К счастью, прямо здесь и сейчас собачиться высокородные не стали, и шаман пригласил нас внутрь.

Я узнала небольшой, но величественный зал, на который когда-то (вот, вроде и мало времени прошло, но столько событий уместилось, что для меня — давно) смотрела с другой стороны, из Северной башни крепости Рамалоки.

Очень надеялась сразу увидеть сына и не сильно смотрела по сторонам — только в зеркало. Обшарила пространство взглядом, ребёнка не увидела и вынужденно сфокусировалась на чёрной фигуре, истуканом стоявшей в центре.

Охнула, жалеюще схватившись за щёку — извечным таким бабьим жестом. Ведь месяц с небольшим прошёл! Нельзя за это время так высохнуть и пожелтеть! И куда красота его нечеловеческая девалась! Сейчас Ганконер был похож больше на Кощея, чем на прекрасного эльфа, и глаза чёрными провалами смотрели с обтянутого сухой кожей лица.

Кинулась к зеркалу — ещё один шаман, стоявший рядом с ним, остановил в нескольких шагах, шепнув:

— Нельзя ближе, божественная…

Остановилась, вглядываясь, спросила прерывающимся голосом:

— Как ты?

Ганконер на секунду опустил ресницы, и, когда снова поднял их, глаза его стали живыми и очень-очень весёлыми:

— Теперь — прекрасно, любовь моя, — и я услышала, как резко вдохнул шаман рядом. Похоже, веселье Ганконера ему совсем не понравилось.

Вдруг застеснялась, подумав, что мы не наедине, и вокруг куча свидетелей. Оглянулась: да, владыка Элронд, Ланэйр, Глорфиндель — и толпа эльфов, незнакомых, но я отлично вижу, что всё это шаманы, и лица у них напряжённые. Перевела взгляд на Ганконера:

— Они опасаются, что ты сможешь забрать меня сквозь зеркало? — простодушно спросила то, что первым подумалось, и по тому, как все замерли, поняла, что угадала и что не надо было спрашивать.

Ганконер помолчал секунду, и такое раздумчивое выражение я в последний раз видела в каком-то фильме: там зомби держал человека за руку и решал для себя, вцепиться или нет.

Потом холодно и почему-то на квенья обратился не ко мне, а к присутствующим:

— Высокородные, отпустите силу, я не потащу Блодьювидд сквозь зеркало, — пока я думала, что он имел в виду да как я плохо понимаю квенья, он неохотно добавил: — Опасно. Зазеркалье непредсказуемо, сами знаете.

Напряжение ощутимо снизилось, Ганконер же опять обратился не ко мне, а к Элронду:

— Владыка, вы могли бы и предупредить, — Элронд молчал, и Ганконер гадко ухмыльнулся: — Понимаю. Думали, что могу подготовиться, не хотели давать возможности.

Элронд хотел было что-то сказать, но Ганконер поднял руки в обезоруживающем жесте:

— Я не в претензии. Но почему я не вижу владыки Трандуила? — и певуче протянул: — Мне бы очень хотелось узнать, как он сделал то, что сделал.

Поняв, что объясненьице грозит затянуться, а вопросы адресуются не мне, вклинилась, стараясь мягкостью тона сгладить свою невежливость:

— Элу Ганконер, я могу увидеть нашего сына?

Ганконер вроде бы ничего не сделал, но в поле зрения тут же вошла Халаннар, и на руках у неё был мой ребёнок.

Я собиралась держаться, чтобы не позориться и не волновать его, но когда он заулыбался и потянулся ко мне, радостно зашипев, про всё забыла и метнулась навстречу, не хуже любой эльфийки причитая про маленького маминого жучишку и чувствуя, что по щекам побежали слёзы.

Халаннар отпустила его, и Ллионтуил, шустро доползя до зеркала, неуверенно поднялся на ножки, придерживаясь за стекло и пытаясь пройти дальше. Опустилась напротив и тоже прикоснулась к стеклу, весело разговаривая с ним и беспокойно вглядываясь в туманную золотистую дымку, красившую всё, что было на той стороне, в оттенки старого золота. Он выглядел хорошо, мой мальчик, и был рад мне. Время летело, и я очнулась, только когда Ганконер подошёл, нагнулся и взял сына на руки.

Поднялась следом. Криво улыбаясь, он сказал:

— Знал, что ты на меня не посмотришь, сразу на него, и хотел сначала побыть с тобой один на один. Думал, ты хочешь попрощаться. Радовался, что ты вспомнила… — губы его свело судорогой, и он перестал улыбаться. Почти с ужасом поняла, что он сдерживает слёзы. Помолчав, Ганконер сказал: — И вот, я вижу, что ты сияешь и жива… Элу Элронд считает, что наступает Золотой Век для Арды, и что ты долго будешь с нами.

Молчала, с улыбкой глядя на них, и по-прежнему прижимая руки к стеклу, тянясь в сторону ребёнка — откуда я знала, что так всё выйдет? И что будет, тоже не знаю. Мне нечего сказать. Ганконер, почему-то мучительно подбирая слова, всё-таки говорил:

— Думал, старый чёрт Трандуил перебирает со своей паранойей, раз я не чувствую тебя в этом мире, что скрывает свои пути… думал, что примерно в это время вы должны подъезжать к Эрин Ласгалену… был поражён.

Смутно припомнила, что, пока я гужевалась над сыном, по обе стороны зеркала изъяснялись на квенья, больше матом, и сыпали громами и молниями. Ну да, ну да, есть такой словарь приличного человека, и в нём словосочетание «я о…уел» настоятельно рекомендуется заменять другим — «я поражён».

Ганконер, которого было начало развозить, ощутимо собрался и взбодрился, и, похоже, был полон идей — даже я это видела. Окружающие, кажется, видели это гораздо получше и совсем не радовались. Во всяком случае, только Ганконер вкрадчиво, с лаской в голосе пропел, что у нас есть дитя и совершенно естественно матери быть с ним, я не успела согласиться (мне это тоже казалось очень естественным и желанным), как вступил владыка Элронд, так же вкрадчиво:

— Богиня выразила желание погостить в Лотлориэне до следующего Самайна, — и я в очередной раз удивилась пластичности лица Ганконера: вместо сахарной безмятежности тут же был явлен ужасающий лик Темнейшего — и при этом он продолжал бережно держать младенца.

Голос шуршал, как чешуя змеи, затаившейся во мраке:

— Элу Элронд, вам, конечно же, известно, что мне нет хода за Завесу, но ведь это только мне… — и, с вежливой улыбочкой: — Я доплюну, если захочу. А я захотел.

Испугалась. Не насмешило даже совершенно неиспуганное ворчание Глорфинделя:

— Теперь понятно, у кого она научилась плеваться…

Вспомнила, как в одной книжке татарский хан так же змеино прошелестел, что малахаем докинет из Орды до Москвы. И русский князь обречённо подумал, что в малахае том три тумена. Тридцать тысяч всадников. А сколько орков в Ганконеровом плевочке? Подобралась, пытаясь высказаться вежливо и обиняками, но вышло, что вышло. Сама удивилась, как резко и испуганно звучит голос:

— Я против! И я считаю, что мир в Лотлориэне и его существование в целом гораздо важнее, чем моя жизнь!

Осеклась, когда Ллионтуил, до этого сидевший тихонько, уловил интонацию и забеспокоился, подал голос и потянулся ко мне. Ганконер улыбнулся ему с невыразимой нежностью, поукачивал, молча, и похоже, о чём-то размышляя. Мягко, с легчайшим укором вздохнул:

— Что ж, возлюбленная, ты сможешь продать мне свою жизнь столько раз, сколько захочешь. Я понял, не стоит унижать меня… более явной демонстрацией своей силы.

Удивилась, спиною ощутив сочувственные взгляды — не в мою сторону, на Ганконера! Как будто это я тут самый страшный зверь, а не Темнейший только что угрожал нашествием орочьих орд! Высокородные ещё и завздыхали понимающе. Слов не было, и я только запыхтела возмущённо.

— Эру Ирдалирион твой консорт, Блодьювидд? — Ганконер смотрел мне за спину внимательно, как потревоженная кобра, пытающаяся понять, в кого вцепиться.

Неприятный холодок, поселившийся было в груди, моментально расползся по всему телу. Была почему-то унижена и оскорблена вопросом — но напугалась ещё больше и очень быстро, проглотив оскорбление, ответила: