И вот, значит, нас осыпали лепестками, надели на голову венки и повели дальше. К храму.

Странным он был, этот храм. Я ещё издали увидела белокаменную лестницу, ведущую… непонятно куда. Если в Эрин Ласгалене храм был приземистым, вросшим в землю, но именно каменным, из серого выщербленного от древности камня, то тут каменная лестница уходила в дерево, как будто поглощавшее её, и корни мэллорна наплывали на камень, на вид мешаясь и срастаясь с ним, а лестница уводила в огромное, в несколько человеческих ростов дупло, края которого увивали цветущие белопенными и лиловыми гроздями лианы, похожие на те, что цвели в Семидревье. Низко свисая, они прикрывали вход, и было не видно, что там дальше.

От подножия лестницы на всю длину лесной прогалины горели два ряда костров, и ещё один, самый большой, в начале огненной аллеи.

И у этого костра ждали эльфийки. Закатный свет и отблески пламени падали на их простые одежды, распущенные волосы и голые руки. Тут я хорошо помнила, что нужно делать и врала бесперебойно, прикасаясь к их рукам и каждой обещая всякое хорошее. Благословляла от чистого сердца. С одной стороны, не очень-то веря самой себе, а с другой стороны — в Эрин Ласгалене почти всем помогло, так что надо постараться. Спрашивала, чего хотят, обещала мальчиков и девочек, легко выносить, счастливо родить и тому подобное. Ублагословлялась вусмерть и тихо вздохнула, когда уже в сумерках поток желающих иссяк.

Ланэйр, всё это время державшийся рядом, взял за руку и потянул. Посмотрев, поняла, что ведёт он на небольшое, покрытое белой тканью возвышение совсем рядом с костром. Забрался сам, затащил наверх меня и шепнул:

— Всё, прекрасная. Надо бросить венки в пламя и поцеловаться.

Послушно стащила венок с головы и бросила в огонь. Устала от всего, что было за день, и бездумно, с облегчением смотрела в пламя.

Ланэйр осторожно взял за руку, повернул к себе:

— Богиня, сегодня самый счастливый день в моей жизни, — и глаза его были серьёзными, как небо, когда он склонился и прижал свои губы к моим.

Отбросьте все сомнения

И прыгайте туда,

Куда вы смело кинули

Сомнения свои.

Г. Остер

Ланэйр удивил меня и тут. Ожидала, что зверем накинется, с опаской дыхание затаивала, но это было как целовать розу. Он не пытался ворваться в рот и, прости господи, поиметь языком. Был всё так же желанен и недоступен. Хотелось почувствовать этого мужчину — хоть раз, хотя бы так, но он ускользал, и я тихонько вздохнула, что вызвало усмешку:

— Степень невинности была достаточна для того, чтобы ты была довольна, богиня?

Степень невинности была достаточной для того, чтобы я была недовольна, но признаться в этом было глупостью несусветной, и я опустила голову и отодвинулась, пытаясь унять ненужный и опасный жар в крови и скрыть раздражение.

Он поймал за руку, повернул к себе:

— Подожди немного, прекрасная. Я вижу, что разочаровал тебя, — глаза у него смеялись, но что-то было под этим смехом, грозное и давящее, и за руку он держал просительно, готовый в любую секунду отпустить — а было видно, что не хотел.

Надо было перестать делать то, что делалось, но сил не было, и я медлила, не убирая своей руки из его. Во рту пересохло, ноги подгибались — и Ланэйр очень хорошо всё видел и понимал, судя по усмешечке, с которой протянул:

— Давай попрактикуемся в невинных поцелуях, прекрасная. Что скажешь?

Не то чтобы у меня ничего не было заготовлено сказать, но слова разбегались, как тараканы.

Длинные шелковистые пальцы прикоснулись к шее сзади, и голова сама запрокинулась. Ну хоть раз… Он прижал к себе — и это снова было неожиданно, особенно тем, что прижался близко, всем телом. Я знала, что он сейчас безоружен, так что почувствованное не было кинжалом, спрятанным под одеждой.

Обмякла, ноги отказали. Сама я стоять уже не могла и упала бы, если бы не обняла его по-настоящему. Увидела совсем близко, как голодно дёрнулся его кадык — и вся невинность кончилась.

Он делал, что хотел, а я бесстыдно принимала и желала большего. Запустила руку в его волосы, прижала ушко — и слегка отрезвела, услышав слитный вздох толпы и вспомнив, что мы не наедине. И что значит это прикосновение. Отдёрнула руку и попыталась прийти в себя. Было трудно, но сознание начало проясняться.

Огляделась: высокородные рукоплескали, кидали в нас цветы, слышались крики на квенья, что-то вроде «Egleriо аrphеа!» — я не смогла перевести. В панике посмотрела на Ланэйра — он с улыбкой прижал, шепнул на ухо:

— Я знаю, что ты не хотела. Не переживай, ничего не будет. Они просто ошиблись.

Беспокойно спросила:

— Что они кричат?

— «Славьтесь, благородные!», — тут он слегка смутился, — это традиционное восхваление пары, идущей в храм, чтобы… гм… продолжить на алтаре.

Опьянение прошло моментально. Стояла, судорожно соображая, что делать. Ланэйр обнял крепче, шепнул:

— Ну что ты, богиня… мы не пойдём, я потом им объясню. Ты свободна, — и попросил с отчаянием: — Ну поцелуй ещё. Я всё понимаю, у тебя полгода не было мужчины, голова теряется мгновенно… И ты желаешь меня, — тут он снова потрогал шею сзади, и это было откровением.

Всё я тут поняла: и что Силакуи в виду имела, когда говорила, что старый эльф способен извратить любое, самое невинное прикосновение, придавая ему иной смысл; и что Ланэйр в любой момент мог вызвать волну совершенно мною неконтролируемого желания, подобную цунами. И сдерживался. Я же не могла сдержаться. Молнией мелькнула мысль, ранее не приходившая в голову — о том, что ведь душка Трандуил очень договороспособен, и мне достаточно даже не сказать, а просто громко подумать, что, в случае, если он убьёт Ланэйра, то я откажусь уезжать из Лориэна и видеть Трандуила, и тот согласится на прекрасный, сияющий очевидностью вариант: не трогать Ланэйра и спокойно уехать в Эрин Ласгален с довольной мной. Поразилась, как раньше до этого не додумалась… и ужаснулась себе, понимая, что, даже если бы и не додумалась, то всё равно сейчас сделала бы, что сделаю.

Ланэйр сдержан и не показывает, но для него, так ценящего и честь, и почести, тяжело будет пережить это унижение. Хватит. Протянула руку и медленно ощупала ухо — маленькую, почти отсутствующую мочку, завитки, острый замерший кончик.

Герцог мой превратился в соляной столп и я успела провести пальцами по окаменевшей скуле, по золотистой напряжённой шее и сама прижаться губами к его губам.

Потом роли поменялись, и я тряпичной куклой была подхвачена на руки. Он постоял ещё немного на возвышении, и я ушам не верила — не думала, что сдержанные высокородные могут реветь, как стадион. С неба посыпались лепестки, белые, но розовеющие от закатного солнца.

Ланэйр шёл между кострами сквозь всё усиливающуюся цветочную метель, и нас ещё закидывали цветами так, что, если бы мы остались на месте, то уже были бы погребены под ними. Это действовало почти гипнотически; восторг толпы чувствовался кожей и потрясал — и ещё больше потрясло мгновенно упавшее глубокое молчание, когда мы оказались за цветочной завесой, скрывающей вход в храм. То есть, буквально — душистые цветочные кисти мазнули по лицу и плечам, Ланэйр поставил меня на ноги — и всё стихло, как будто цветы отсекли звук. По мне, так реакция была чрезмерной, а то, как всё разом прекратилось, добавило… хм… жути.

Скосилась на Ланэйра — тихий, торжественный. Нет, не жутко ему. Сжал руку:

— Постоим тут, пока последний луч не уйдёт… — и, слегка смущённо, — хочу побыть в этой минуте.

Усмехнулась про себя: «И дорог нам лишь ожиданья миг» — а сама за отсрочку благодарна была. Да, я хотела его, но, когда голова кружиться переставала, начинала трястись за будущее да смущаться ожидавшейся близостью.