— Что, valie, оклемалась твоя королева чужих? Отказывает направо и налево?

Поражённая, спросила непослушными губами у обернувшегося Ганконера:

— Откуда он… знает?

— Божественная, он, как и любой шаман, видит твоё фэар, пламя… видно, что ты несчастлива и в определённом смысле голодна. Если бы Лаэголас видел, он бы не утопил себя так удачно, что хотелось бы лучше, да некуда.

И, повернувшись к Трандуилу, мягко, с шутливой укоризной протянул:

— Владыка, ну осенний сидр тоже не сразу пьют? Дают постоять, затомиться?

Лицо короля заледенело.

Ганконер, вдруг разом сдёрнув с себя веселье, бесцветно, с оттенком гнева спросил:

— О чём вы хотели со мной говорить? Зная, что богиню я не отдам, и что мира между нами нет и быть не может⁈ — и с каждым словом голос его становился всё морознее. — Митрандир хотел поговорить, верно? Говори, старик, я слушаю! — последние слова раскатились в похолодевшем от его гнева воздухе потусторонним рычанием, раздающимся из меняющегося горла существа, которому не была привычна человеческая речь.

События катились стремительно — вот как будто с горки на лыжах едешь, всё быстрее и быстрее, и ничего с этим сделать не можешь.

— Блодьювидд… — голос Леголаса был полон муки, но договорить Ганконер ему не дал, прорычав:

— Huerindo*, с богиней — ни слова больше!!! Иначе разобью зеркало!!!

Лица Ганконера я не видела, но, судя по тому, как всё стихло и какими бесстрастными стали лица эльфов, это было очень хорошо. Для меня.

Гэндальф по-прежнему никуда не торопился и всё-таки исполнил пантомиму «немощный старец, кряхтя и мудро улыбаясь, обвисает на поддерживающей его всего лишь палочке». В этот раз никто его не прерывал, все почтительно ожидали, и волшебник, наконец, изволил заговорить:

— Владыка Ганконер… — он говорил медленно, как будто примериваясь к этому словосочетанию, — что ж… я помню тебя маленьким, и ста лет не достигшим… Каково это, Великий Дракон, быть Драконом? Не жмёт ли, не давит ли? — и он упёрся сверлящим взглядом.

На что получил вполне благодушный ответ:

— В самый раз. Сила не приходит рано, сила не приходит поздно — она приходит строго тогда, когда нужно. Кому, как не тебе, знать это. Тёмный, светлый — разница невелика.

Гэндальф странно поглядел на него, как будто из своего какого-то ужасного далёка, оттуда, где он сам из Серого становился Белым:

— Я… понимаю. То, что ты сделал, — деяние, достойное богов. Моё восхищение и уважение, — Гэндальф слегка поклонился, — какая чудовищная воля… да, я понимаю. Но похищение богини против её желания — это священная война и твоя гибель, на этот раз окончательная.

— Это мы ещё посмотрим. А желания богини могут поменяться. Она уже изъявила желание обзавестись парой котов. Это такие маленькие пушистые хищники. Проблема в том, что большинство животных меня боится, но что-нибудь придумаю. Чудесное начало совместной жизни, я считаю, — Ганконер тихонько засмеялся.

Гэндальф ещё покряхтел и смиренно произнёс:

— Ничего иного я и не ожидал услышать. Стало быть, война… Что ж, в память о том, что эльфы и правда приняли тебя, о Великий Дракон, вырастили и воспитали, позволь богине попрощаться с консортом. Он тебе — позволил.

— Блодьювидд, ты желаешь? — Ганконер обернулся ко мне.

Молча встала и подошла к зеркалу. Ганконер так же молча отошёл назад.

Трандуил, только что смотревший на Ганконера глазами, как две пустых могилы, перевёл взгляд, и я поразилась перемене: эти сиреневые, влажные очи, эта горечь и сладость в них! Я ждала, что он поговорит со мной, но король молчал, и только протянул руку, коснувшись пальцами стекла. Печально вздохнув, прикоснулась к зеркалу со своей стороны. И тут же стекло с хрустом растрескалось в месте нашего соприкосновения. Отшатнулась испуганно, вскинула глаза — и увидела, как Глоренлин с разочарованным видом отбрасывает какой-то амулет.

— Неужто вы надеялись, что я не поставил защиту? Хотя что я, сам бы тоже обязательно попробовал на вашем месте, — голос Ганконера был мягок и насмешлив, — радуйся, Блодьювидд, я спас тебя от путешествия по зазеркалью. Думаю, эру Глоренлин избавил бы тебя от большей части тамошних ужасов — но не ото всех.

Трандуил, замерший статуей, прикрыл глаза, помолчал, а потом спросил:

— Митрандир, ты узнал всё, что хотел?

— Да, Ваша Светозарность.

И я отшатнулась сильнее — Трандуил гневно хрястнул посохом по зеркалу, расколотив его в мелкие дребезги — не упавшие вниз, а зависшие почему-то в воздухе. Обернулась на Ганконера — он внимательно смотрел и слушал. Изображение превратилось в цветной хаос, но звук остался, и было слышно, как Трандуил спрашивает:

— Ну что, Митрандир?

И тот, кряхтя, с сожалением отвечает:

— Глупо сделали, что позволили ему умереть так, как он сам хотел… Прохлопали, да… И воскреснуть дали, и опериться… а я ведь чувствовал, чувствовал неладное… Упустил. Поздно. Великий Дракон пришёл в мир!

Тут его речь прервалась ругательствами Трандуила на квенья и лёгким хлопком, убравшим звук.

А потом Ганконер засмеялся, и его тихий довольный смех так же леденил мою кровь, как незадолго до этого рычание дракона.

* Huerindo — сукин сын (квенья)

— Куда мы идём? — спросила, когда мы свернули не к саду.

— Ко мне.

Приняв к сведению, я не спрашивала более ничего. Может, Ганконер сыграет… если в настроении. За свою… гм… безопасность я не переживала — в замке Владыки он везде у себя дома, ему ничто не мешало сделать всё, что хотел, в любом его месте.

Ганконер, кажется, ощущал иначе, потому что облегчённо выдохнул, не дождавшись возражений, и всё-таки начал уговаривать и без того не сопротивляющуюся меня. Наверное, заранее доводы подготовил, и было жалко не использовать:

— Мои покои рядом с башней. Посмотришь, как я живу, тебе же любопытно? Может, что из книг понравится, хотя литература специфичная… Отдохнёшь…

— Эру Ганконер, я весь день отдыхала, во что же ночь-то отдыхать? — всё-таки хорошая жизнь у канареек, хе-хе.

— Ну, последний час тебе дня беготни стоил, нет? Впрочем, отдыхать не обязательно, я приветствую всякую интересную деятельность, — он как-то насмешливо скосился на меня и подпёр щёку языком изнутри.

Всё произошло очень быстро, я могла бы не обратить внимания, но вдруг зацепилась. Трандуил любил, кстати, во время совещаний и разговоров, в упор глядя на собеседника, раздумчиво подпирать щёку языком. Мне тогда казалось, что у него это просто отражало мыслительную деятельность. А сейчас вдруг дошло, что, кажется, это что-то неприличное. Во всяком случае, Трандуил это делал, когда недоволен был или отказывал в чём-то. Но сейчас это адресовано мне… не уверена, может, просто мимика живая у соловушки. Но чому ж не спросить?

— Вот это, сейчас, — я старательно скопировала гримаску, подперев щёку языком, — что-то значит?

И с изумлением наблюдала, как он слегка покраснел. Кашлянув, хрипло, со смущением сказал:

— Не обращай внимания, просто не совсем приличная шутка.

— То есть показывать можно, а объяснить нет? — я развеселилась.

— Потом объясню. Может быть.

Я предпочла не настаивать.

Боже, в этом замке в разных частях разный климат. Здесь было свежо, и полыхание камина казалось таким уютным. Окон не было в принципе, и, несмотря на человеческую архитектуру, создавалось впечатление тёмной пещеры. Чёрный камень, чёрное дерево, чёрный пушистый ковёр… ну да, ну да, конечно… это было бы похоже на анекдотик, в котором в чёрном-чёрном городе чёрный-чёрный человек жёг покрышки, если бы не живое пламя в камине да вкрапления огненно-золотистого шёлка — подушки у камина, занавеси и балдахин на кровати были из него. Поражённо спросила: