкой рукой махнул — дескать, не обращай внимания. Глоренлин уже травки заваривал; кашу не делал, видно, понял, что сегодня и так…

Лосося я отдать никому не порывалась, зная, что не будут есть. Распотрошила корзину: кроме здоровенной рыбины, там были три каравая белого пышного хлеба, горшочки с маслом и мёдом, сыр, сухие ягоды…

Ягоды Глоренлин понюхал и в кипяток бросил, и мёду туда добавил. Всё, кроме лосося, ушло в народ, а я наконец сама, выпросив у принца нож, отпилила от одуряюще пахнущего каравая с хрусткой корочкой кусище, ноздреватый такой, намазала маслом из горшка, и, кое-как распотрошив увязанного верёвочками лосося, как вандал отрезала (вот когда вспомнила, что в древней Японии была уважаемая должность парадного нарезателя рыбы, и это было искусство!) рыбки и замерла, глядя на бутербродик системы… э… «разорви хлебало». А тут и сладкий чай подоспел.

Запоминающийся вышел ужин.

Дыша духами и туманами…

А. Блок

Пока я ела — это было неплохо. Но дальше лосось начал доставлять неудобства. Руки об траву не вытирались, и пришлось сходить к реке и помыть их песочком. И волосы — короткие стали, а всё равно умудрилась потрогать их рыбными руками. Мыться же с головой мне показалось глупостью, уж лучше пахнуть. Проклятый лосось!

Трандуил так и стоял у костра, к реке со мной ходил аранен, и был он напряжён и холодноват — как почти всё время в последние дни, но теперь я понимала, в чём дело. Лук держал в руках, с наложенной стрелой, и молчал отстранённо. Его напряжённость пугала, и я потихоньку проникалась: тёмные валы речной воды, тёмное небо, неприютно задувающий в верхушках елей ветер и эльф, молчаливый, каменно неподвижный, с сумрачной синевой мерцающими в темноте глазами. Свет исходил только от меня — искры радости заставляли светиться, хоть самой радости почти уж и не было. А видимый эффект остался. Боже мой, свечусь, как гнилой пень, пахну рыбой… вот король в походе умерен: лембас и кипяточек.

Придя на полянку, виновато скосилась на него, сияющего всегдашним самодовольством и великолепием, и обошла, встала подальше, с подветренной стороны. Украдкой понюхала руки: они вроде бы не пахли. Не успела облегчённо вздохнуть, как томный запашок копчёной рыбы накатил волной. Интересно, насколько это зловонно для эльфов?

— Долго сидеть не будем, не хочу, чтобы костёр привлекал ненужное внимание. Блодьювидд, ложись, тебе нужно высыпаться, — последнее было сказано с интонацией добрейшей из бабушек и очень диссонировало с образом высокомерного владыки.

Покивала, думая, что да, надо уже закатиться в палатку и собралась по дуге снова обойти высокородных (проклятый лосось, надо будет его выкинуть и больше ни-ни!), но тут заговорил Глоренлин. Ему, похоже, интересно было кашеварить, а кашу сегодня делать не пришлось, и все силы были отданы лесному чаю: туда сыпалось всякое — ягоды, листики, какие-то тёмные сухие кусочки; и сейчас он туда чего-то плеснул из тёмного пузырька.

— Выпей на ночь, как раз дошло, — и, не спрашивая, налил и поднёс, преградив путь.

Всё думая о последствиях нечестивого употребления лосося, к питью я не принюхивалась, и тяпнула махом, чтобы Глоренлин долго рядом не стоял — и тут же забыла обо всём. Пыталась не допить, но он как-то очень ловко придержал чашку за донце, и влил всё, что там было. Опытный целитель, что уж.

Постояла, не дыша — а когда удалось вдохнуть-выдохнуть, воздух был огнём и перцем. Глаза слезились, сказать ничего не могла. Глоренлин, наоборот, был сама любезность и говорливость, и сообщил, что он гномского пойла «Извержение Ородруина» в питьё добавил. Буквально капельку. Но, поскольку в неразбавленном виде там все девяносто градусов, вышло немножко огненно, но это и хорошо, для тепла и сна спокойного.

«Извержение Ородруина» и мысль, что завтра я стану разить рыбным перегаром, разом сделало меня из озябшей женщины женщиной очень горячей. Во всех смыслах.

— Мы договорились… — почти без голоса от возмущения, — что больше никакого наркоза!

— Договаривались только насчёт магии, а тут чистый натуральный продукт! В «Извержение» интересные лекарственные средства добавляют, «слёзы гор» и слизь улиток подземных, великолепно для обеззараживания и заживления ран… а тут ты, и я подумал…

— Да, мысль хорошая, — благостный голос короля заставил призадуматься, стоит ли скандалить.

Рассудив, что лучше сдержаться, таки прошла в палатку — и на входе была поймана за пояс штанов.

— Не надо так пыхтеть, — король уже задирал тунику и прикладывал тёплую ладонь к нижней части спины, — крестец немного болит, да?

Снова покивала и старалась не дышать в его сторону, пока шло лечение. Он выпустил так же неожиданно, как ухватил. Уже залезая, обернулась — против света не понять было, но показалось, что его ноздри насмешливо трепещут. Ожидала мерзкой шуточки, но король смолчал и только послал воздушный поцелуй:

— Спокойной ночи. Усыплять не стану, «Извержение Ородруина» справится.

И они всё-таки захохотали, как гиены, а мне совершенно нечем было крыть — заползла, повертелась на полу, уминая лапник, подложенный под него для мягкости, и укуталась в одеяло, ожидая сна — «Извержение Ородруина» и правда притягивало к земле и делало тело ватным.

Кто-то заботливо с той стороны прикрыл полог палатки, и зыбкий свет костра, видный в щель снизу, тут же пропал — видно, сразу и потушили. Чтобы не привлекать внимания.

Лежала, вытянувшись, и уютно было так, что хотелось немного продлить момент засыпания. Болтаясь на грани сна и яви, услышала тихий разговор: видно, эльфы спать не пошли, в темноте сидели. Ещё немного удивилась, что владыка умеет так по-змеиному шипеть:

— Не сходи с ума, шаман… Этот мост, там только мышиного оркестра с музыкой не хватало! Поберегись, иначе умрёшь раньше, чем сможешь стать достойным противником! Я понимаю, пламя согнёт кого угодно, но уж ты-то всегда был стоек!