Ланэйр только уважительно поклонился в ответ. Кажется, говорить ему совсем не хотелось.

Шаман кивнул, и это было началом поединка.

Сухими глазами, окаменев, смотрела.

Трандуил напал сразу, и Ланэйр порхал, как бабочка, преследуемая змеёй. Как пёрышко на ветру — клинок не может коснуться, движение воздуха при приближении лезвия отгоняет его.

Мне хотелось сохранить лицо, я старалась отслеживать себя, но это давалось всё тяжелее: бой на арене Эрин Ласгалена повторялся почти один в один, а теперь я понимала, что он был декоративным.

Никогда не видела поединка красивее — безумное порхание под летящим снегом, на цветущей земле. Остро пожалела, что не попыталась забеременеть — надо было хотя бы попытаться. А сейчас Ланэйр далёк от меня, мне нечем удержать. Поздно.

Да, муравей, пойду и попляшу

И больше ни о чем тебя не попрошу.

На стеклах ледяных играет мерзлый глянец.

Зима сковала пруд, а вот и снег пошел.

Смотри, как я пляшу, на мой прощальный танец.

Взвизгнула в ужасе, когда на шее Трандуила вспухли алые капли — но тут же поняла, что, если бы удар полностью достиг цели, я видела бы уже голову, отделённую от тела. Но нет, бой продолжался.

Полностью впав в отчаяние, хотела броситься к ним, однако за локоток придержали. Аккуратно, но крепко. Повернула голову, чтобы посмотреть, кто держит — и краем глаза увидела, как Ланэйр насаживается грудью на меч. Как бабочка на булавку.

Ахнула, закричала так, как будто в мою грудь воткнули меч, дёрнулась — меня держали.

Трандуил с бесстрастным лицом повернул лезвие — я услышала хруст — и выдернул. Следом толчком плеснулась кровь, и Ланэйр стал медленно оседать.

Закричала, забилась, но держали крепко.

Князь лежал на полузанесённых снегом оранжево-синих цветах, опираясь на локти, и встать не порывался. Кровь толчками выплёскивалась на белую одежду и белый снег, и листья вокруг становились тёмными от неё.

Трандуил отбросил меч и в руках у него возник длинный кинжал. Шагнул к Ланэйру, но тот покачал головой, что-то шепнул — и меня вдруг отпустили.

Кинулась к Ланэйру, оскальзываясь на мокрых от снега и крови листьях, упала на колени рядом и повернулась к Трандуилу — когда-то так удалось спасти от немедленной смерти Ганконера, но Трандуил и не спешил подходить, и кинжала в руках у него уже не было.

— Блодьювидд, — шёпоту Ланэйра вторило очень нехорошее клокотание в его груди, — это был бы просто удар милосердия… я… сам отказался… Ты не сердись… я не мог иначе. Нет, не дёргайся! Целитель не нужен, мне нельзя помочь. Сердце разрушено.

Всё равно дернулась:

— Попробовать можно!

Он удержал:

— Если бы я хотел. Я не хочу. Подожди… дай немного отдохнуть…

— Мы теряем время!

Он бледно улыбнулся:

— Всё… твоё время… теперь моё.

Наконец поняла и сразу, без предупреждения пришли слёзы. Рыдалось громко и некрасиво, и было очень жаль его. Сквозь рыдания упрашивала:

— Позволь… тебе хотя бы боль уберут!

— Это совсем не больно, — он всё улыбался, и на губах у него показалась кровь.

Да где же не больно — с развороченным-то сердцем!

Он прикусил губу, собрался — огромные глаза с почерневшими зрачками:

— Бабка не соврала… её браслет даровал мне немыслимое счастье и достойную смерть… — хотела отвернуться, но он придержал, положив руку на шею, приблизив к себе и заговорив быстрее:

— Я ухожу… действующим консортом… единственным для тебя! Время… кончается… Благодарен… что ты… любила, как могла. Прошу, не плачь… Будь свободна и счастлива… и люби других! — он впился поцелуем в губы.

Почувствовала вкус крови, резко выплеснувшейся на его губы — и то, что он вдруг стал очень тяжёлым и упал, я не могла его удержать.

Дальнейшее помню плохо. О сохранении лица и каком-либо достойном прощании речь не шла — меня еле оторвали, я цеплялась за мёртвого, за траву, за землю и выла. Просила не хоронить, кричала, что ему холодно под землёй и не воспринимала речи про то, что здесь уже только тело, а дух с почестями принимается в Чертогах Мандоса.

Очнулась от снега, жалящего лицо. Закашлялась, пошевелилась — и поняла, что боком сижу на лошади, и что кто-то придержал. Приоткрыла глаза: бессолнечный зимний день, вокруг похрустывают снегом другие лошади. Повернулась и узнала Леголаса.

— Я рад, что ты очнулась, — лицо его было озабоченным. — Отцу пришлось навести сонные чары. Ты два дня провела в забытьи.

Молча закрыла глаза. Всё. Ланэйр покинул меня. Ничего не поменяешь.

О Лолита моя, всё, что я могу — это играть словами.

Побледневшие листья окна зарастают прозрачной водой

У воды нет ни смерти ни дна, я прощаюсь с тобой.

Юрий Шевчук

То, что два дня — это очень чувствовалось. Лошадка бежала мягко по мягкому снегу, но каждый её шаг неприятно отдавался в теле. Затёкшие, одеревеневшие руки и ноги, ужасно отбитая пятая точка… и в кусты было надо, а кустов вокруг я не увидела. Похоже, придётся мне всё-таки делать это в чистом поле в компании старательно не смотрящих высокородных. Поёрзала, собираясь с духом, но сказать ничего не успела.

— Блодьювидд, видишь тот горный кряж? Это отрог Карадраса, — близоруко всмотрелась, но мельтешение снега скрывало горизонт, никаких гор не увидела. Принц продолжал: — Мы будем там часа через два. Потерпишь?

По сочувствию в голосе поняла, что состояние моё для него не секрет. Решила ждать и горестно скукожилась в седле, пытаясь уйти в себя и перетерпеть. Первые минуты было совсем худо, но потом тепло и близость аранена, которые я всё никак не могла осознать реальностью, как-то расслабили и стало немного легче. Тут же появились досужие мысли. Он молчал, и я терялась в догадках, что он думает, гневается ли на меня и как относится теперь. Но пах он всё равно, как счастье, и все боли и невзгоды отступили.

Скосилась на его руку: кольцо он носил. Да и на поединок Ланэйра вызвать порывался… Наверное, всё не так плохо.

Плохо было только то, что я не скорбела так, как должна была бы, наверное. Чувство вины царапнуло изнутри, и я попросила:

— Дай мне ножик? — Леголас не спросил, зачем, только уточнил, какого размера, и молча подал.

Пилить им волосы оказалось очень легко, пряди как будто сами отваливались. Выпускала их из рук, и они, как живые, подхватывались ветром и улетали. Голове становилось всё легче и холодней, я уже две трети, наверное, отпилила, когда нас нагнал Трандуил:

— Что ты делаешь, божественная? — судя по тому, что не назвал ласково на квенья каким-нибудь из своих словечек, он был удивлён и зол.

Заторопилась и, уже с болью, отхватила оставшееся и с облегчением бросила под ноги лошади:

— Траур.

Он помолчал и уже обычным тоном спросил:

— Но зачем, nieninque? Ты ведь не умираешь от горя, я хорошо чувствую…

Не совсем поняв его, буркнула:

— Эру Ирдалирион любил почести. Ему приятно было бы.

Тут, по-моему, король потерял терпение и в кратких сильных словесах пояснил, что эру Ирдалирион никогда бы не хотел, чтобы я после его смерти умирала от горя.

«Да я не умираю…»

— Знаю, что не умираешь, — и, помолчав и посмотрев с сочувствием: — У нас, tulie, обрезание волос не формальность, не знак траура… это возможность отчасти избавиться от скорби, если та чересчур тяжела.

И, странным тоном, с сочувствием и насмешкой одновременно:

— Ты же о волосах сейчас жалеешь, а не о… — зло посмотрела в ответ, но он уже улыбался и открывал объятия:

— Иди ко мне, полечу и поговорим.

Изобразила движение навстречу, и меня тут же кульком перетащили на оленя.

— Maelamin, — Трандуил на ходу встряхивал кистями, заставляя их засиять, и, похоже, одновременно о чём-то думал и собирался с мыслями.